В то время, когда нужны слова-лозунги,
я закрываю рот на замок.
Я мог
бы
кричать, разрывая гортань,
но я в том возрасте, когда
блюю во время чистки своего рта
зубной щеткой.
Лично я называю этот период переходным
между диктатором
и рабом,
проповедующим смирение.
Время
такое.
Стараясь не устаревать,
догоняя модные тенденции,
меняю тембр
своих интонаций.
На санкции
оживших классиков –
плевать.
Постулат,
который я выдвигаю
сожрет ротовая полость корзины.
Признано
иное мнение:
не сей ее,
разумную
добрую истину.
Уважь
ложь.
Заблеванная картина футуристической срани.
Сорвись в пропасть,
но размажься о дно
в нужных цветах.
Я видел свое отражение в глазах ребенка
и заразил его суицидозом.
Поздно.
Кричать уже слишком поздно.
А запекшаяся рана
твердит, что слишком рано
умирать от передоза
мнений.
Я словно пенка подогретого молока
всегда
буду о себе напоминать
в воспалившемся горле.
Мама говорит: Выпей, полегчает.
Да *** там!
Тебя и сейчас тошнит
при воспоминании
об этой невыносимой плотности,
которую никак не пробить слюной.
Твоя первая сигарета даже не напомнит ту боль,
которую вызвала у меня попытка выговорить слово.
Оловом плавясь, выливаю формы
ради вашего визуального восприятия.
В итоге –
распят.
Ушел на попятную.
Мои голосовые сегодня молчат.