Здравствуй, Ракель. Вот ещё целый год прошёл,
значит, крайнее время расчёта — нескладный стих.
Я надеюсь от сердца, что всё у тебя хорошо —
так, как ты декларируешь в пьяных звонках своих.
Что мне сделать теперь, что сказать, что вложить во тьму,
чтобы передышать приступ правды, больной укол:
растворяются в вечности всё-таки по-одному,
половинчатость душ — это сказка для тех, кто пол.
Говоря откровенно, любовь вообще — этап,
где наличие женщины — лишь немудрящий трюк.
Бог, которого можно коснуться — не то, что слаб,
но значительно меньше того, что не знает рук.
И когда совмещают в одно два больших крыла,
то оно поднимает, но чёрт-те куда несёт...
Ты живёшь единением этим, а я — жила.
Вот и разница. Вот и пропасти. Вот и всё.
Потому что, Ракель, у последней черты, где снег
облепляет лицо и не тает, где чёрен свет,
ощущается внешним к себе самому человек,
и пути туда нет, и возврата оттуда нет.