На льдах тоскующего полюса,
где замерзает атом голоса,
стоит старинная усадьба.
Туда
без предварительного собеседования,
на поезде дальнего следования –
я поеду справлять свою свадьбу.
И в той дивной стране,
где мёд и молоко
текут рекой,
добела накалены, -
упаду на снег,
будет мне глубоко.
И в багровый закат,
до восхода луны –
в час слухового прозрения
вдруг
зазвучит
хоровое
пенье. –
Героический плач
в свете тёмных басов. –
Чёрно-солнечный мяч
с окровавленной кромкой.
В этот миг тишины,
ослепительно громкой –
сгинет чувство вины.
И когда
консонанс,
диссонанс голосов,
дорастёт от нуля до кипения,
и от тяжести обе чаши весов,
околев, как те медные рельсы,
дойдут до белого каления
(от минус температуры по Цельсию,
под высочайшим напряжением электричества),
то прежде чем упадёт медный засов,
и кто-то умный скажет о переходе количества
в качество,
и до мгновения вечной мерзлоты, -
кто-то добрый и белый разбавит мне чёрное,
сваренное из серной кислоты,
снотворное,
струёй дымящегося как джин глинтвейна,
налитого прямо из бутылки Клейна.
А когда в миг заключительных нот
этого громового мотива,
духом воспрянет ржавый гудок
отъезжающего прочь локомотива, -
в тот самый момент небосклон захлебнётся
ливневой лавой вина, -
кто-то умный в тот самый момент улыбнётся,
и скажет Композитор: «В начале был финал».