Пока еще была Россия,
Пока спасителей ждала,
Ее уже в кювет сносили,
Грустя под славные поля.
Тоской сыновней гражданина
Интеллигент и офицер
Топили в пузырях Парижа
Российский дух и интерьер.
Пока еще жила Россия,
Монмартр шествовал в весне,
Вздыхал роскошеством Тюильри,
И русский грезил о себе,
И об отечестве отсталом,
О грязном нищем мужике,
О том, что как – то не пристало
С Европой быть накоротке.
Кто ж приучил к такому слогу,
С Петра, как видно, повелось
То, что угодно было богу
То в сердце и не прижилось.
Душа и сердце – все едино,
Что ж пусть душа у бога спит,
А сердце хоть и боязливо,
Но, все же, душу победит.
- Как далеко ушла Европа
От поиска извечных мук,
Где самодержец вроде рока,
Где бог не радость, а испуг…
Стыдоба, господа – стыдоба,
Век просвещения спешит,
А что у нас – мольба, да торба,
И вшивый заспанный мужик.
Грустит мужик, что нету бога
В душе пропитой и дрянной,
Целует крест, идя в дорогу,
И бьет, не веруя поклон.
Дает копеечку примерно;
К руке владыки припадет,
И плачет искренно, смиренно,
А после женку люто бьет.
А к белой ручке – длинный пальчик,
Вино искрится с перстеньком.
- Нет господа, Россия плачет,
Взывает к миру, как больной.
Нальем же полные бокалы,
Россия гибнет господа,
Мы словно дикие татары,
Бредем неведомо куда.
Бредем не ведая услады,
Зачем? К чему? Вот в чем беда.
- При чем, здесь, дикие татары?
Россия гибнет господа!
А тут Европа – воздух, мода…
Европа! - лучше не сказать,
Такое бы, да для народа…
- А нужно ли, чтоб процветать?
О боге, боге мы забыли…
- А бог то, что – мужик в лаптях,
Проели бога и пропили.
Россия вечно на сносях,
Полуживая, и готова
Вот-вот родить богатыря,
Но порождает, брат, другого
- Полуслепца поводыря.
Терзался люд под дым сигары,
Под Елисейские поля,
Под плачь малиновой гитары
- Россия гибнет господа.
Надрывно скрипка душу тронет,
Она забьется глубиной;
И тихо млеет, сладко стонет,
Как отходящий в мир иной.
Париж окутывал и ранил,
Но ранил будто бы во сне,
Трепал в затылок, не поганил,
И думал только о весне.
Печаль светла, влажнеют веки,
Туманен Сеною Париж
- Мы не французы и не Греки
- Один вальяжно говорит.
- Лиха беда, когда начало…
- И не лиха, когда конец,
Бывало, ведь, врагов встречала…
И находился молодец
- Спасал восторженно и свято;
Объединял душой народ,
Россия била супостата,
И шел на смерть голодный сброд.
- О, да – побед былые вехи…
Теперь не то, и бог не тот,
Французы в силе, даже греки,
А, что же мы, и наш народ.
И бог в лаптях –
Не повторяйтесь
- Но жизни нету в мужике,
Как ни пыхти, и не старайся;
Напьется и мычит в тоске.
- Толстовщина, да вы толстовец,
Да, что ж у вас – мужик, мужик,
А всем бы взяться, да, на совесть…
Глядишь, и лучше б было жить.
- Не только бог, хотя и свыше,
Дарует смерть и суету,
Как дождь стучит в ночи по крыше,
Так и Россия в темноту
Ползет по зову ль, по наитью,
Схватись за луч, так нет – в дерьмо,
Еще и похваляясь прытью,
Все господа предрешено.
В каштано – аловом закате
Париж огнями озарен,
А русский думает о плате,
И ощущает, что везет
Его судьба в лихие годы,
В осенней голи на гумно.
- Сметут затор шальные воды
- Заметил сумрачно второй.
А третий вяло улыбался:
Без принуждения кивал,
Все подливал и не стеснялся,
Под стопку рыбкой заедал.
Оркестр грянул плясовую,
Он ободрился…и пошел…
Да с вывертом души наружу,
С ладонью, грудью, с каблуком.
В глазах огонь, пиджак с рубахи,
По стенкам немец и француз,
И так, и этак… в пол с размаха
Летит и плюхает картуз.
Дрожи стекло, белеют маки…
Чтоб в печень дышло, да в ребро,
До помрачения, до драки,
Давай, брат, жги – раз подошло!
Он выдавал крича с задору
- Всем за мой счет налить вина,
Давай другого разговору,
Россия гибнет господа!
Да нет уж, в морду, сунуть в рыло,
Наотмашь, что бы поумнел.
Ах ты, вонючий клоп, проныра
- Второй тот час же поумнел.
Он отошел. Не тут-то было
- Нет бога в русском мужике!?
И за грудки, и смотрит в жилу…
Как блюдца рдеют кулаки.
- Не бойсь, не трону – птица мелка,
Разлад при них – не по нутре,
Нет бога? Что ж ты канарейка
Щебечешь, ведь, и обо мне.
Сгреб как в копну сухое сено,
Тряхнул, и мирно, отпустил
- Ты б не касался божьей темы,
Смотри, что б кто не зашибил.
Я сам мастак шутить с придачей,
Ведь огорчу, помилуй бог…
- Я не о том – он было начал
- Но третий вышел за порог,
Швырнув купюры не считая
- Пей лучше баря, не стыдись,
Видать судьба у нас такая,
Из пары кто то будет бит.
- Дурак – шепнул второй в отместку,
И подождав, когда уйдет,
Сказал толпе – Болван турецкий,
Вот гляньте – претендент в народ.
Вы правы, что в лаптях, в опорках.
Она еще и в бороде,
Не чесана, страшна – как корка,
С такой душой лишь по нужде…
- С Урала видно, или с Волги
- Четвертый думно произнес.
- Да – первый вставил возбужденно
- Лохматый, что дворовый пес.
Четвертый кисло улыбнулся,
Поправив волосы рукой,
И нарочито отвернулся
Сверкнувши фиксой под губой.
Париж, Париж – мечта поэта,
Метался искрами огней,
Призывной суетностью света,
Беспечной благостью людей.
Луна светила отчужденно,
И звезды подчинялись ей,
Внизу не так уединенно;
Париж пристанище идей.
Наполнен воздух своевольем,
И чем-то близким в капле грез,
Не гаснущей в ночи любовью,
И тем, что русский лишь поймет.
Смотрела троица любезно
С балкона, как густел пленэр
И каждый думал непременно
О том, чего он не успел.
Чего не сделал в этой жизни,
О мимолетности реки
Годов, текущих в дне отчизны
Сквозь милые березняки.
Страна казалась и далекой,
И близкой, и такой родной,
И бесконечно одинокой,
И величавой, и больной.
Париж всю ржавчину покроя
Съедал беззлобно, и шутя,
Оставив пошлого героя
Любить себя, влюбить в себя.
Он отворял, и рвал на части,
И гладил, гладил без конца
Все подавляющее счастье
И генерала и юнца.
Париж, Париж – загадка чувства,
Не отыскать, где западня,
Но поглощен им каждый русский…
Париж! – его ли в том вина.
Чуть больше века, лишь, прошло,
Как был Париж в руках тирана,
Но как мила былая рана,
И пьют враги ее вино,
И славят здешние мотивы,
Гуляют тело веселя:
Смущаясь грубостью России,
Фатальность грешную любя.
Загадка, кажется, раскрыта
- Париж, Париж, как то дитя,
Что просто радует, глядя
Как личико его умыто.
- Тут смерть легка, а жизнь воздушна,
Но нас грызет порой тоска…
- Сказал четвертый равнодушно
- Что мы не сможем жить пока,
Без древних взглядов на Россию,
На бога, дьявола, царя,
Терзаясь поприщем мессии,
Неся в заклание себя.
В одном лице, а сколько ликов,
И все грозят перстом векам,
Ни-ни, молитесь кара близко,
Спасайтесь и ступайте в Храм.
Увольте, господа, довольно
Народ давно стал прозревать,
В нем как пружина сжата воля
И нужно только, лишь, нажать
На спусковой крючок расплаты,
И вы увидите тогда,
Как душат цепи супостата -
Те цепи нищего раба.
И близок срок, для гордой силы,
Она сметет рассадник бед,
Другая явится Россия,
Другой воскреснет человек.
Кто знает – он смотрел упрямо
- Бог знает – кто переживет,
Паденье царствия тирана…
Быть может только, лишь, народ.
Эсер – шепнул второй вздыхая,
И первый отвернувшись, гриб
Изобразил лицом играя
- Пусть лучше малый говорит,
Вдруг носит револьвер в кармане,
Своя дороже голова,
Ведь стрельнет, черт, как не по нраву
(Россия гибнет господа).
Эсер стоял как изваянье:
Застывшим взглядом в небеса
Смотрел, в луне сурово вязнув,
Блестя решимостью в глазах.
Они немного отстранившись
(Молодчик стрельнет, повод дай,
И мысленно перекрестившись)
Направились в питейный зал.
- Могу сказать, знавал я этих,
Подобных пламенных людей…
Мои кишки, таких приметив
Болят, как чувствуют – злодей,
Вдобавок к ним, и мой загривок
- Он хлопнул друга по плечу
- Что я добыча в лапах тигра,
Что я награда палачу;
Как приз сосватан провиденьем,
И я противлюсь но молчу,
Предполагая, что смиреньем
Отсрочку казни получу.
- Вы фаталист? Ну, черт вас водит.
Что за нелепость, что за вздор.
- Россия…
- Тихо, вон он входит,
Как видно ищет разговор.
- Россия, бедная Россия,
Кто ж мы такие на земле!
Мы травы скошенные ливнем,
Мы лес - шумящий в темноте.
Порою кажется - мы эхо,
Всего лишь эхо от огня,
От проявленья человека,
От силы, дерзости, ума.
От лучших качеств – только эхо,
Не одного, а всех – Ау…
Какого ж ждать в ответ ответа,
На опустелом берегу.
Как странно, может дико время,
Бывало, правда, пострашней,
Я не могу представить племя -
Родное племя из людей
В свету, или хотя б в закате,
На поле, где кричат цветы,
От небывалой красоты,
Где белокаменны палаты:
Высокий свод в приятных лицах,
Он в чем-то прав…
Я не могу,
Представить эту красоту,
В былых и будущих страницах…
Ответь дружище – почему?
Мне от чего-то, здесь тоскливо,
Грудину хочется открыть,
Взломать ее, а после плыть
Куда-то плыть необходимо,
Куда, зачем и почему,
Мне не известно самому.
И вот я пью, и я проныра…
И по ступенечкам всхожу
На гильотину к палачу.
Он подошел и улыбнулся,
(Подумал первый – Большевик)
Опять волос своих коснулся,
И стал расспрашивать про жизнь,
Про отношение к народу,
Про женщин у ночных перил
И так, про матушку природу,
Но сам же больше говорил:
И все про тоже, про расправы…
Друзья кивали невпопад,
И подливали пунш в бокалы,
А большевик был пьян и рад.
Его остойчивость пропала,
Он был в пылу своих богов,
И мыслил вслух – как взыщет право,
У всех поверженных врагов.
- А вот, товарищ ваш, с Урала,
Смотрите, шествует сюда…
Второй сглотнул, подался вправо,
Одернул лацкан пиджака,
И безразлично встретив гостя
Налил всем терпкого Бордо.
- Ты не серчай, я не со злости
- И бородач, махнув рукой
- На брудершафт, позволь мне выпить,
Ну извини, дал маху я
- Второй до слез, аж замурлыкал
- Россия гибнет господа!
А борода махнул в согласье
- Пускай, немного погодя.
Давайте выпьем за несчастье,
За то, что б мимо колея
Прошла, коль не дано иного
России выбора и сил,
Что б небеса не били строго,
Что б бог отступников простил.
О! Это ново - слезно, тронут.
Теперь как будто про меня?
Давайте, как привычней - в морду
- Сказал четвертый веселясь.
- Купец насупился как груша
- Так значит надо воевать.
Мы ж русские - помилуй в душу,
Неужто бесов будем гнать?
В ответ четвертый – Будем-будем!
И пусть мы пьем сейчас вино,
«Крещенье» будет все равно,
А некрещеным званый ужин
Из гнева нашего народа,
И захлебнетесь господа,
Или поймете навсегда,
Что царь и бог – сейчас свобода,
Пусть это помнит голова.
- Он анархист – подумал первый
- Придавит, словно бы клопа.
- А где отеческая вера?
Как без истока господа?
Где суть духовного начала,
Какое Невский дал тогда,
Когда орда ярлык вручала,
На княженье и города.
Когда покорностью спасал он
Народ и веру от меча,
Что б Русь в истории осталась,
Не пала в лапах палача.
Вот здесь и кроется начало
Духовной мудрости его,
И крест спасителя – зерцало
В веках сокрытое зерно.
И вы хотите, в самом деле
Лишить Россию ее тела?
- Как пафосно, но есть неточность
В сужденьях, вроде бы благих,
А как насчет князей других,
Каких орда порвала в клочья.
Спасти себя, да Русь вдогонку,
Козырный видится предлог…
А князь Черниговский не смог,
И не поддался злому року.
Всего лишь - перейди огонь,
И вот ярлык уже в кармане,
Простой, не значащий поклон
И Русь лежит перед ногами.
Но Михаил, как князь, не смог
Не отступился – видит бог.
Вот здесь духовное начало
- Не отступись - умри сначала.
- Дела давно минувших дней
- Сказал второй, грозя молчанью
- Кто ж ведает, кто был сильней,
Что было мудро, что случайно.
Века лишь помнят этот миг,
Да бог, конечно, знает их…
Четвертый саркастично-грустно
- Теперь святые есть у нас
- Сказал, и руки поднял к люстре
Великомученик и спас…
Компания опять молчала,
Париж не любит мутных склок,
Под шум еды и звон бокалов
Он преподал опять урок.
- Но я скажу вам…
- Что вы право!
Не нужно, что за фармазон,
Давайте отдохнем на славу,
Запьем Парижем русский сон.
К утру по-русски целовались,
Купец, швырялся – пьяный вдрызг,
И половые извивались,
Желая упредить каприз.
Сухой усталый англичанин,
Не мог смотреть, как борода
Давал на чай – на ванну чая…
- Россия дикая страна
- Сказал на правильном английском,
Официант лишь губы сжал,
Монеткой чахлой подавился,
И тут же к русским побежал.
Тек май, приветливо и нежно,
Париж, как лепестковый дым
Пленял застенчиво – небрежно,
И был для каждого своим.
Своим до горько – сладкой муки,
Какая лишь издалека
К тебе протягивает руки,
Прозрачным образом клинка.
Клинок касается – не режет,
И к сердцу тянет холодком,
С какой-то детскою надеждой,
Как из подвала молоком.
Но ветер, ветреность утюжит
Суденышки и корабли,
И сердце умиленьем вьюжит,
Пред ним открытый господин,
Воспетый рифмами поэтов:
Кутила, призрак и шалун,
Всесильный покоритель света,
Халдей, охальник и ведун.
Запечатлелся ли сквозь годы
Ночной Парижский разговор,
Иль после вскрытия утробы,
Забылся он как дымный сон.
Четыре месяца до бойни,
А виды – редкость хороши,
Потом окопы, глина с кровью,
Ненужность, голод, тиф и вши.
Десятилетия успехов,
Российской вечной нищеты,
И покоренье человека,
А человеком – высоты.