"Ты хорошо все видел? В цвете?"
Х. Л. Борхес "Алеф"
Подходит к зеркалу, смотрит — а видит всех,
кто его до сих пор узнал;
в полусонной тоске стекла текут они вереницей,
как барашки, лошадки, слоны, в небесах между где-то Орлом и Ниццей,
как казна монастырская у попа-
расстриги сквозь пальцы,
как невнятное бормотание выветрившейся криницы
за околицей.
Там, глубоко на дне —
вот и всё,
что даже и не пытался помнить:
мама Нина из 98-й,
пачка «дымка» в портфеле,
«Берта, к ноге!»,
Олежка из параллельного
на пьяном хромом коне
под окном (балконом) у первой моей, у его второй,
и взгляд её бл...дский, томный
сквозь ресницы:
мол, я тут в темнице,
а, в общем, кошу на улицу…
Они cмотрят друг в друга.
Он видит их всех и каждого,
постепенно и сразу,
вчера и теперь, всегда,
везде;
и стоит, и молчит — до поры молчал же когда-то Калев, —
и они его смотрят
в огромном холодном зале
с ветром на волосах
в полувздохе от не дыры,
а ёмкости пустоты,
в полуслове от не сказали.
Так в метро — въезжаешь в тоннель
и вдруг начинаешь видеть,
как за окном едут ты и другие,
и смотрят в твои дела,
мыслишки,
и так темнота бела —
как только бывает в книжке,
что там за окном читает мелкая
в сиреневых волосах:
сидит, болтает ногой, читает,
а я — тут, едем и думаем,
как бы себя прожить,
воспользовавшись читами.
Всё — листва, всё — снег.
Всё опять: и листва, и снег
растает и опадёт,
превратится в слякоть и персть — в тебя, меня —
в обычное отражение.
Женя,
Маша, Марина, Наталья, Аглая
и снова Женя…
Да, о чем это я?
Точно,
только лишь отражение,
рикошет
в зрачок от окна
через улицу,
когда в кресле сидишь в кафе
уже утреннем,
уже пустом, и мысли летят, не тая....