Июньский зной. Окраина столицы.
Метро. Трамвай. И треть часа пешком.
Надгробия здесь моют порошком,
их ежедневно обсерают птицы.
Тут венцы, чтобы им спокойней было,
лишь наобум и так же на цемент
воздвигнули помпезный монумент,
не зная толком где твоя могила.
Тебя они надежно закопали
и продолжают, вобщем-то, копать.
Сырой земли всегда найдется пядь
и их лопаты вовсе не устали.
На дно большой гостеприимной ямы
тебя спустили в лужу на руках,
где мертвецы в картофельных мешках
лежат, как бревна, криво или прямо.
Ты был из них не первый, не последний.
Из Колымы передает привет
чуть ли не заживо закопанный поэт,
в суглинке растворившийся бесследно.
Не хватит бронзы ставить изваянья.
Так много их. Простимся, Амадей.
Ты зла наверное не держишь на людей.
Тебе до лампочки уже чины и званья,
и ненависть на зависти, и грубость.
Ты где-то спрятан, как укор немой.
И сколько пышный памятник не мой,
им не отмыть бездушие и глупость.
Не подавиться им икрой и хлебом.
Вся их мораль - в стиральном порошке.
В картофельном бесформенном мешке
ты с музыкой наедине и с небом.