немецкий ломает язык, заползает Алисе в уши,
а Ганс морщит нос и кричит, что не может слушать
(их дом переполнен до края — на грани кипения)
«это не Лондон, my love. Пора научиться шипенью»
и Алиса кричит на него в ответ – «эй, Meine Liebling,
жри-ка ты свой обед и давись своими сосисками,
пока я буду жарить бекон и глушить виски;
и если что-то не нравится — можешь свалить по-английски»
Ганс сжимает зубы, зарывает топор войны,
хоть его и безумно выматывают истерики его жены,
Алиса злится, дурнеет, сипло поет под сэра Элтона Джона,
живет безумно, неправильно — по законам Туманного Альбиона
Ганс терпит, и вроде бы все налаживается, когда он начинает спать с милашкой Греттой:
он не видит Алису днями, упивается свободой, легкостью, опереттами,
душность их дома заползает в сердца, под одеяло, прямо на застиранные простыни, —
и вдруг все замирает будто перед грозой.
кажется, что-то серьезное.
Алиса приходит из бара раньше и смотрит, как Ганс отчаянно любит Гретту
Алиса спешила. Бежала. Алиса хотела успеть к обеду
Ганс краснеет. Трясет перед ней руками, обвислым телом,
а Гретта — берлинская шлюха — дрожит и белее мела
и Алиса срывается. Спустя девять месяцев брака
кричит Гансу в лицо – «Чертов немец, фашист, собака
ненавижу тебя, твою Гретту и твое прогорклое пиво,
горите в аду, darling, вы заслужили»
Гретта ревет, прикрывает грудь старой футболкой Алисы,
за окном льется ливень, ветер шатает тисы,
Алиса делает глубокий вдох, поправляет прическу, считает до десяти
«Знаешь, Mein Liebling, у тебя был шанс уйти»
Алиса сходит с ума (окончательно слетает с катушек),
она не слышит — или просто не хочет слушать,
она дика, как первородные ярость и злость —
что-то хрустит. Кажется, сломана кость.
Гретта орет, прижимая пальцы к груди:
«Господи, помоги, помилуй — дьявол, уйди, уйди!»
Алиса плачет, закатывает рукава, прощает себя за все
Ганс просто стоит — от страха его трясет
когда Алису захлестывает безумная темная сила
и она бьет Гретту до крови, сколько бы та ни просила
Ганс вздрагивает, дергает ящик комода,
хватает свой старый глок семидесятого года,
взводит курок, делает шаг к жене,
тонет одновременно в страхе, вине и тьме.
«Господи, — думает Ганс, — это, bestimmt, мне снится»
Алиса делает шаг к нему — Алиса его не боится.
и тогда Ганс целится ей в шею — прямо в яремную вену
закрывает глаза. Выдыхает
Гретта молчит.
Миг — и Алиса плюет Гансу кровью в лицо:
"Боже, храни королеву".