Эмоционально, ярко, неповторимо. С программой «Стихи. Лучшее» впервые в Архангельске выступил поэт и вокалист панк-группы «Последние танки в Париже» Леха Никонов. Индивидуальная, несколько безумная манера чтения – не совсем обычный формат «Колеса», на сцене которого 23 января и состоялся поэтический вечер.
Леха Никонов: «Данте и Ницше – мои умершие друзья»
До выстрела «ПТВП» он не мог опубликовать свои стихи – теперь же Леха автор четырех сборников – «Нехардкор», «Техника быстрого письма», «Галлюцинации» «Гербарий», три из которых вошли в книгу «Нулевые», – поэмы «Медея» и текстов к опере «Медея. Эпизоды». Он сторонник и пропагандист устной поэзии, поэтому довольно часто выступает в клубах страны и зарубежья.
Творчество Никонова часто называют маргинальным, мрачным, излишне агрессивным. Сам же он считает себя натуралистом. Сторонники грязной, обличающей поэзии Никонова ценят ее как раз за предельную честность и… душевность. За эмоциональной подачей скрыты все те же вечные темы, характерные для поэтов любого времени.
– Десять лет назад в одном из интервью ты сказал, что выдашь прозу, если успокоишься. Судя по тому, что прозы мы так и не дождались, можно сделать вывод, что ты все прежний.
– Я не успокоился...
– На твоем сайте сказано, что он опасный, потому что там собраны твои стихи. Ты думаешь о том, какое влияние оказываешь на аудиторию? Многие считают тебя и твое творчество мрачным.
– А если люди оглянутся вокруг, то скажут, что все зашибись, что они живут в раю? Пусть посмотрят на обои в своей комнате и решат, кто мрачнее: я, мои стихи или их обои. Если, конечно, они не из мажорской семьи. Я – поэт, который пытается быть натуралистом в высоком смысле этого слова. Я не говорю о Прусте, Мопассане... Я стараюсь делать это в силу своих возможностей. Если получается – шик-блеск, если нет – ну, печально. Курсировать в литературе я все равно буду. Но надо написать еще большую поэму и хороший роман.
– Роман ждать, судя по всему, нескоро, я так понимаю.
– Я его еще писать не начал. Это скорее мечта. Другой вопрос, захочу ли я. У меня есть только первая фраза «Я открыл глаза» и последняя: «Я закрыл глаза».
– Творчество поэтов зачастую делят на периоды. Твое можно разделить?
– Конечно, четко по сборникам. Я очень четко слежу за этим – для меня важен детерминизм, который я критикую, оставляю его в своих поэтических дискуссиях.
– Расскажи об изменениях, которые происходили с тобой.
– После «Нехардкора» у меня были жуткие истерики, потому что я ломал язык. Там все такое сентиментальное, молодежное, любовь-морковь. А после все это послано, и мне было тяжело как поэту так поступить, потому что я всю жизнь на этом строил свой стиль. А потом вдруг решил все послать и построить еще один. Был 2005 год. Мне было невыносимо тяжело, был просто задвиг. Но это дало результат, и «Техника быстрого письма» оказалась тем сборником, который хоть как-то сделал меня популярным.
– Поклонники твоей поэзии часто спорят о правильном восприятии твоих стихов: нужно ли воспринимать их буквально или искать в них потусторонний смысл. Как все-таки?
– Я не считаю нужным говорить за свои стихи, потому что в моем случае они сами за себя говорят. Конечно, бывает, что я поясняю кое-что, но исключительно из сочувствия, которого на самом деле у меня нет. Мне кажется, объяснять стихи глупо, тем более, будучи поэтом. Я играю с читателем в игру. Если кто-то воспринимает ее всерьез, это его личные проблемы. Я не собираюсь стаду, которое не разговаривает на человечьем языке, блеять, потому что оно меня по-бараньи не поймет. А если я буду разговаривать на человеческом языке, я буду уже не человеком, а бараном, поэтому я в эту игру не играю.
– Почему ты сам не можешь слушать собственные стихи?
– Ненавижу вообще это. Читать люблю. Перечитываю постоянно. На «Медее» я поднялся до невиданных высот. На слух мне нравятся лишь пять или шесть стихов. Подача не нравится, в некоторых местах кажется, что я как будто бы соврал. В паре мест немножко стыдновато. Но проходит три-четыре года, и ты уже этого не замечаешь.
– Ты пишешь стихи только в расстроенных чувствах. Соответственно, много чего критикуешь. А есть что-то, что тебя устраивает полностью?
– Данте и Ницше – мои умершие друзья. Я не говорю о Прусте или Платонове...
– А в обществе, а не в литературе?
– С обществом в мире я не знаком, а в России его нет. Есть набор индивидуумов, а это не общество – стадо.
– В своем творчестве ты не обходишь критикой и любовь.
– Почему-то принято считать меня гражданским поэтом, который на любовь не обращает внимание. Хорошо, что ты это замечаешь. В литературной среде меня вообще за поэта никто не считает, потому что я типа рокер. А в рок-среде меня никто не считает за рокера, потому что я поэт. Так что я болтаюсь где-то между... Но им это выгодно, пусть. Время все расставит на свои места. Если я был хорошим поэтом, им потом будет очень стыдно.
– Кстати, по статистике твои поклонники больше предпочитают тебя как поэта, чем музыканта. Изначально ты был поэтом и не собирался становиться вокалистом. В поэзию ты вкладываешь больше, чем в музыку?
– Я хороший поэт и плохой музыкант – вот и все. Я не умею петь, поэтому, конечно же, люди выберут стихи, – они лучше, чем плохо спетые песни. Я не считаю свои песни плохими, иначе бы их не выпускал, но то, что я не супер-вокалист – это очевидно.
– У «ПТВП» недавно вышел новый альбом «Ключи от всех дверей». Как ты его оцениваешь?
– Я один раз послушал его, решил, что он хорош, и с тех пор не слушаю, откладываю. Нужно, чтобы прошел хотя бы год, иначе ты не врубишься. Проходит время и то, что там было придумано, забывается, и слушаешь как не свое.
– Изначально ты не хотел, чтобы «ПТВП» становились популярными, чтобы избежать коммерции. Удалось это обойти?
– Да мы вроде не популярны, кстати. У какой-то там поэтессы Астаховой сто тысяч подписчиков, а у нас всего двадцать пять. Какие же мы популярные?
Раньше все деньги клуб брал себе, что мне, в конечном счете, надоело. У меня были иллюзии, что надо играть бесплатно, но я был ребенком и жил за мамин счет, а потом барыжил травой и жил на эти деньги. Ты думаешь, что меня устраивала эта ситуация? Я двадцать лет жил в гетто, и я туда не вернусь. Это вопрос не денег, а моей позиции. И дело вообще не в деньгах. У нас билеты самые дешевые по стране. Триста рублей за концерт группы, которая собирает по шестьсот человек. Ни у кого из нас ничего нет. Все остальные участники группы параллельно работают.
– Ты всегда критикуешь русский рок. Так и не появилось достойных рокеров в России, на твой взгляд?
– Несколько групп я слышал вообще классных, но названий не помню. Нормальные группы, особенно молодые, лет по 18–19. Все-таки в наше время меньше внимания уделяли игре. Сейчас они умеют играть, но не хотят – и это самое крутое. То есть они умеют играть круто, но не хотят и играют абы как – это то, что нужно, к чему мы стремились всю нашу сознательную жизнь.
Татьяна СОЛОВЬЕВА