Небеса его глаз для людей закрыты темной оправой. Чернота одежд, серебро колец, притянувшие взгляд, — то дань прошлым векам, не влияние моды. Уже тысячи лет белизна его рук вместе с гладкостью плеч впечатлительным дамам служит вместо отравы, вызывая в крови дефицит кислорода.
Он живет средь людей, существуя в потоке, за собой вместо следа оставляя лишь дым. На лицо - улыбку, свитер спрячет чернильные кровоподтеки. Никто не узнает, что есть под ним, — ткань на груди закроет мишень, и, уж тем более, тут никто не сумеет даже мельком заметить, как за ним по пятам скользит птичья тень. Как в глазах иногда промелькнет чернота, захлестнув с головой, и пойдет, понесет и затянет волна, укрывая водою ночных морей. В этом лунном сумраке ветра не слышно, только ворона крик надорвет тишину, и вновь станет безмолвно все, неподвижно. Это место он носит у сердца, в которое ход есть только только ему.
Встретить похожего вряд ли удастся, — их мало таких, кто сейчас средь людей. Но, увидев однажды, нельзя обознаться, когда станет ладоням вдруг холодней. Явно нездешний, он все-таки тут, ведь, что говорить, себе мир выбираем не мы. В ночных звуках города он растворится, бессонный, чтобы утром собрать себя вновь для мирской суеты. Дыша рядом с ним городскою пылью или стоя впритык в тесноте вагона, не увидит никто под рубашкой спрятанных крыльев.