На днях решили мы с подругой приобщиться к культуре. А где она, эта культура, нынче? – спросите вы. Конечно же, в театре! Вот мы и выбрали оперный вариант культуры.
Подруга вооружилась биноклем, чтобы все рассмотреть до мелочей. Меня же интересовал крупный план. И хотелось вдобавок охватить все – и сцену, и зрителей, и оркестр. Поэтому мы и устроились на балконе. Сказал же поэт, что большое видится на расстоянье. А заодно и слышится.
И все бы увиделось, если б не сосед, который сидел чуть пониже наискосок! Внушительной внешности, с бутылкой то ли кваса, то ли колы, он ни минуты не мог провести в покое. Постоянно прикладываясь к этой самой бутылке, он что-то искал на сцене, в оркестровой яме, в партере. Наклоны его массивного туловища были непредсказуемы. Должно быть, у него пробка от бутылки упала вниз. Иного объяснения его телодвижениям я не нашла.
Спектакль был о жизни цыганского табора. На сцене стояли пустые телеги, а между ними ходили, не зная, чем заняться, цыгане и пели. Самый главный цыган, потому что сидел в центре и всех поучал под музыку, должен был, по идее, быть старым. Для этого ему приделали бороду. Но она была настолько фальшивая, что трудно было поверить в почтенный возраст моложавого и стройного вожака.
Потом появилась цыганка Земфира – героиня оперы. Молодая, красивая, и, как оказалось, неверная жена. По ночам она бегала от мужа к молодому цыгану и все время обнималась с ним на телеге и пела. Чем занимался ее муж в это время, никто не знает. Наверное, спал.
В программке было написано, что цыган молодой. И я верила написанному, пока они обнимались с Земфирой и она лежала на этом цыгане. За ее волосами и юбками цыгана не было видно. Но пассивный он был какой-то. Она его обнимала-миловала, а он лежал и вяло отвечал на ее поцелуи. Когда же он встал, чтоб пропеть Земфире свою песню, оказалось, что он весьма упитанный, с животиком, мужчина лет под пятьдесят. Вот тут-то и стало понятно, почему он такой спокойный – старый потому что!
А муж у Земфиры, Алеко, надо сказать, был настоящий красавец, молодой, стройный, с красивым голосом. Я бы от такого не побежала. Но, видно, у этой самой Земфиры что-то не так с головой, раз она променяла своего Алеко на этого молодого (как было написано в программке), но реально старого цыгана.
И вот бегает она к так называемому молодому цыгану, бегает, а муж, Алеко, значит, и не догадывается ни о чем. Так бы и не знал, если б Земфира сама не спела ему однажды:
Старый муж, грозный муж,
Ненавижу тебя,
Презираю тебя;
Я другого люблю,
Умираю любя.
Он свежее весны,
Жарче летнего дня…
Это ж надо! Такого красавца Алеко обозвать старым, а того, кто лежит с животом на телеге и еле шевелится – «нежнее весны, жарче летнего дня»! Чуден мир оперы!
Конечно, цыганская кровь взыграла у Алеко, обиделся он сильно, что стариком обозвала жена. Ну, и вдобавок к тому же, что призналась, где ночами шастает. Схватил он нож да и зарезал так называемого молодого цыгана. И тот упал в правом углу сцены. Но упал он неправильно. И хотя руку подложил под голову, нога одна вытянулась, а другая легла согнутой поверх, поза эта очевидно была неудобной. Потому что он должен был оставаться в таком положении до конца спектакля, а нога и рука у него явно устали от напряжения после первых же минут. Хотя роль, конечно, у него оказалась очень даже удобная – все поют, ходят, а он отдыхает. Отпел свое, значит.
Земфира поплакала над своим любовником и бросилась с кулаками к мужу. И в тот момент, когда она налетела на Алеко, мой сосед решил глотнуть то ли кваса, то ли колы, поднял бутылку и закрыл ею полсцены. А взбешенный Алеко за это время зарезал Земфиру. Я догадалась об этом, потому что услышала, как она пела: «Я умираю… я умираю… я умираю…»
Сосед опустил бутылку, и я увидела, что Земфира умерла в левом углу сцены и тоже стала отдыхать, как и ее любовник.
И вот лежат они так вдвоем по краям сцены, отдыхают, а на сцене собрались цыгане. Естественно, табор осудил Алеко за убийство жены и ее любовника. Они, хоть и цыгане, народ со своими нравами, но многие из них считали, что все можно было решить другим путем. А поэтому они с песнями изгнали Алеко из своего табора.
Спектакль закончился, мы шли с подругой по вечерней улице, обсуждали то, что увидели на сцене и услышали, и пришли к выводу, что искусство, сталкиваясь с реальной жизнью, может приобретать весьма причудливые формы. И что в опере все-таки главное – это музыка и голос. Они или есть, или их нет. А все остальное – это уж как получится.
В нашем случае и музыка, и голоса были.