С каждой новой минутой твой образ на год архаичней.
Эта формула знает, что я не готов быть монахом.
Не готов к этим фрескам бесчисленным и к постной пище,
но любые протесты сшибает своим "пошел на ***".
Это все - представляешь! - твоими устами святыми,
каменеющими от моей седеющей боли.
И уже мне не вспомнить, как я и ладонью, и тыльной
щупал пульс каждый час у динамика телефона.
Но конец как всегда истерично бежит начала,
и на плоскости взгляд человека противен миру.
Это верно для всех хронотопов и всех печалей,
кроме случаев, где ты шептала: спасибо, милый.
За табу на мое лицо и затылок паства
мне напишет тебя на фреске, у ней я в доле.
Это действует на все тембры, на все пространства,
окромя океана боли на дне ладоней.
В легкой комнате в стиле ретро молился патер,
и на патера - не на комнату - мчалась глыба.
А вокруг не совсем конкретно стонал экватор,
не совсем под водой однозначно дышала рыба.
Ты наряжена временем, я тебе целю в сердце,
чтоб шагать по тебе и смотреть на тебя без боли.
Ибо стенам о паству боле не потереться.
Ибо, как ты уже догадалась - я вновь покоен.