За студёной говорливой речкой,
Что целует кручи-берега,
Есть зимовье с горенкой и печкой
И тайга, бескрайняя тайга.
Тёмный бор, ласкающий поляны,
Где маслят и рыжиков стада,
И покой неторопный, медвяный,
Да эфир, что тонок, как слюда.
Там русалки водят хороводы,
Бродит Леший древний, как Урал.
Там Господь бывает по субботам,
Как на даче. Лично выбирал!
Глава-1 (Побег)
Две недели чащей, светлолесьем,
На грибах, на ягодном меню,
Тот побег, он был тупым донельзя,
Развели как девку инженю.
Выдыхаясь, напрягая силы,
(не январь, а то бы волчья сыть)
Как упырь из лежбища могилы,
Полз назло, с одним желаньем - Жить!
Так сухарь последний «распечатал»,
Жрал пикан от голода рыча
И в сердцах завидовал бельчатам,
Что лущили шишки кедрача.
Без компаса, повинуясь чувствам,
Еле жив подножною травой,
Грыз коренья заячьей капусты
И дристал, как немец под Москвой.
О «Потом» не думал, памятуя
Об инфарктах, зная наперёд.
Бог не выдаст, мент не арестует,
Если беглый - Лес переживёт.
Мысль ползла медянкою настырной:
Что теперь, куда с таким крестом?
Уходили трое. Два козырных,
И Семён, консервой, на потом.
Шли с надеждой отсидеться в ските,
А Семён, так то всего лишь штрих.
Но Господь мозгами не обидел,
Он сбежал, оставив тех двоих.
И когда от флоры харкал кровью,
«Отче наш» сто раз перечитал,
Над рекой наткнулся на зимовье,
Видно срок земной не отмотал.
МЫСЛИ ВСЛУХ
Господь, он никого не обделил, когда дарил ручьи поля и горы.
Одним народам дух пустыни мил, иные же, как коми, лезут в норы.
Развёл не силой, нет, не угрожал, одним дутар, другим меха двурядной.
Но просто языки перемешал, чтобы не путать кислое с квадратным.
Глава-2 (Зимовье)
Балаган в корнях седого вяза,
Костерок струится в неба синь.
Наш беглец его приметил сразу,
Видимо не зря по чащам лазал,
Зарыдал Семён. Дошёл, аминь!
У костра старик суров обличьем,
Взгляд таков, что пронимает жар.
Вроде сух, согбенен, кости птичьи,
Но во взоре столько зверя, дичи,
Словно тать из сказа - Кудеяр.
Несколько мгновений, словно туры,
Взглядами ломали визави.
Наш Семён геракловской фактуры,
Старец неприветливый и хмурый,
Резко бросил: «Бога не гневи.
Не кажи мне тут гнилые дёсны,
Вижу беглый, стало быть, варнак.
И не делай харю шибко грозной,
Положу, как голубя, под сосны,
Ну, мели. Куда, пошто и как?!»
Здесь беглец откашлялся и молвил,
Вежеству обучен с малых лет:
- Я, отец, бреду к старушке Колве,
Не брани, поверь на честном слове,
Отдохну, погреюсь и привет.
Не ищи, старик, во мне жигана,
Я не пёс и знаю берега…
Он поплыл от вязкого дурмана
И сомлел как девка с полстакана,
Доканали голод и тайга.
МЫСЛИ ВСЛУХ
Тайга она, ребяты, не изюм, когда твой дух воспитан по столицам.
Ей нужен навык, а не вёрткий ум, чтоб выжить, с голодухи не свалиться.
И коли ты откормлен среди бонн, и думаешь, что хлеб растёт на ёлках,
Забудь тайгу, как морок, страшный сон, иди домой, где всё лежит на полках.
Глава-3 (Поживём)
Он долго плыл, угрюмая река
Несла его по бесконечным долам.
И часто видел рожу старика,
С чеплажкой и каким-то горьким пойлом.
Язык во рту от горечи распух,
Но жизнь вернулась псиною побитой.
А в ноздри пробирался травный дух
И самый лучший запах. Запах …Жита!
На третий дён он выпал из оков
своей болячки, начал улыбаться.
Ушли из сердца происки тисков,
Семён подумал и решил остаться.
А старый аскет, намолчавшись впрок,
Поил его домашнею зубровкой.
Болтал о том, что милостив был рок,
И не пришла «костлявая» с литовкой.
А как-то утром, сбросив шлейф невзгод,
Наш беглый встал, долой тугу и беды.
Поскольку утром, братцы, всё встаёт,
И человек, и солнце, и рассветы.
Он осмотрелся. Да уж, не чертог,
Обычный чум лежанка, пара полок.
И тут бы, к слову, спеть десяток строк:
Мой персонаж по жизни суть, геолог.
За двадцать лет пешком, на лошадях,
Он побывал в Сибири, на Урале.
Тонул в Катуни, мок в косых дождях,
Влюблён в тайгу. Бродяга без регалий.
Он рассмеялся, что ж, терпи, злодей,
И поклонись за избавленье Богу.
Скажи на милость, бегал от людей,
А приблудился к Лешему в берлогу.
МЫСЛИ ВСЛУХ
Порой бывает так, что жизни воз упрется дышлом в стену лихолетья,
У нас не золотуха, так понос, разрухи, голод - кладбище комедий.
Рисует циркуль персональный круг, к той самой точке с миной погребальной.
И хорошо, когда есть рядом друг, надёжный, как стальная наковальня.
Глава-4 (Лешак)
Жизнь брела неспешно, словно лошадь,
Выпившая чашу до конца.
Старец, что назвался дядей Гошей,
Цельный день мудохался с мерёжей,
Полевал подуста и ельца.
Проверял силки на труса-зайца,
Клал кресты двуперстьем, как кержак.
Но не гнал приблудного скитальца,
Чуял волк такого же - Уральца,
В общем, обаятельный лешак.
А Семен, дорвавшись до покоя,
Всюду лез, отмаливая долг.
Балаган обкладывал корою,
Жрать варил (теперь их было двое)
И оттаял, отогрелся волк.
Дед к нему с допросом не совался,
Мол, споёт, когда придёт пора.
Май в тайге кружил весенним вальсом,
А беглец, нагуливая мясо,
Жил свободой с ночи до утра.
Вечерами долгие беседы
Украшали скромный быт мужчин.
О народах, войнах и планетах,
О стране, где правили Советы,
Проникаясь в суть первопричин.
Старый Гоша, собирая травы,
Объяснял - которая к чему:
Девясил, вот лекарь от отравы,
Дикий хмель, когда болят суставы,
И полынь, когда порвёт «корму».
МЫСЛИ ВСЛУХ
Помню я подростком из предместий жил у Деда в кондовом лесу.
И ловил в прицела перекрестье росомаху, вепря и лису.
Слушал байки старого изгоя, про тайгу великую, как мать.
Проникаясь силой и красою той земли, где лягу «отдыхать».
Глава-5 (Будни)
Он день-деньской скитался по тайге,
Читал следы в её зелёном море.
Ходил до света к ласковой реке,
Чтоб подивиться первозданным зорям.
Ловил рубахой юрких пескарей
В том озерце, что утонуло в чаще.
Душа размякла, стала чуть добрей,
Живя без дум, без жалоб, настоящим.
Отринув зону, нервы и суму,
Спалив мосты на самоличной тризне.
А дед Григорий виделся ему,
Лучом рассвета в тёмном царстве жизни.
И прошлый быт разбился на куски,
Локомотив пошёл по запасному.
Они сдружились, оба бирюки,
Что без людства и дышат по-иному.
Старик на диво резок и умён,
Читал на память главы Энеиды.
Он помнил сотни фактов и имён,
Мудрец в мозгах и углежог по виду.
Он натаскал Семёна бить гусей
Из самострела на лосиных жилах.
Водил к пруду на сонных карасей,
Из барсука учил готовить мыло.
Он всё умел и чёрту был не брат,
Спал на снегу, как мать моржиха, голый.
И острогой колол в реке щурят,
Как Чингачгук таёжного помола.
Весь день в делах, в заботах, на бегу,
Поджар и боек, без намёток пуза.
Но как-то раз заснул на берегу,
Закончив суть в означенном кругу,
И отошёл, сердяга, не проснулся.
МЫСЛИ ВСЛУХ
Бывает так, что заскулит под сердцем, взорвутся нервы бешенством идей.
В такие дни я открываю дверцу и запускаю шорохи дождей
В тот дивный край за пелериной тонкой, и жду ответа, молча, не дыша,
Где, притаившись крохотным мышонком, живёт поэта зябкая душа.
Глава-6 (Одиночество)
Дед ушёл спокойно, как и должно,
Как костер, погасший на ветру.
Незаметной вошкою подкожной,
Без рекламных криков: «Ох, помру!»
Но оставил, как наследство другу,
Отойдя к себе в небесный скит,
Обжитую добрую лачугу,
Холостяцкий немудрёный быт.
Удилишки, морды, самострелы
И ещё полсотни мелочей.
Познакомил с егерем Савелом,
В плане хлеба, соли и харчей.
Но была ещё одна заслуга,
Оберег от зоновских невзгод:
Отдарил Семёну паспорт внука,
Что загинул в топях прошлый год.
Наш Семён, хоть с роду не зубрила,
Заучил «легенду». В остальном
возраст подходящ и в плане рыла,
Человек поди-ко, не бином.
В общем, жизнь пошла неприхотлива,
Лес с рекой прокормят, не робей.
Ягоды, орех, лесная слива,
Мясо глухаря и голубей.
Одиноко? Ну и что за диво?
Коли ты затворником рождён.
Есть река, весенние разливы,
Тёмных сосен грозные массивы,
Музыка, повсюду и во всём.
МЫСЛИ ВСЛУХ
Если честно, братие и сёстры, в этой сказке, строфы теребя,
Автор строк побаловался острым, вырезая место для себя.
Эту байку я слыхал от деда, допускаю, было где-то Там.
Ох, состарюсь, сяду и уеду, отмахнув прощально городам.
Буду жить не торопно, под Богом, без налогов, бабы и войны.
Заведу уютную берлогу и усну под снегом до весны.
Глава-7 (Утёс)
Он спал и плыл сквозь звёзды и миры
От красоты немой. Вздувались вены.
Смотрели солнц бездонные костры
Из мириадов бешеных вселенных.
А он лежал на круче над рекой,
Един как перст, бездомный и счастливый.
Где тишина и солнечный покой,
Где всё людское кажется наивом.
Вот так бы век. Ни боли, ни войны,
Гулять по мшарам, первобытным скалам.
Стонала Пожва, дёснами волны
Вгрызаясь в кости древнего Урала.
В заснувшем небе ястреб задремал,
Застыв в потоках тёплого эфира.
Ударил в кручу белопенный вал,
И снова тишь. Огромная, в полмира.
Вдруг лёгкий шорох разорвал строку
его мечтаний. Чей-то голос грубый.
И злая боль, взорвавшая щеку,
А вместе с ней тяжелый запах трупа.
Он извернулся, унимая дрожь,
Остатки сна бежали перед страхом.
И ужаснулся, вынимая нож,
Кошмар тайги, «обжора», росомаха.
Редчайший случай, плавились мозги,
Ведь эта тварь с людьми не смеет драться.
Знать где-то рядом прячутся щенки,
И мать решила перестраховаться.
Кричала болью рваная щека,
В глазах двоилось от кровопотери.
Семён споткнулся, подвела нога,
И рухнул в реку, сдав плацдарм химере.
Он просыпался, падал в ночи плен,
Давило грудь, ему казалось, тонет.
Казалось воздух выкачан из вен,
И вдруг увидел сквозь болезни тлен,
Сестру Савела, хохотушку Соню.
МЫСЛИ ВСЛУХ
Больно, мой друг, и, пожалуй, странно, горько и стыдно до дна души,
Нести свою тушу по чьим-то курганам, поросшим овсюгом и тоннами ржи.
Дивиться ромашкам в мохнатых полянах, речушкам, целующим берега.
Себе, представляя тех подкурганных живыми, хохочущими в облака.
Смешливых и грустных, лихих и неловких, вот так же топтавших цветочный палас.
Сминавших стопой равнодушной кроссовки, всех сто миллиардов ушедших до нас.
Глава-8 (Друзья)
Сначала он решил, что пару лет
Затихарится в джунглях доброй Коми.
Потом на время выглянет на свет,
Возьмёт к известной станции билет,
Чтоб посмотреть, а как там, в старом доме?
Когда подсел, был хлюст и вертопрах,
Не заимев хозяйственного хлама.
Кутил, балдел, совсем не ведал страх,
Но где-то есть изба на трёх ветрах,
Там доживает дни старушка мама.
Одним глазком взглянуть и провались,
Вся эта тщета с суетой извечной.
Добить бутылку под названьем «Жизнь»,
Чтоб сбросить грязь и наносную слизь,
Неся себя до станции конечной.
Но было утро, плавала река
В своих струях звенящих халцедоном.
Бежали вдаль седые берега,
Пришёл Савел, что вынул из мешка
Двух собачат, совсем ещё зелёных.
- Ну, что, изгой, доволен, мать итить?!
В тайге без псины не протянешь долго.
Здесь без собачек лучше не бродить,
Ты ж верно знаешь сказ про волчью сыть?
Сожрут с костями вот и вся недолга.
А два щенка особо не спеша,
Умяли миску супа из подуста.
Семён смотрел на них едва дыша,
И отогрелась беглая душа,
Вернулась нежность. Знаковое чувство.
МЫСЛИ ВСЛУХ
А время шло, и шар земной знобило, опять возник вопрос перволюдства.
Тарас с Иваном, взяв цепа и вилы, отринув узы кровного родства,
Отринув предков Руса и Словена, пролили в землю кровь из общих вен,
Ту самую, от первого колена, ведомы в бездну жаждой перемен.
Но мать земля родить не перестала, всё так же с неба падала вода.
И что Тайге печаль букашки малой, ползущей по травинке в никуда.
Глава-9 (Просто)
Капли-дни срывались с листьев ивы,
Уплывая в звонах вешних вод.
Жив Семён и псы растут на диво,
Так в заботах обнулился год.
Лайка - бесподобная зверюга,
Полуволк, укор домашним псам.
Преданность. В огонь и смерч за друга,
Уши, когти, ноздри и глаза.
Рита хулиганка и задира,
Глаз да глаз, смотри и не зевай.
И Валерка - в паре командиром,
Неутопший маленький Чапай.
Мужество не меряют годами,
Лишь по году, но сильны. Не трожь!
Всюду за хозяином хвостами,
Несмышлёный, чо с него возьмёшь.
Ну, а в общем целом всё отлично,
Речка кормит, радует тайга.
Где-то люд течёт рекой столичной,
Ну, а здесь безмолвье и снега.
Заяц как дурак идёт в ловушки,
Просто пропасть всякого гриба.
Груздь, опята, рыжики, волнушки,
Рыбы ж столько, хоть корми попа.
МЫСЛИ ВСЛУХ
Как бы мне хотелось бросить город, и уйти, куда глаза глядят.
В жар пустыни, в чащу, к небу в горы, где всегда один, лишь Божий взгляд.
Спать в тайге укрывшись, синим небом, пить как вепрь ручейную слезу.
Но лежу с надеждой «я бы, мне бы», ковыряясь вдумчиво в носу.
Глава-10 (Мент козырный)
Незатейлив, скушен быт аскета,
Лес, река - бескрайний перекур.
Но Савел не любит дармоедов,
Давит планом по добыче шкур.
Ну, а как Семёну достаются,
Сахар, соль, иные чудеса.
Приодеться, малость приобуться,
Нешто за красивые глаза?
В понедельник, был он, как обычно,
днём из дней, обыденностью сер.
Заявился егерь в лодке личной,
С ним сюрпризом милиционер.
Участковый. Молодой из ранних,
Взгляд-рентген, до самого нутра.
Посмотрел на морду в жутких шрамах,
Задивился шкурками бобра.
Вынул пачку фоток из планшета,
Повертел Семёна, чисто МУР.
Обозвал за облик людоедом,
Мол, нет хари, нету и приметы,
И свалил с мешком бобровых шкур…
МЫСЛИ ВСЛУХ
Мы стадные, ещё мордвин Ульянов нам говорил-вещал в своих пророчествах:
Живя в среде таких как ты, смутьянов, нельзя пренебрегать системой «Общество».
Но, проживая в городе-помойке, среди людства порой безлюдья хочется.
Мечтается об одинокой койке, с волшебною поляной «Одиночество».
Глава-11 (Прошлости)
Память-сучка, злой укор уму,
Не горит берёзою в подтопке.
Было это много лет тому,
Недалече от Поповской сопки.
Был он молод, грешен и силён,
До поры не думал об острогах.
Помнил бабьих множество имён,
И совсем не вспоминал про Бога.
Как и раньше в поисках руды,
Брали пробы, делали замеры.
Шпаты, кварцы с жилами слюды,
Адский труд, практически галеры.
Мужики уехали в село,
Закупать табак, продукты, водку.
И без них Семёну повезло,
Бог послал два знатных самородка.
Да таких, что даже он, мастак,
Штучный рудознатец экстра-класса.
Позабыв основы, где и как,
Выкатил глаза и растерялся.
Первый с грушу, формою в неё,
А второй чуть больше шампиньона.
Это было первоё рыжьё,
Спрятанное парнем от закона.
Но, святые не уберегли,
Кто-то видел, перевозбудился.
Дальше стук, и «Шампиньон» нашли,
Собственно, с него и раскрутился.
Правда, тот что первый, лёг на дно
Вишеры веками убелённой.
А Семён ушёл вкушать вино,
То, что называют Мама-зона.
МЫСЛИ ВСЛУХ
Ты спросишь, как он выжил средь тайги, один без связи, лавки, интернета?
Да просто жил и не ломал виски, не задавал, не получал ответов.
Его искали? Может быть, и да. Но где-то там, вблизи цивилизаций.
Ведь жизнь червя дешевле, чем вода, о ней ни слова в ассамблеях наций.
Твоя полезность видится извне, лишь при отдаче в белые палаты.
И коли ты не носишь ИНН, то ты никто и номер твой десятый.
Глава-12 (Жизнь)
Верхушка мая, жизнь исходит соком,
А в сердце боли, сотня острых жал.
И почему так скотски одиноко?
Аскет не состоялся, не дожал.
Грустит Семён, причина очевидна,
И этой теме многие века.
Ведь не за кров и Родину обидно,
Ан, половинность гложет мужика.
Но Бог, как говорится, не Тимошка,
Всё знает, в каждой твари видит суть.
И будь ты сотню раз сороконожкой,
С начертанного круга не свернуть.
Иная фря живёт себе безбожно,
Лишь прищемив, вопит: Недоглядел!
И потому случилось то, что должно,
Была суббота, и пришёл Савел.
Оговорюсь для тех, кто недопонял,
Кому «чайковскость» давит на седло.
Пришел Савел. Он был с сестрёнкой Соней,
И взорвалось, запело, расцвело!
Чего-то там Савел с усмешкой блеял,
За «погостить», мол, мимо, просто так.
Семён же думал: «Провалиться, фея!»
А «фея» млела в обществе бродяг.
И здесь финал. Конец рассказки. Этой.
Но есть вопросы, что терзают свет.
Вот ты, читатель, расскажи поэту,
Была ль любовь с тобою тет-а-тет?
Горел ли ты бессонными ночами,
Глядел в окно сквозь тёмный палисад?
Наполнив грудь любовными речами,
На всё готовый за один лишь взгляд.
Уверен, да. Поскольку даже Боги,
Не смогут дня, хоть тыщи лет живи,
Без половины вековать в берлоге,
Дышать, страдать, не ведая любви.
Здесь гаснут свечи,
Кончен монолог,
Храни вас Бог.
МЫСЛИ ВСЛУХ
Тайга и горы, милое гнездо, здесь всё родное: брага, девки, сани.
Я сам бродил Уралом От и До, от Мугоджар на Константинов Камень.
Хлестал спиртягу с урками в тайге, к мансийке ночью лез на подоконник.
И где-то в джунглях на Олыч-реке, мне бил портачку пьяный бесконвойник.
Спускался в шахту, чисто посмотреть, не веря в байки, сплетни, пересуды.
И замирал, когда гнилая клеть везла наружу камни-изумруды.
Пил медовуху с бортником в бору, пускался в драку за косые взгляды.
Рубил сома и жрал его икру, давился «Шипром» с подлым самосадом.
Но средь тайги, как в храме средь икон, я до сих пор испытываю робость.
И Росский дух здесь смотрит из окон, во всём загадка, таинство, Бажовость.
Живи до ста, но не удержишь вздох, от наших песен озорных и горьких.
Давно известно, здесь бывает Бог, чтоб отдохнуть со спиннингом на зорьке.
Пермь-Хмели. 23.02.15 г.