Наверное, мне разумнее
скрываться от людей,
поскольку ниже плеч
я туго забинтован.
Хоть я не получил пока
серьезного ранения,
но получу наверняка,
и не одно.
Косая вспышка света
напоминает мне копье,
и у меня невольно сжимается живот
и напрягаются мускулы спины.
Повязка, наложенная заранее,
не спасет.
Рана появляется и растет
под ее белоснежной тканью,
таинственно, под покровом ночи,
пока жертва парализована сном.
И тогда приходится признать:
"О да, он был прав,
как видно, его опасения
имели основания."
Возводя взор на бледное полотно,
он пытается говорить.
Такие печальные глаза,
такие банальные рифмы,
такое жалкое звякание
на эпические темы...
Я протягиваю руку
к белому блокноту.
Они придут опять!
Они явятся снова!
Меня застигнут врасплох!
О да, я знаю:
вы оставите ночник зажженным,
и пилюли, словно осколки фарфора,
и пузырек с наклейкой
"Для постоянного использования"...
Но я-то видел своими глазами,
как доктор подмигнул и ухмыльнулся,
словно потворствуя,
когда сквозь резиновую трубку
он слушал смертный гул
в моих артериях!
Одна после полуночи
в доме, продуваемом всеми ветрами,
пожилая поэтесса,
двадцать лет назад
вышедшая из моды,
остановилась среди обломков
романтического вранья
и снесла вниз по ступеням
свою обжитую раковину -
бутылку и блокнот,
чтобы сидеть,
вслушиваясь и ожидая,
словно старая дева,
ждущая жениха,
а он все еще не спешит...
Было бы не так безнадежно,
если бы, озираясь назад,
она бы не поместила бутылку
так бережно
бок о бок с собою
на долгой предсмертной ступени.
Под высокими гулкими сводами
вечности и пустоты
проститутка Дю Барри,
мужеподобная женщина из Арка,
священник, охваченный пламенем,
горящий Саванарола,
и еретик,
вопящий отчаянно
из-под железной маски молчания -
подождите, подождите!
Небо над головою -
самое лучшее место для росчерка.