бывает же так – с утра просыпаешься унылым и серым – до омерзения,
будто под веки кто-то насыпал пепла, пока ты спал и видел цветные сны.
бывает так – ты не с той ноги не на той планете, и неоткуда ждать просветления.
отступать тоже некуда – бетонные джунгли не выпускают из плена, сколько их не проси.
бывает так – хочется начинать стихи с мата, формально обращаясь к кому-то
(но мы же знаем, что все эти письма без марок и отправителя адреса – только себе),
и строчку выравнивать не капризной рифмой, нет
рваным, как лохмотья нервов,
велибром,
которым пишет раздирающе К.,
выворачивая душу
и мне, и себе,
вероятно.
но.
повторяешь себе, что все проходит, что цветные, остро-сочные сны не являются просто так.
повторяешь: будь спокойна, сильна и прочна, и плевать, что под ребрами тянет и ноет жалобно.
пепел – он проморгается, вместе с первым весенним дождем ритма дыхания новый такт.
не задыхаясь, не сбиваясь с шага – черт с ними, с ребрами – не начинать же заново.
заново, впав в беспамятство, будто не успевшей одуматься птицей в распахнутое окно,
будто не шла столько строчек себе же навстречу, будто давно и железно, не то что бы все равно.
мотыльком уставшим, мотыльком отчаянным навстречу огню – приговоренный на эшафот легко-легко
всходит-вышагивает, за спиной полыхает прошлое. гильотина, петля или пуля – все одно.
все предрешено.
писали в книгах, говорили, у меча предназначения два острия.
потом добавляли, отводили взгляд. одно из них – ты. смирись.
мотылек – он слепой и глупый, мотылек не умеет бояться огня.
читала бы в детстве другие книжки. но куда там.
а теперь – улыбнись.