Сидя неподвижно в обрамлении
мелькающих мимо пейзажей.
сгорбленный и сплющенный
под их неуместным грузом,
человек в вагоне-ресторане
не заметил Вайоминга,
думая только о том,
о чем старался забыть
и что срасталось с ним тем теснее,
чем сильнее он рвался с этим расстаться.
Когда воздвигалась одна перегородка,
другая рушилась.
Он был в заточении
внутри душной черепной коробки
с осязаемыми частями своего тела, -
глазами, ртом, пальцами
и, коротко говоря, полом -
дававшими возможность
некоторого ухода.
Да, он не вынес
собственного заточения,
купил билет в другой город,
изменил имя,
пополнил круг знакомых
новыми лицами,
которые оказались
до обидного похожи на прежних.
И теперь в вагоне-ресторане
он ждал движения,
чтобы сбросить камень
с собственного сердца.
Однако камень ехал вместе с ним,
погрузившись в вагон в Манхэттене,
оставаясь в вагоне в Чикаго,
оставаясь в Сен-Поле,
оставаясь в Шайенне
и, похоже собрался
в кругосветное путешествие.
Он провел пальцами по жилету,
вынул из кармана часы,
передвинул цепочку,
расстегнул три верхние пуговицы...
Тяжесть осталась.
То, что он вез с собой,
было невидимым балластом.
Он даже размышлял,
как бы он почувствовал себя
без этого груза:
очень легким?
абсолютно нематериальным?
Возможно, без него
ехать по железной дороге
было бы вовсе не нужно:
ощущение земного тяготения
было бы утрачено навечно.
Металлическое мерцание
огромного диска
полуденного солнца над Вайомингом
отмечало бы его надземный путь.
Тихое и мирное жужжание
в сверкающем воздухе
возвещало бы о его прибытии.
Но пока, неподвижно сидя над чашкой бульона,
содержащей полупрозрачную бесцветную смесь
мяса и риса,
он занимался расслаблением мышц
по системе йогов,
заставляя себя обмякнуть,
словно порванная бечевка.
Но губы его оставались
сухими и плотно сжатыми,
а взгляд продолжал ловить
бессмысленную вереницу
стремительно проносящихся мимо
телеграфных столбов.