Зеленоватая вода в родных кварталах,
такая мутная, такая говорливая,
не может примириться с их отъездом,
вынося на берег вновь и вновь
то лоскутки батиста и вельвета,
то обрывки песен
и записи задач по арифметике,
страницы с загнутыми уголками
и отпечатками большого пальца...
Материнскую тоску растравляет
веселый птичий гомон
перед рассветом,
и снег, который на подошвах
вносят в дом,
когда выбрасывают бабушкин комод,
несовременный, утлый,
качающийся во все стороны,
и крики, сотрясающие рамы,
и сады,
в которых буйство раннего цветения...
Материнскую тоску растравляют
молодые щуки и яблоки,
зеленое пробуждение земли
и грозы,
которые гремят без предупреждения
и, словно зов, несутся сквозь сады:
"Вернитесь домой! ДОМОЙ!"
Пока не станет мрак совсем густым
и гулкий град не упадет на землю-
все градины с гусиное яйцо.
Даль. Тишина. Столб пыли.
Прямая маленькая фигурка.
Она приседает в реверансе,
она танцует павану
величественно, весело, капризно
и медленно проходит по тарелке,
как будто прочно завладела ею.
Теперь она бормочет,
выкликая имена
давным-давно забытых футболистов.
Первые пятна плесени
проступают на поверхности алмаза...
О, мать мальчиков с Голубых Гор,
подойди к дверям и позови:
"Вернитесь домой! ДОМОЙ!"
Белые цистерны с молоком
торопливо карабкаются
по мокрым улицам,
а темнота сгущается.
Ведь времени
осталось так немного!