Натали, сидя в скверике, на дерево указывая, говорила, что можно и разнообразить свои тексты внезапными какими-нибудь ситуациями, как вот, например, ты идёшь по парку, и тут тебе навстречу хоббит выходит из-за того дерева. Примерзали к скамеечкам отдельные адепты и пары, и одна поэтесса, в преддверии собственного Дня Рождения, заказывала своей товарке, в подарок, длинный удивительный какой-нибудь весь мундштук. Собственным удлинённым, идеальным, прозрачным ногтем указательного пальца резко стряхивала она нарастающий на очередной сигарете пепел; и вообще всё было как у людей, законченный, вычурный образ; и неохота было ехать домой. Домой неохота было ехать, а в Москве все эти сидящие в скверике /иногородние, и москвичи с недавним макаберным школьным прошлым/ ещё не обжились и не сориентировались; а если б обжились, лучше б удостоили своим посещением хоть скажем какое-нибудь мероприятие в ЦДЛ, или в ЦДХ. Это было бы значительно более увлекательно... Напропалую брешущая о своей мрачной ночной, взрослой самостоятельной, клубной всё жизни Натали в скверике почему-то сидела, а не в клубе; сидела, и на то дерево Марике указывала, и рассказывала, какая в правильных клубах должна быть бессмысленная, бездумная, вся в общем решённая интерьера выдержанная атмосфера... Марика потом нашла в Сети такое очень неплохое кафе с толкиенистским антуражем, с названием "У Бильбо" - а тогда, тем не менее, сидели и не в кафе, а в проклятом, проклятом скверике...
На Тверском бульваре
вы не раз бывали,
но не было, чтоб места не хватило
на той скамье зелёной,
на перенаселённой,
как будто коммунальная квартира. -
Написав о любимом молодыми авторами месте в Москве, Булат Окуджава промахнулся только с цветом скамейки.
...Никто не выходил из-за того дерева, а только были скамеечки перенаселённые, и недальный Литературный Институт, и штук пять как минимум театров в шаговой доступности. Это всё было что-то скупо, схематично решённой обложки книги, повествующей о жизни молодых авторов: этот вот скверик, фонтан, эти рваные, прямо хэмингуэевские диалоги бессмысленные... ...Музыка в Мак-Доналдсе всё грохотала... Продолжались переговоры между Натали и Марикой, отражавшихся друг в друге как в кривом, маньяком с неустойчивой психикой изготовленном зеркале.
- А вот в христианстве отшельник, - улыбчиво трогала Натали за рукав начинавшую постигать христианство Марику, - когда на него напали разбойники, их благодарил, и сам помогал грузить свои вещи на верблюдов. Ты бы так сделала?
-В тот самый момент, в который ты приведёшь сюда верблюда, - улыбчиво отводила Марика свою руку с рукавом от собеседницы по широкой дуге.
Проза Натали оказалась рваная и по-поэтически упирающая на музыку, ритмическое опять же звучание текста. Проза Натали - несколько произведений разного размера - благополучно была опубликована в Интернет-Журнале "Изгиб", редактором которого являлась сама Натали. Продолжая злобно, но вежливо и улыбчиво лаяться с Натали, Марика всё сильнее подозревала, что её, Марики, гениальных творений "Изгиб" не опубликует; это было, впрочем, не очень важно, потому что не о такой известности мечтали амбициозные студенты Литературного. Мечтали о публикациях в толстых журналах, новые выпуски которых станет по кухням читать всё образованное общество; потом об издании своих произведений отдельными томами. Ничего такого никому - даже и уже печтающимся в толстых журналах - в жизни не светило; и можно было оценивать человеконенавистничество обманчиво улыбающегося тебе с шармом в тридцать два зуба автора, оценив его амбициозность. Чем амбициознее автор, тем больше вероятность, что он порвёт тебя в клочья и вдохновившими однажды Натали джайнистскими звёздочками развеет в чёрном праздничном космосе.
Малолюден стоял Литературный, студенты основным своим количеством прогуливали занятия, шляясь по Москве бестолково и низачем. Однажды, явившись в ВУЗ сильно пополудни, когда уже в основном все занятия кончились, Марика часа два или три шлялась по достойному зданию, с преимущественно потушенным в коридорах электрическим светом. В одной нестандартной аудитории /в той самой, в которой незадолго до этого проходил корпоратив творческой мастерской Предречева/ пара кресел стояла вдоль окон, смутно чертились эти кресла теперь в темноте. В серо-серебряном снежном свечении там под окнами второго ВУЗовского этажа не очень многолюдными встречными двумя потоками шли москвичи.
Ещё одно было кресло, в коридоре, и тоже у окна, и тоже как первые два такое расшатанное и убитое, что несли его, наверное, на свалку, а тут у окна случайно забыли. Там в окне любившая сидеть в кресле чуть ли не ночью уже Марика видела: рвущийся стекло выбить, бешено колотящийся о сопротивляющееся это стекло ливень; гул, шум, поклоны деревьев; и ветви скреблись и стучали в окно навроде того, как у Гоголя и Булгакова черти в окна рвутся.
Памятник Горькому или чёрт его знает кому - белый бюст какого-то великого человека - стоял в небольшом внутреннем дворике Литературного Института. Там и здесь над газонами, над асфальтовыми дорожками, клонились во тьме летом пыльные, зимою заснеженные деревья; и тут же расположенная на территории отдельным зданием студенческая столовка по вечерам превращалась в платное кафе с живой музыкой. Неподалёку от ВУЗа, судя по периодическим объявлениям в ВУЗе на стендах, располагался экспериментальный театр с интересным названием - не то Шестой Глаз, не то Пятая Нога; и абитуриенты и так просто интересующиеся налетали на тебя в ВУЗовском внутреннем дворике, в глубокой ночной темноте - налетали и слёзно умоляли указать им адрес и местонахождение этой "Пятой ноги", а то там спектакль уже начался. Платные предвступительные курсы для абитуриентов проходили в основном здании ВУЗа практически уже по ночам - за курсы эти просили разумную цену, которую можно было платить; а вот тут же где-то рядом по авторской методике подтягивали желающих в смысле знания английского языка - так за это просили столько, что нормальный человек платить не решался. ...Студенты, абитуриенты самой потрясающей одежды и всей вообще внешности шатались, в основном, по ВУЗовскому двору; а чем дальше уводили московские улицы от ВУЗовского здания, тем меньше становилось удивительного вида шатающихся персонажей /и опять их потом становилось всё больше по мере приближения прогуливающегося к Старому Арбату/. Чувствовалось пасмурными, чуть освещёнными ночами, что ты вроде как бы и не один, всё творческие вокруг тебя люди; и узнавали друг друга творческие люди интуитивно, по еле-чертящимся во тьме силуэтам-фигуркам... На Старом Арбате, был слух, если знать места, можно было вообще нипочём купить себе латунные серьги в виде черепов и вроде того, серьги эти прошивали всё ухо, то есть не один гвоздик в ухо вставлялся, а по пять штук гвоздиков вставлялось в ухо один над другим. Одну девушку-хиппи, студентку Литературного, всю в разноцветной бахроме с ног до головы, можно бывало встретить на Старом Арбате в составе ансамбля бродячих музыкантов. Музыканты били в бубны и ещё на других играли музыкальных инструментах, а конкретно студентка литературного Хельга, вся в истёршейся этой своей бахроме, очень неплохо играла на флейте; перед музыкантами лежал в раскрытом виде чёрный скрипичный чехол для сбора денег. Всё происходило, вроде бы, на пасмурном фоне какой-то кирпичной полуободранной стены; и зазывали торговцы и торговки к себе в лавки сувениров и всякой всячины; и за пятьдесят или сто рублей уличные художики часа за два-три тут же при тебе изображали твой портрет. Рассредоточенные по Старому Арбату готовые для рисования мольберты создавали шаткое впечатление неустроенности, неоконченности и строительных лесов. Весёлый высокий, ладно сложенный парень, с чёртом в глазах, с ярко-красным ирокезом через всю башку, подходил к прохожим с просьбой пожертвовать денег на благополучие последнего оставшегося на земле настоящего индейца, то есть себя. Всё каблуки с каблуками спешили по Старому Арбату в обе стороны, и по исторической сохраняемой городом на Старом Арбате брусчатке расставлены были исторические, изогнутые фонари с шарообразными белыми лампами.
*
...Чем ближе к ночи, тем меньше в здании Литературного оставалось жилым тёплым светом горевших окон... Замечательно было находиться абитуриентам на платных предвступительных курсах, не то что в серой, обрыдшей внеВУЗовской реальности - а на курсах всё такие превосходные, такие погружённые в литературу и филологию были профессора - такие профессора, знающие все тонкости, детали своего предмета, травившие свои сугубо профессиональные, по предмету, анекдоты; и куда это всё девалось после поступления, после смены статуса с "абитуриент" на "студент". ...Один полный, серьёзный, знающий, юморной профессор читал и рассказывал на вступительных курсах о творчестве Бунина, сравнивал то, что происходило с Буниным и при Бунине, с тем, что происходит сейчас и с нами - и оказывалось так забавно похоже. Устойчиво и достойно помещалась полноватая фигура профессора за довольно широким столом, за которым профессор сидел лицом к абитуриентам, спиной к доске. Рассказывал профессор историю о том, как Бунина так достало то, что в наше время называется "женскими романами", что Бунин поместил самый расхожий сюжет - купеческая страстная женщина варианта "мадам Грицацуева" влюбляется в молодого хлыща без денег, который хлыщ свою мадам как хочет использует - так Бунин тоже этот сюжет описал; притом поместилось у него это описание ровно в половину страницы блистательной его, сверкающей на стыках огранки прозы. /Лесков тоже брал этот сюжет, и, взявшись за сюжет не как Бунин, а серьёзно по-настоящему, подарил нам "Леди Макбет Мценского уезда"./
*
В Интернет-Журнале "Изгиб" было правило, обязывающее автора на странице с собственными текстами выложить свою фотографию. Натали, не накрашенная, с идеально-гладко забранными назад чёрными как смоль волосами, вся в тёмном - джинсы и водолазка - сидела на этой своей фотографии за компьютером, в кресле в полоборота, светски опершись рукою о подлокотник; так сидя, Натали контактно и доброжелательно смотрела на читателя. Поза, в которой сидела Натали, транслировала собеседнику: "Ну, говорите же, я вас слушаю, мне очень интересно". - И ещё вроде бы немного флиртующе-хулигански заигрывала поза и мимика Натали с невидимым в кадре собеседником.
*
Три шестёрки включал в себя электронный адрес Натали, на который следовало Марике переслать своё произведение. Но только, криво ли продиктовала Натали, или Марика плохо услышала - но адреса этого проклятого в природе не существовало... В четыре часа утра, рассвет уже брезжил летний, шла Марика в подземном переходе, с какой-то стороны совершенно кошмарном: кошмарны были стены, пол и потолок; кошмарны были обе ведущие наверх лестницы; и кошмарен был медленно вползающий в переход рассвет...
...Не было проклятого адреса; да и Натали, может быть, не было, а примерещилось.
Приткнувшаяся на квартире знакомых в углу дивана Марика странной зрительной картинкой представляла себе Натали на том конце телефонного провода. Натали на том конце провода была в брючном неброском, волосы её чёрные прямые были опущены по плечам поверх серой на этот раз куртки, и говорила Натали, стоя в доисторической уличной стеклянной телефонной будке. Натали на том конце провода предлагала Марике стать президентом. То есть не то чтобы предлагала, а интересовалась у Марики, не видит ли Марика себя женщиной-президентом. Недоспавшая, замедленная Марика философски кивала сама себе; и улыбалась абоненту на том конце провода, чего Натали конечно видеть не могла. Время от времени резко встряхивая головой, пытаясь сон прогнать таким образом, Марика печально соглашалась, что стать президентом - это очень даже неплохо; и особенно если президент этот - женщина. Хотя бы происходил этот разговор не в проклятом скверике... Марика с более азартной готовностью, чем как она соглашалась стать президентом, черкала себе тут же на бумажку потрясающе идиотские поправки Натали к тексту предложенной Марикой журналу "Изгиб" повести. Марика уже знала, что повести этой журнал "Изгиб" не напечатает никогда; и теперь перед Марикой был рубеж: отвязаться от снящейся повести и от скорби от того что не далось опубликоваться. Марика подозревала, что, если долго править повесть соотносительно с фантастически идиотскими редакторскими указаниями, то наконец к повести этой сформируется в тебе стойкое отвращение - а переживать о неопубликованной повести, которая полностью тебе отвратительна, совершенно ведь никак невозможно.
Вечерами - зимними, летними - Марика /если не ехала на квартиру знакомых/ оказывалась на станции метро Печатники, чтобы идти оттуда домой, в трёхкомнатную квартиру, в которой проживала она с родителями и заканчивающим общеобразовательную школу, в дядю вымахавшим младшим братом. Там, дома, входила Марика в недавно отобранную ею для себя в личное пользование самую большую в квартире комнату, и, не зажигая света, садилась на диван либо за письменный стол.
Зимний вечер лампу жжёт,
день от ночи стережёт.
Белый лист и жёлтый свет
Отмывают мозг от бед.
Опуская пальцы рук,
словно в таз, в бесшумный круг,
отбеляя пальцы впрок
для десятка новых строк.
Лампа даст мне закурить,
буду щёки лампой брить
и стирать рубашку в ней
еженощно сотню дней.
Зимний вечер лампу жжёт,
вены рук моих стрижёт.
Зимний вечер лампу жжёт.
На конюшне лошадь ржёт.
И.Бродский "Колыбельная"
...В гостях всё гитары были, всё издёрганные нервы подрастающего поколения, всё кризис возраста поколения старшего... Кризис возраста старшего поколения, впрочем, воспринимался поколением Марики положительно: у кого этот кризис, то значит и их тоже всё в этой жизни не устраивает. ...Страдальцы, не изыскавшие способа свалить из дому, порвать со всеми старыми своими впечатлениями от жизни и начать всё изыскивать новое совершенно - остервенялись всё больше.
Над озером скрипят уключины
И раздаётся женский визг,
А в небе, ко всему приученный
Бессмысленно кривится диск.
Ал.Блок "Незнакомка"
Кошмары окружали Марику. Чего стоило только её отражение Натали как в кривом зеркале, которое лжёт. И всё сюжеты, сюжеты художественных произведений. На паре по Современной Литературе изучали текст интересный. Как дед на пенсии пьёт, а в промежутках между возлияниями излагает слушателю душевную травму, пронесённую им через всю жизнь. Как он в в райцентр поехал паспорт получать; и как оскорбительно паспортистка на него наорала. А он, вот так вот, был "без кожи" и незащищён совсем, и до сих пор по этому поводу прискорбному в хлам нажирается.
Натали излагала по телефону Марике, как прямо перед ней на эскалаторе упал пьяный, так что пришлось аккуратно через него переступить. "Без кожи" была ЛГ произведений Натали, и от любого вокруг неё движения её, сидящую летом на скамеечке, нервно передёргивало. В фильме было, циничная мать-одиночка в роддоме, проповедует, что рожаем для себя, разводит какими-то по собственной инициативе сделанными звонками соседку по палате с её мужиком, и кажется такой уж озлобившейся до ненависти инфернальной; а тут её отец ребёнка навещает в роддоме. И всё у них складывается, и становится бывшая циничная и "без кожи" контактна и доброжелательна.
Плясал детский, как в кривых прописях, почерк руководителя семинара Предречева, что-то такое записывавшего по ходу его бесед с Марикой один на один - для таких бесед была оборудована отдельная аудитория рядом с Деканатом. Плясал почерк; и белел Предречев смертельно от возможности получить выговор с занесением в Дело; и полагал Предречев, что кроме мыслей о нём и что он когда сказал и как посмотрел, других мыслей никаких не может быть у его студентов. - Да так оно, может, и было: бредовым, негармоничным грузным мороком всё представлялся Предречев учащимся, всё мерещился; всё заглядывал через плечо, стоит начать писать очередной какой-нибудь текст. Пачками отчислял Предречев по творческой несостоятельности с итогового 5 Курса, без Диплома соответственно; да после пяти лет с Предречевым точно бывала уже творческая несостоятельность; и дама лет 30ти с белым выкрашенными длинными ниже плеч распущенными волосами, концы которых завивала она щипцами, в зоне слышимости Марики рвано, истерично и пытаясь хранить достоинство, чего у ней не получалось, поясняла Натали, что это ей всё равно и что она и сама здесь больше учиться не хочет. Напоследок Интернет-Журнал "Изгиб" напечатал публикацию этой отчисленной странной дамы. В качестве публикации дама предложила Журналу свою авторскую подборку анекдотов класса "Плывёт камбала, встречает минтая и спрашивает: "Минтай-минтай, а что это у тебя вся спинка белая"".
11-03-2015