То разно-чтенье, к чину разночинца
Прилепленное намертво толпой,
Зелёный абажур, и свет лучится,
В грядущем – спит в казарме часовой,
Истрёпанная занавесь из ситца
На клетке с птицей. Зябликом. Совой.
А ночь всё длится, длится, длится, длится,
За окнами – всё стук по мостовой,
Идёт студент, процентщицы убийца.
Фонарный нимб над чёрной головой.
Кружатся бесы, всё петлят восьмёрки,
Он чувствует как холод сквозь колпак…
Как замерла озябшая толпа.
В перчатке кожаной взнесённый ввысь кулак,
Татарская скула приникла к ложу,
Но трепет троекратно приумножа…
Ботфортов приближающихся лак.
Глухой удар эфеса в устье ножен.
Или не так? А просто, просто приступ –
В предчувствии и в ясности ума,
Верховный? Нет. Верховенский. Неистов?
Не лебедь, но Лебядкин. И сума.
Бледнеет тень над смятым изголовьем,
Бессилье, боль, бессонница. Весна.
Казённый слог казённого письма.
В ответ такое же – “Поверьте мне, весьма…”
Под хриплое проклятие юристам.