1. В СИЯЮЩЕЕ ПРОСТРАНСТВО НЕБА И ЗЕМЛИ
Федор Достоевский писал о русских: «наш удел есть всемирность», стать русским — значит «изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по христову евангельскому закону». «Другой русский философ, Б.П. Вышеславцев отмечал: «…русские мыслители постоянно стремились к окончательным решениям и постижению последнего смысла всего существующего».
(Будем иметь ввиду русских не по паспорту, а по духу. Среди моих знакомых есть и татары, и евреи, и даже один английский негр, которые, сохраняя свое национальное сознание, русские по духу, и в то же время я знаю русских по паспорту и по воспитанию, которые по духу русскими не являются. См. мой сборник «Я всю Россию ненавижу»). И не случайно, что именно русская земля породила такие уникальные явления, как «Философия общего дела» Николая Федорова и русский космизм.
Писатель-филосов Андрей Платонов, несомненно, из той же породы титанов масштаба Федорова, Циолковского, Чижевского, которых порождает русская земля. О нем можно сказать словами Достоевского, что его удел «есть всемирность», и в этом смысле он, возможно, самый русский писатель ХХ века. «Русскому мужику тесны наши пашни, и он выехал пахать звезды», — так определил Платонов масштаб русской души, и это можно в первую очередь отнести к нему самому.
Влияние идей Н. Федорова Платонов испытал еще в отрочестве. По выражению исследователя творчества Платонова Владимира Васильева, писатель «ужаснулся» человечности Федорова, «человечности настолько всеобъемлющей, что выше ее уже нельзя ничего помыслить в гуманистическом плане».
Когда Федоров покинул физическую реальность, Платонову было четыре года. Федоров творил в XIX веке, Платонов был сыном русской социалистической революции (в 1917 году ему было 18 лет). Впитавший идеи Федорова, он воспринял революцию как начало «космической интеллектуальной последней революции» итогом которой должно стать «братство звезд, зверей, прав и человека». Жизнь русского человека, отягощенную борьбой за существование, полную тяжелого изнурительного труда, ранний Платонов сравнивает со сном. В брошюре «Электрификация! (1921г.) он писал! «Чем сейчас жив пролетариат с так называемой духовной стороны? Трудом… Труд похож на сон. Человечество спало до сих пор в трудовом сне и благодаря ему уцелело». Эту жизнь в «трудовом сне» так определил герой рассказа зрелого Платонова «Афродита» крестьянин Еремеев: «…в утробе у матери лежать — себя не помнить, наружу вышел — гнетет тебя горе и беда, живешь в избе, как в каземате, и света не видишь, а помер — лежи смирно в гробу и забудь, что ты был. Повсюду нам темное место… — утроба, каземат да могила — и одно беспамятство, — и ведь каждый всем мешал!»
Но произошла революция, пришла пора «пахать звезды». В «Афродите», рассказе во многом автобиографическом, Платонов описал, как происходило его духовное пробуждение, Стоя на берегу, герой рассказа Назар Фомин (альтер эго писателя) увидел море и парусник:
«Фомин (альтер эго писателя. – В.А.) видел в молодости на Азовском море одно простое видение. Он был на берегу - и одинокое парусное рыбачье судно уходило вдаль по синему морю под сияющим светло-золотым небом; судно все более удалялось, белый парус его своим кротким цветом отражал солнце, но корабль долго еще был виден людям на берегу; потом он скрылся вовсе за волшебным горизонтом. Назар почувствовал тогда тоскующую радость, словно кто-то любящий его позвал за собою в сияющее пространство неба и земли, а он не мог еще пойти за ним вослед. И подобно тому кораблю, исчезающему в даль света, представилась ему в тот час Советская Россия, уходящая в даль мира и времени».
Мистические озарения, подобные тому, что испытал Платонов-Фомин, приводящие к духовному пробуждению, являются объектом исследования американского учёного, создателя так называемой холотропной терапии Станислава Грофа. Вот что он пишет:
«Это изменение могло бы начаться, например, с чтения какой-то книги, основная идея которой была настолько ясной и убедительной, что на нее нельзя было не обратить внимания. У человека остается желание узнать и пережить больше; затем, по стечению обстоятельств, автор книги приезжает в этот город, чтобы выступить с лекцией. Это ведет к общению с другими людьми, которые тоже восхищаются книгами этого автора, к открытию для себя других книг, к посещению еще каких-то лекций и семинаров. Духовное путешествие началось!
В других случаях духовное осознание приходит в жизнь человека в виде более глубокого и изменившегося восприятия определенных ситуаций повседневной жизни. Например, человек может войти с группой туристов в кафедральный собор в Шартре и совершенно неожиданно испытать потрясение от звуков хора и органной музыкой, игры света в оконных витражах или величия готических арок. У него останется память о пережитом восторге и чувстве связи с чем-то большим, чем он сам. Сходные изменения восприятия случались с людьми в путешествиях на плоту в окружении величественной красоты Большого каньона и в других прекрасных уголках природы. Многим людям путь в трансцендентальную сферу открыло искусство.
Никто из этих людей уже никогда не будет считать себя совершенно отдельным и изолированным. Все они имели яркий и убедительный опыт, который позволил им выйти за пределы их физических тел и ограниченных представлений о собственном «я» и ощутить связь с чем-то, что находится вне их.»
(Гроф Кристина - Неистовый поиск себя, fanread.ru/book/5257266?page=1)
Лев Толстой в своей во многом автобиографической повести «Казаки» описал мистическое озарение, пережитое его альтер эго Олениным на лоне природы:
«Обойдя то место, где вчера он нашел зверя, и ничего не встретив, он захотел отдохнуть. Солнце стояло прямо над лесом и беспрестанно, в отвес, доставало ему спину и голову, когда он выходил в поляну или дорогу. Семь тяжелых фазанов до боли оттягивали ему поясницу. Он отыскал вчерашние следы оленя, подобрался под куст в чащу, в то самое место, где вчера лежал олень, и улегся у его логова. Он осмотрел кругом себя темную зелень, осмотрел потное место, вчерашний помет, отпечаток коленей оленя, клочок чернозема, оторванный оленем, и свои вчерашние следы. Ему было прохладно, уютно; ни о чем он не думал, ничего не желал. И вдруг на него нашло такое странное чувство беспричинного счастия и любви ко всему, что он, по старой детской привычке, стал креститься и благодарить кого-то. Ему вдруг с особенною ясностью пришло в голову, что вот я, Дмитрий Оленин, такое особенное от всех существо, лежу теперь один, бог знает где, в том месте, где жил олень, старый олень, красивый, никогда, может быть, не видавший человека, и в таком месте, в котором никогда никто из людей не сидел и того не думал. «Сижу, а вокруг меня стоят молодые и старые деревья, и одно из них обвито плетями дикого винограда; около меня копошатся фазаны, выгоняя друг друга, и чуют, может быть, убитых братьев». Он пощупал своих фазанов, осмотрел их и отер тепло окровавленную руку о черкеску. «Чуют, может быть, чакалки и с недовольными лицами пробираются в другую сторону; около меня, пролетая между листьями, которые кажутся им огромными островами, стоят в воздухе и жужжат комары; один, два, три, четыре, сто, тысяча, миллион комаров, и все они что-нибудь и зачем-нибудь жужжат около меня, и каждый из них такой же особенный от всех Дмитрий Оленин, как и я сам». Ему ясно представилось, что думают и жужжат комары. «Сюда, сюда, ребята! Вот кого можно есть», - жужжат они и облепляют его. И ему ясно стало, что он нисколько не русский дворянин, член московского общества, друг и родня того-то и того-то, а просто такой же комар, или такой же фазан или олень, как те, которые живут теперь вокруг него. «Так же, как они, как дядя Ерошка, поживу, умру. И правду он говорит: только трава вырастет».
«Да что же, что трава вырастет? - думал он дальше. - Все надо жить, надо быть счастливым; потому что я только одного желаю - счастия. Все равно, что бы я ни был: такой же зверь, как и все, на котором трава вырастет, и больше ничего, или я рамка, в которой вставилась часть единого божества - все-таки надо жить наилучшим образом. Как же надо жить, чтобы быть счастливым, и отчего я не был счастлив прежде?» И он стал вспоминать свою прошедшую жизнь, и ему стало гадко на самого себя. Он сам представился себе таким требовательным эгоистом, тогда как, в сущности, ему для себя ничего не было нужно. И все он смотрел вокруг себя на просвечивающую зелень, на спускающееся солнце и ясное небо и чувствовал все себя таким же счастливым, как и прежде. «Отчего я счастлив и зачем я жил прежде? - подумал он. - Как я был требователен для себя, как придумывал и ничего не сделал себе, кроме стыда и горя! А вот как мне ничего не нужно для счастия!» И вдруг ему как будто открылся новый свет. «Счастие - вот что, - сказал он себе, - счастие в том, чтобы жить для других. И это ясно. В человека вложена потребность счастия; стало быть, она законна. Удовлетворяя ее эгоистически, то есть отыскивая для себя богатства, славы, удобств жизни, любви, может случиться, что обстоятельства так сложатся, что невозможно будет удовлетворить этим желаниям. Следовательно, эти желания незаконны, а не потребность счастия незаконна. Какие же желания всегда могут быть удовлетворены, несмотря на внешние условия? Какие? Любовь, самоотвержение!» Он так обрадовался и взволновался, открыв эту, как ему показалось, новую истину, что вскочил и в нетерпении стал искать, для кого бы ему поскорее пожертвовать собой, кому бы сделать добро, кого бы любить.»
Итак, «кто-то любящий» позвал Платонова-Фомина «в сияющее пространство неба и земли», но он еще не был готов следовать за этим «кем-то». Это произойдет позднее, после того, как он переживет ещё одно мистическое просветление:
«Он помнил еще какой-то полуденный час одного забытого дня. Назар шел полем, спускаясь в балку, заросшую дикой прекрасной травою; солнце с высоты звало всех к себе, и из тьмы земли поднялись к нему в гости растения и твари - они были все разноцветные, каждый - иной и не похожий ни на кого: кто как мог, тот так сложился и ожил в земле, лишь бы выйти наружу, дыша и торжествуя, и быть свой срок на всеобщем свидании всего существующего, чтобы успеть полюбить живущих и затем снова навсегда разлучиться с ними. Юный Назар Фомин почувствовал тогда великое немое горе вселенной, которое может понять, высказать и одолеть лишь человек, и в этом состоит его обязанность. Назар обрадовался в то время своему долгу человека; он знал наперед, что выполнит его, потому что рабочий класс и большевики взяли на себя все обязанности и бремя человечества и посредством героической работы, силою правильного понимания своего смысла на земле, рабочий народ исполнит свое назначение, и темная судьба человечества будет осенена истиной. Так думал Назар Фомин в юности. Он тогда больше чувствовал, чем знал, он еще не мог изъяснить идею всех людей ясными словами, но для него было достаточно одной счастливой уверенности, что сумрак, покрывающий мир и затеняющий человеческое сердце, не вечная тьма, а лишь туман перед рассветом».
2. ОДОЛЕТЬ ВЕЛИКОЕ НЕМОЕ ГОРЕ ВСЕЛЕННОЙ
Вот она, сверхзадача для человека, которому стали «тесны пашни». Н. Федоров настаивал: православие есть долг воскрешения. У Платонова место православия занимает коммунизм. Фома Пухов из повести «Сокровенный человек», как и сам Платонов, пробужденный от «трудового сна» революцией, считал возможным «научное воскрешение мертвых». В «Котловане» землекоп Чиклин бросает фразы: «Мертвые тоже люди», «Каждый человек мертвым бывает, если его замучают», «Мертвых тоже много, как и живых, им не скучно между собой», «Все мертвые люди особенные, «Когда я вижу горе мертвых или их кости, зачем мне жить?» Чиклин все время говорит о мертвых как о живых, они будто живут где-то в другой стране.
В записных книжках писателя времен войны сохранилась запись: «Умершие будут воскрешены как прекрасные, но безмолвные растения — цветы. А нужно, чтобы они воскресли в точности, — конкретно, как были». Писатель рассуждает о том, как будет происходить воскрешение, но в неизбежности грядущего воскрешения не воскрешается.
Тема «горя мертвых» пронзительно звучит в рассказе «Мать» с знаменательным подзаголовком «Взыскание погибших» и эпиграфом «Из бездны взываю»:
«Мать потрогала могильную землю и прилегла к ней лицом. В земле было тихо, ничего не слышно.
- Спят, — прошептала мать, — никто не пошевельнется, — умирать было трудно, они и уморились. Пусть спят, я обожду, -я не могу жить без детей, я не хочу жить без мертвых […]
- Ей послышалось, что ее назвала дочь Наташа; она позвала ее, не промолвив и слова, будто произнесла что-то одним своим слабым вздохом. Мать огляделась вокруг, желая увидеть, откуда взывает к ней дочь, откуда прозвучал ее кроткий голос — из тихого поля, из земной глубины или с высоты неба, с той ясной звезды?[…]
Марья Васильевна снова прислушалась, и опять из тишины мира прозвучал ей зовущий голос дочери, столь удаленный, что был подобен безмолвию, и, однако, чистый и внятный по смыслу, говорящий о надежде и радости, о том, что сбудется все, что не сбылось, а умершие возвратятся жить на землю и разлученные обнимут друг друга и не расстанутся более никогда.
Мать расслышала, что голос ее дочери был веселый и поняла, что это означает надежду и доверие ее дочери на возвращение к жизни, что умершая ожидает помощи живых и не хочет быть мертвой».
Возможно, списанное в рассказе — не плод фантазии, не гениальное прозрение, и Платонов опирался на собственный реальный опыт телепатического общения с ушедшими. Во времена, когда жил и творил писатель, о многом приходилось помалкивать, но современники чувствовали, что-то, о чем молчит Платонов, куда значительнее всего, что вмещает обыденное сознание. «По-видимому, он что-то скрывал, — подозревает М.Ковров, исследователь творчества Платонова, — говорили даже, что втайне ото всех он хочет повернуть ход истории. Впрочем, так и оказалось». Русскому мужику уж если пахать — так звезды!
Воскрешение умерших… Утопия? А давно ли полеты в космос были утопией? Я ещё помню это время. Мы живём в мире воплощённых утопий.
В 60-е годы на страницах советской периодической печати широко выступил с идеями о жизни и смерти Академик Национальной академии наук Беларуссии, доктор биологических наук, профессор, автор более ста научных работ Василий Феофилович Купревич. Биолог, всю жизнь занимавшийся изучением животного и растительного мира усомнился в фундаментальной неизбежности смерти.
«Купревич стоит на той точке зрения, которую так настойчиво проводил Федоров еще в XIX веке, что смерть не изначальна в природе, что она является приспособительным средством, выработанным в процессе эволюции для более быстрого совершенствования рода под действием естественного отбора. Как будто природа в процессе своей эволюции стремилась к созданию какого-то высшего существа и не жалела для этого мириады индивидуальных животных жизней, целые роды и семейства. Таким существом стал человек, в нем впервые оформилось то, что мы называем личностью, - неподменимое и неразложимое телесно-духовное единство, уникальное самосознание, включающее чувство, что возможности развития этой личности безграничны, если бы не роковые материально-природные границы существования. В человеке этот эффективнейший механизм усовершенствования рода – через смену поколений – не просто исчерпывает себя, через него уже не достигается невольного прогресса, ибо вступает активная преобразующая себя и мир сила – разум, по самой своей сути требующий бесконечного личностного самосовершенствования. Создается впечатление, что работает этот механизм уже вхолостую, по инерции. Природа, раз включив его, уже как бы не может остановиться. Вместе с тем, именно породив сознание, она создает предпосылки сознательной остановки этого механизма – уже творчеством и трудом самого носителя сознания. Смена поколений как носитель биологического процесса превращается в анахронизм. С созданием общества естественный отбор перестал быть регулятором общества. А как же смерть, порождение этого отбора? «Смерть противна самой природе человека, - подводит итог ученый, - вероятно, человек интуитивно понимал, что века, на протяжении которых шла эволюция, потрачены зря, если жить ему всего 50-70 лет» (Купревич В. Долголетие: реальность мечты. – «Лит. Газета», 1968, №49 […]
Купревич выражает уверенность, что появятся новые психотерапевтические методы, способные предотвратить нервную систему от износа и регенерировать ее. Если есть запрограммированный «вирус смерти», как считают многие ученые, то он может быть заменен «вирусом бессмертия», который проникнет в каждую клетку организма, омолаживая ее и делая бессмертной».
(С. Г. Семенова. Долгоживущий человек – путь к эдему бессмертия.
Из статьи «О бессмертии» (В кн.: Опыты: Литературно- философский
ежегожник. – М.: Советский писатель, 1990. )
3. ГЛОБАЛЬНЫЕ ПЕРЕЛОМЫ
В 1920г. Платонов, которому тогда было всего 21 год, в газете «Воронежская коммуна» пишет о тот, что в истории «кроме обычных и довольно частых революционных переломов» есть глобальные переломы, случающиеся примерно раз в полторы-две тысячи лет.
«Последний такой великий перелом был в эпоху зарождения христианства, когда человечеству была дана НОВАЯ ДУША (выделено мною. – В.А.), в корне изменено его мировоззрение, весь психический порядок».
Юный пророк услышал, почувствовал, понял: мир снова стоит «перед великим и коренным изменением внутренней сущности самого человека».
В революционные годы Александру Блоку было откровение — он слышал «музыку революции». В мемуарах современников сохранились личные признания поэта, которые они расценивали как сверхъестественный феномен. Е. Аничков, близко знавший Блока, назвал его «нечеловеческий человек». А.М. Ремизов вспоминал: «…Блок сказал мне, что над всеми событиями, над всем «ужасом» слышит он — музыку, и писать пробует. А это он «Двенадцать» писал».
Блоку было дано свыше выразить музыку первых лет революции в поэме — Откровении «Двенадцать», где впереди двенадцати красногвардейцев он неожиданно для себя — увидел Христа: «…маленький, согнулся… аккуратно несет флаг и уходит».
Впереди — с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невреди
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз —
Впереди — Иисус Христос.
Так - в видении Блока Христос явился и благословил русскую революцию. Благословил помимо воли самого поэта.
«Мне…не нравится конец «Двенадцати». Я хотел бы, чтобы этот конец был иной. Когда я кончил, я сам удивился: почему Христос? Но чем больше я вглядывался, тем яснее я видел Христа. И я тут же записал у себя: «к сожалению, Христос».
Такова была информация, полученная русским поэтом из ноосферных глубин, и она вошла в поэму вопреки его собственным убеждениям. И позднее, осмысливая, что же он все-таки написал, Блок приходит к выводу:
«Если бы в России существовало действительное духовенство, а не только сословие нравственно тупых людей духовного звания, оно давно бы «учло» то обстоятельство, что «Христос с красногвардейцами». Едва ли можно оспорить эту истину, простую для людей, читавших Евангелие и думавших о нем».
Написав поэму и тем самым выполнив возложенную на него духовную задачу, Блок перестал слышать музыку революции. Больше ему делать в физическом мире было нечего — и он ушел. Вспомним: ранний Платонов писал о «великом переломе» в эпоху зарождения христианства, когда человечеству дана была «новая душа». Русскую революцию Платонов считал началом нового, равного по масштабу христианскому, перелома. И появление в видении Блока Христа с красным флагом закономерного. Христос ходил по улицам революционного Петрограда с красным флагом «невидим» для обычного зрения, но Блоку дано было его узреть, потому что он был не просто поэт, но поэт-пророк.
Платонов был плоть от плоти сыном революции, ее музыку слышал на протяжении всей своей жизни и как никто другой понял ее Вселенский, Космический характер. При этом он не был наивным утопистом и видел, как реальность расходиться с божественным замыслом: «…замыслом нашей революции был совсем другой, но потом «литераторы «возобладали», — говорил он. По поводу этих «литераторов» герой рассказа Платонова «Сокровенный человек» Фома Пухов сказал: «человек – сволочь, ты его хочешь от бывшего бога отлучить, а он тебе Собор Революции построит!» (кстати, «Собор Революции» - Дворец Советов в Москве так и не был построен). Уже в наши дни исследователь творчества Платонова М.Ковалев зло, но справедливо писал о «литераторах»:
«Хуже коммунизма, выдуманного «литераторами», может быть только антикоммунизм, выдуманный ими же. […] В будущем, когда их перестанут различать, решат так: «советский человек» — это Платонов и его герои».
Федоров был одиночка — и принимал это как должное, Платонов чувствовал себя частью революционного поколения, которое явилось для одухотворения мира, существовавшего дотоле в убогом виде:
«Сверстники Назара Фомина, комсомольцы и большевики были одушевлены тою же идеей создания нового мира, они, так же как и Назар, были убеждены, что они призваны Лениным участвовать во всемирном подвиге человечества, — ради того, чтобы началось наконец на земле время истинной жизни, чтобы исполнились все надежды людей, чего они заслужили веками труда и смертных жертв, которые они сберегли в долгом опыте и терпеливом размышлении…» («Афродита».)
В 1920г. в газете «Воронежская коммуна» он объявляет конкурс на способ улучшения человека. Николай Федоров считал, что источник зла в самой природе. Платонов уточняет: «ведь природа тоже мучается, она столько трудилась для создания человека! Как неимущая женщина, много родившая и теперь уже шатающаяся от усталости». «Жить на земле, видно, нельзя еще, тут ничего не готово для детей: готовили только, да не управились», — говорит героиня рассказа «Мать».
Федоров приводит в своей «Философии общего дела» конкретные соображения о регуляции природы, об искусственном дожде, космических полетах и т.д. Ранний Платонов предугадал современные ирригационные системы и холодильные установки, электромагнетические методы разведки полезных ископаемых, думал об изменении климатических условий и освобождении северного полюса от вечной мерзлоты с тем, чтобы расширить посевные площади, мечтал о выходе человека в космическое пространство и открытие новых источников питания на других планетах. В 20-х годах он писал, что в 1934г. каждый человек будет иметь автомобиль, работающий не на бензине, а на электрических аккумуляторах — бесшумный и не загрязняющий атмосферу. Под стать Платонову и герои его произведений. Епишка Баклажанов в повести «Приключения Баклажанов» изобрел машинку, которую каждый втыкал в песок, получая от втыкания все необходимое — тысячи солились огурцы в зиму и «варилась говядина в каждом горшке». Кирпичников, герой другого произведения, открывает эфирный тракт для выращивания железа, золота, угля и т.д., а инженер Матиссон силой мысли приводит в движение дождевальную установку.
В опубликованном сравнительно недавно незавершенном эссе «Невозможное», более полувека пролежавшего в архиве Андрея Платонова, излагается его понимание сущности жизни. Писатель обращается к гипотезе шведского физика Аррениуса, согласно которой жизнь на земле не земного происхождения; она переправлена к нам с других планет в виде колоний мельчайших простейших организмов. Развивая эту гипотезу, Платонов приходит к выводу, что эти микроорганизмы приплыли к нам по эфиру с Солнца, и средством их доставки стал свет. Мы — потомки Солнца (под таким названием Платонов написал фантастический рассказ) — не в переносном смысле, а в прямом — физическом. Но жизнь не только перенесена светом, она сама в физическом смысле есть свет, ибо все живое состоит из атомов, а атом есть система электронов, электрон же есть элемент света. Земля получает Солнечный свет и из этого света образует жизнь. Таким образом, в теории Платонова нашло научное обоснование древнее представление, что матерью всего живого является мать сыра Земля, а отцом — Ярило-Солце. Сам Платонов упоминает в статье о библейском, а также о других восточных переданиях, о происхождении мира из света, о древнеиранском божестве света и добра Ормузде (Ахурамазде).
Свет, по мысли писателя-пророка, должен стать главным объектом науки, и в будущем вся техника сведется к светотехнике. Овладев светом, человечество станет почти всемогущем, равным богам. Наступит эра света, люди будут освобождены от тяжелого монотонного физического труда и обретут полную «свободу духа» и предадутся творчеству и любви.
4. НЕВОЗМОЖНАЯ ЛЮБОВЬ
Платонов в статье пишет, что овладев светом, люди смогут предаться творчеству и любви. Статья называется «Невозможное» — и невозможной в современном мире, не овладевшем светом, является, по убеждению Платонова, любовь: «Любовь в этом мире невозможна, но она необходима миру». И здесь он также выступает продолжателем идей Николая Федорова, выступавшего против «ненавистной разделенности мира». В мире, в обществе, в науке царят волчьи законы, кругом разлад, зависть, нежелание и неумение понять друг друга. Пытаясь повлиять на общество, где царит «война всех против всех», Федоров пишет страстный манифест «Вопрос о братстве, или родстве, о причинах небратственного, неродственного, т.е. немирного состояния мира и о средствах к восстановлению родства. Записка от неученых к ученым, духовным и светским, к верующим и неверующим».
В начале XXI века для людей, в массе своей продолжающих жить «в трудовом сне», любовь — это по-прежнему «невозможное». Двигателем жизни человека по-прежнему являются эгоизм и страх. Эгоизм как форма жизни для себя, своего эго и страх не насытить требования этого эго. Человек страшится обстоятельств, болезней, других людей, смерти. Девушка боится, что не выйдет замуж, женщина боится потерять семью и остаться в одиночестве, боится за своих детей.Страх же порождает агрессию как форму защиты. Человек жаждет любви, но эта любовь, по сути, тоже одна из форм эгоизма: «Дай мне своей энергии, спаси меня от моего одиночества, от моего страха». Тот же эгоизм и в отношениях с богом. Старуха в «Родине электричества» говорит:
«Разве мы Богу одному только кланяемся — мы и ветра боимся, и гололедицы, и ливня, и суши, и соседа, и прохожего человека, — и на всех крестимся! Разве мы молимся оттого, что любим! Нам и любить-то нечем уж!»
Платонов убежден, что любовь — это явление космическое, она изменит не только человека, но и всю землю, всю вселенную. В статье «Невозможное» писатель вырастает до масштабов ветхозаветных пророков, создавая, по сути, новый Апокалипсис:
«Тогда придет истинное светопреставление. Вселенная из камня станет ураганом. Ибо любовь действует не только в людях, но и в матери. Песок, камни и звезды начнут двигаться и падать, потому что ураганная стихия любви войдет в них. Все сгорит, перегорит и изменится. Из камня хлынет пламя; из-под земли вырвется пламенный вихрь и все будет расти и расти, вертеться, греметь, стихать, неистовствовать, потому что вселенная станет любовью, а любовь есть невозможность. А кроме этой невозможности ничего нет. И будет то, чему невозможно быть. И мир будет ураганом выть и гореть в тоске, в смерти, в восторге и экстазе».
Эта картина, написанная в древнем жанре откровений, не плод фантазии писателя, а информация, полученная из ноосферы. Наивно было бы понимать это пророчество буквально, ноосфера любит говорить с человеком метафорами. Главное здесь — в светопреставлении любви «все сгорит, перегорит и изменится». Сгорит то, что люди называют «любовью», и она преобразуется в Любовь истинную, которую Платонов назвал религией.
«Любовь — есть собственность, ревность, пакость и прочее, — писал он жене с фронта, — Религия — не собственность, она молит об одном — возможности молиться о целости и жизни божества своего. Мое спасение — в переходе моей любви к тебе в религию. И всех людей в этом спасение. Это я знаю верней всего, и за это буду воевать. Как хорошо и спокойно мне, Мария. Я счастливее первых дней любви к тебе. Я от тебя ничего не требую теперь. В обоготворении любимой есть высшая и самая прочная любовь».
На первый взгляд может показаться, что здесь Платонов недалеко ушел от любовных штампов XIХ века, когда любимую женщину требовалось идеализировать, боготворить, называть ангелом небесным, божеством, стоять перед ней на коленях и прочее. На самом деле писатель говорит о любви, одухотворенной божественным светом — той самой, что камни плавит и человека преображает. Бог, как известно, во всем, что нас окружает, в том числе и в нас самих, но ощущение это пока дано не каждому и не постоянно. Такие ощущения божьего присутствия приходят как откровения и духовно преображают человека. Два случая встречи с богом Платонов описал в рассказе «Афродита» (об этом в главе «Сияющее пространство неба и земли»). Истинная любовь, любовь духовная не обожествляет эго объекта своей любви, а за всеми несовершенствами этого эго видит в нем образ Божий. Платонов призывал целовать не губы и грудь женщины, а ее душу. Плотская любовь (целовать губы и грудь), лишенная духовного начала (целовать душу), может увлечь человека «в темные стороны чувственного мира, где можно лишь бесполезно, хотя, может быть, и сладостно расточать свою жизнь. Любовь двоих, если она не одухотворена, не подпитывается большой реальностью, а сосредоточена друг на друге, быстро истощается, принимает уродливый вид, … душа уничтожена первой, затем она дает и тело, и тогда человек прячется… не поняв, что жил отвлеченный и отлученный от своего житейского интереса, с головой, которая привыкла лишь верить, видеть сны и воображать недействительное».
Процесс духовного перерождения любовью Платонов показывает в рассказе «Возращение». Солдат Иванов возвращается с фронта, и жена признается, что она была физически не верна ему один раз. Жена его любит и просит остаться, но оскорбленное эго, так называемая «гордость» толкают его на то, чтобы совершить злой и жестокий поступок — уйти из семьи (и это при том, что у него самого «рыльце в пушку»). Не по годам повзрослевший за войну сынишка указывает ему, что мир не ограничивается границами его эго: «Мать по тебе плакала, тебя ждала, а ты приехал, она тоже плачет.… У нас дело есть, жить надо, а вы ругаетесь, как глупые какие…»
Стоя в тамбуре вагона, Иванов увидел, как бежали за поездом его дети — сын и маленькая дочь, как они упали, обессиленные. И из камня хлынуло пламя, из-под земли вырвался вихрь, и в душе Иванова все «сгорело, перегорело и изменилось».
«Иванов закрыл глаза, не желая видеть и чувствовать боли упавших обессилевших детей, а сам почувствовал, как жарко у него стало в груди, будто сердце, заключенное и томившееся в нем, билось долго и напрасно всю свою жизнь и лишь теперь оно пробилось на свободу, заполнив всё существо теплом и содроганием. Он узнал вдруг все, что знал прежде, гораздо точнее и действительней. Прежде он чувствовал другую жизнь через преграду самолюбия и собственного интереса, а теперь внезапно коснулся ее обнаженным сердцем […]
Иванов кинул вещевой мешок из вагона на землю, а потом спустился на нижнюю ступень вагона и сошел с поезда на ту песчаную дорожку, по которой бежали ему вслед дети».
По сути, это еще одно просветление, подобное тому, что пережили герой его рассказа «Афродита» Назар Фомин и толстовский Оленин из повести «Казаки». Рассказ называется «Возвращение», и я бы его интерпретировал не только как возвращение солдата с фронта и повторное возвращение его после попытки уехать, это возвращение к самому себе, к своей душе, которой он не чувствовал раньше.
И дай бог каждому из нас пережить такое «возвращение». Ещё не поздно…