Ей нравилось, когда её называли "странная".
Загадочно щурилась, изображая усталость,
Бросалась небрежно словечками иностранными,
Не к месту хмурилась и невпопад смеялась.
Она говорила так, будто все вокруг - зрители.
Пела протяжно фразы, тянула гласные.
И ещё у неё были важные вип-родители,
И тени для глаз, и шмотки - вообще потрясные.
Я ей твердил: ты просто меня не знаешь,
А я остроумный, и на гитаре играю!
Ты же кого-то в мечтах своих воображаешь?
Вот и сбылось - это я поведу тебя к раю.
- Фу, пОшло! - морщила нос, - зачем всё портить-то?
Смотрела мимо, тянулась игривой кошкой.
Спрашивала небрежно, читал ли я Борхеса.
Я отвечал, но как же мне было тошно...
Нет, ничего не случилось, и, может, правильно.
Я её даже не поцеловал ни разу.
Жил себе дальше обычно, почти что праведно,
И почти позабыл её. Почти сразу.
А лет через двадцать, на "Пушкинской", в столпотворении,
Друг друга увидев, рванулись навстречу, замерли.
И вдруг обнялись (долгожданное прикосновение!).
Вот оно, счастье. О боги, не рухнуть бы замертво.
Гуляли на Чистых, болтали до ночи. Свидание!
Про всё рассказали, до самого дна рассекретились
И мы целовались - до слёз, до потери сознания...
Расстались под утро.
И больше ни разу не встретились.
22.06.2014