А когда я спросил у хирурга, почему без перчаток, он ответил: "it's Poland. Don't worry, мальчик"
и добавил по-русски: мы все умрем.
Я не понимал, ну, откуда в нем, в этой смехонепробиваемой туше столько мяса, оказавшегося с гнильем,
и неверия, что однажды все будет лучше, и что мы когда-нибудь запоем.
не могу сказать что вернулся тогда из ада, потому что вернулся в ад. жизнь уже не стала убога и голозада,
но когда мои дети заговорят,
я хочу гордиться своей страной, как горжусь отцом,
только папа меня ни разу не предавал.
Что сказать о стране, где ее лицо, офицеры, готовы встать за нее стеной, и обрушиться, словно девятый вал,
на любого, кто поднял меч, кто когда-нибудь поднимал,
выбивают детям гражанство с шестой попытки, или не выбивают вовсе,
где больной эпилепсией вызывает улыбку
или смех, в лучшем случае , в худшем - желание что-то бросить
или оскорбить, ведь сдачи не будет точно.
И в какой-нибудь Франции мой подстрочник, вызовет бурю негодований и возгласов 'как же так',
а у нас: "О чем пишет этот дурак?
Это все изъезженно и не ново.
Вот писал бы про Вову, или что-нибудь против Вовы, вот тогда б мы тебя, наверное, и печатали, как одного актера с одним поэтом."
А пока все забито социочатами,
из которых знает, что прошлым летом, делал каждый житель в этой стране наша доблестная невыбранная власть.
А твоя реальности нахуй никому не сдалась.
Я хочу, чтоб когда мои дети заговорят,
они все гордились своей страной,
и стремились жить.
И я верю, что мы, с кем встану однажды в ряд,
и кто встанет в ряду со мной, успеем все изменить.