Опять в глаза тебе, не мигая, смотрю и знаю: ещё не смерть; мы правда в мюзикле, дорогая, и значит - самое время спеть.
Но на прогулке позавчерашней я простудился, и в горле боль. Сейчас пятна на моей рубашке невыводимее ми-бемоль.
И в голове моей - ни куплета; уж столько важных таких вещей переговорено, перепето и перемолчено - и вообще. И каждый думает с превосходством, что он единственный тут герой. Мы с нашим чёртовым благородством так не решим ничего с тобой.
Не то чтоб даже страдал я очень - от неизвестности устаю. Я кое-как без гвоздей сколочен, всю жизнь на рыбьем держась клею. Солома на чердаке размокла, я неустойчив и невысок, раскрыты настежь все двери-окна: я хлипкий сказочный теремок.
Ни звука из воспалённых гландов, и всё примолкло в моём лесу. Мои безумные квартиранты меня по брёвнышку разнесут. Трещат по швам потолки и стены, трясутся верхние этажи. Ещё один захудалый демон - и вся конструкция задрожит.
Сто тысяч рвущихся враз снарядов терзают бедный мой организм. Мой танец выглядит, как припадок, как неудавшийся экзорцизм.
Мне просто-напросто любопытно, чем всё же кончится сей роман - и эта пляска святого Витта, безумствующего, как шаман.
И так справляется еле-еле вестибулярный мой аппарат. Всю жизнь тошнит меня на качелях, от бесконечных вперёд-назад, и вверх, и вниз, и опять обратно - мне сдохнуть хочется прямо тут. Нет, никогда меня в космонавты такими темпами не возьмут.
И Витт во мне неизменно пляшет не в такт, не в музыку, не в струю. Не надо, Господи, этой чаши. Ты знаешь, Господи, я не пью.
Тот композитор звонил, любимая. И снова требовал твой ответ. Ты будешь в этом сезоне примой? Он написал для тебя балет.
Возьми в партнёры святого Витта. (Ведь ты, конечно, туда пойдёшь?) Он гениальнейший будет Зигфрид, он даже внешне слегка похож.
Нет выбора у меня, не так ли? И отказаться - нехорошо. Я выпью, Господи, всё до капли. Ещё немного - на посошок.