Смерть запретят, как чёрную икру
директорату рыбного завода.
Крест-накрест перехлёстывая круг,
приложатся к спасению на водах
передние конечности пловца,
потом за леер с катера потянешь,
и вынырнет вполне себе пацан
или бухой комбат его батяня,
не то историк, не достигший дна –
чуть тёплая московская Альбина,
как мех парфянский, полная вина,
как греческая амфора, невинна.
Эпоха милосердия рот-в-рот
вдувает воздух в черепки фаянса,
теперь один Касперский разберет,
кто не вернулся со второй троянской,
с которой, как с похмелья, не уйти,
но отрыгнет татарин или волох
какой-нибудь задумчивый мотив,
гекзаметром застрявший в альвеолах,
пока под ним, собою заняты,
набрав воды на сто венков сонетов,
утопленников жалобные рты
молчат бойчей, чем варежки поэтов.
…Уймёшь багром нечаянную дрожь,
не оцарапав палубу до стали,
сведенные ладони разожмёшь
и мокрую соломинку достанешь.