А это бывает так, что сожмёшься в нолик, ан нет - всё равно нашли тебя и достали,
как будто тебе совсем не бывает больно, как будто бы ты из камня-железа-стали,
а это бывает так на последнем нерве, и смотришь сквозь этот мрак за квадрат оконный,
там Ванька как есть дурак ходит вдоль деревни, а Нюра-то дура в больничке лежит районной,
а Ванька не пропадёт – помирать не новость, а Нюрка ревмя ревёт, только кто поможет,
садись же, дурак, на печь, да за Нюркой в область, и Нюрку спасёшь, да и сам сбережёшься тоже...
И смотришь на белый свет и на это утро, и жжёт у тебя внутри, раскаляет воздух,
дались же тебе сто лет эти Ваня с Нюрой, и вся их худая жизнь, и всего совхоза,
да ты вообще совсем на другой планете, да ты вообще из камня-железа-стали,
дались тебе все деревни, все люди эти, и все их дела и далёкие их печали…
Но не оттого ли скованно это утро – внутри, в голове и в проёме стоит оконном,
что сын этой Нюрки теперь далеко отсюда, солдатиком был, да солдатиком и запомнят,
а кто его там найдёт да с земли подымет, а кто его там прижмёт – поминай, как звали,
да вон они все – зелёные, молодые, и все они не из камня-железа-стали…
Колечко уронишь камушком на крылечко, укатится тут же камушек за ограду,
чего тебе надо в жизни-то, человече, от жизни от этой чего тебе, грешный, надо,
какой обуян ты думой да тёмным чувством, да нешто недолюбили, недоласкали,
чтоб Ваньку да Нюрку и этих вот всех безусых засыпать, забить камнями-железом-сталью,
и чтобы вокруг всё вздрагивало, дрожало, чтоб весь белый свет стонал от твоей картечи,
да где ж у тебя находится это жало, да как же тебе заткнуть его, человече?..
Дыхания нынче ноль, никакого брода, идти напрямик, не поняв, для чего, откуда,
возможно, что это пятое время года, и, может быть, двадцать пятое время суток,
но как объяснить тебе, рассказать про это, про то, что мы все едины и все похожи,
что мы из дыханья Вечности и из света - и Ванька, и Нюрка, и ты... ты ведь тоже, тоже