Теперь, когда состарились солдаты,
И отгремел торжественный парад,
Нам нужно знать, нам нужно помнить свято,
Что представлял блокадный Ленинград.
Был Невский пуст, истерзан и печален,
В горячей мгле безумствовал полет
Фашистских войск воздушных. Ад развалин
Зиял, как тень. На реках крепнул лед.
Зима, зима, суровая, седая,
Пургой крутила, вьюгами мела,
И сами мы, впервые голодая,
Видали смерть - замерзшие тела.
Тоска и страх, сомкнувшие объятья,
Нас каждый день надеялись пленить.
Мою сестренку в тонком синем платье
Несли декабрьским утром хоронить.
Я помню дрожь, как будто от озноба,
Соленый вкус недетских первых слез
И мамин голос, плачущий, у гроба:
''Да как же так? Озябнет ведь, мороз...''
Чело покойной Катеньки крестила
Я как во сне дрожащею рукой.
Неужто смерть - всевидящая сила?
Неужто смерть - всеправящий покой?
Потом был длинный-длинный зимний вечер,
Не загорались звезды за окном.
Накинув шаль потертую на плечи,
Я всё ждала, что скажет метроном.
И дай Господь, чтоб он не бился в марше,
Чтоб не упал пылающий снаряд.
В ту зиму мы - ребята - стали страше,
И знали все: не сдастся Ленинград.
А город был в огне, но, каменея,
Не ослаблял свою стальню твердь -
Не закрывались выставки, музеи,
Всем существом презрев пожар и смерть,
Но смерть хитра - брала свое. И много
Людей погибло. Тысячи. Не счесть.
Путь в никуда. Но есть еще дорога -
Дорога жизни. Значит, вера есть.
Неугасимо пыльная лампада
Светилась - пусть хоть сотня лет и зим,
Мы отстоим свободу Ленинграда!..
Мы отстоим ее, мы отстоим.
Победу долго, преданно латали,
И каждый внес в нее бесценный вклад.
Как хорошо, что вы не испытали
Всей подноготной ужаса блокад.