Что улочки, что закоулочки,
домишки с открытыми форточками…
Под окнами топчутся форточники,
и крошат голубкам булочки.
Залезешь в домишко и крестишься:
корыто и примус – рабочие!
И бабы – до дела охочие –
вопьются в кадык – и сбесишься.
Здесь время по-рачьи пятится,
с утра люд ползёт на скамеечку.
Старуха-процентщица, в пятницу,
топор оценила в копеечку.
Адью, Достоевский, «засушенный»!
У нас не в чести психоголики.
В банкира наряженный суженный…
На карточке банковской нолики.
Студентик гастрит обдаст водочкой,
в клоаке подъезда уснувшего,
закусит советской селедочкой,
приплывшей из века минувшего,
и к Соньке – рыдать над ажурами,
колготки невестить в затяжечках…
Как хлопотно с книжными дурами!
– спасает наливка во фляжечках.
В конспектах кукожатся буковки,
вновь Сонька талдычит, что честная,
на окнах брачуются луковки
и маковками, и чреслами.
И мой «Достоевский» под корочкой,
как тень на плетень наводимая,
– ни дустом его и ни водочкой…
Он в тренде! и – тема любимая!
Адью, Достоевский! Все отроки
уснули в «рекламную паузу»…
Доступней писание от Луки,
уж лучше «солдатиком» в Яузу.
Смотрю в многабукф занзибарию,
о самости мысли – проказою,
исполнив геройскую арию,
пленишься волшебною фразою
– про «тварь», что дрожала и право быть
свободным (хоть самую малость!),
тетрадным корабликом гордо плыть
в ту Волгу, что в песне осталась.
Адью, Достоевский непонятый!
Все страсти у нас – виртуальные.
Жаль крови по глупости пролитой.
Шансонятся песни кандальные.
22 марта 2015