Развинчен пластик посуставно, и елка убрана к херам. Сфасован
новогодний хлам. Где ангел, купленный недавно?
Начну за шторами искать. Сердито двигать меблировку. Найду
- а он нахмурит бровку, рванется глупо удирать.
Он будет маленький, с ладонь, и трепыхливый, словно сердце;
он будет верещать, вертеться, наощупь нежен, как вигонь.
Насыпать ломкого безе в детальку куклиных сервизов. И ангел,
алчностью пронизан, набьет за щеки весь резерв.
Потом запросит молока - и непременно чтоб грудного. Я откажу,
хоть мне не ново. Задам кудряшкам трепака.
Он на сухарницу вспорхнет, вздохнет и взглянет серебристо.
Я повелю сказать про пристань, судьбу да жизнь наперечет.
Он станет долго говорить - а я кивать по-бабьи стану, и мучать
вырез майки драной, и удивляться, и хамить.
Он станет долго говорить - а я издергаюсь душою, грядущее
тревожно строя - прошедшее устав таить.
Он станет долго говорить - а я немного поумнею. Я стану звонче
и слабее, не разучаясь гнезда вить.
Он станет долго говорить. А я всплакну - слегка, не стыдно;
слеза, спускаясь нитевидно, умерит ангельскую прыть.
Он пожалеет. Подлетит, нашепчет в ухо утешений, подскажет жернова
решений, укажет пальцем на зенит.
А я решу: пожалуй, хватит. И форточку раскрою вдрызг. Впущу
капельных первых брызг. И ангел поплохеет статью.
Он предвесенья заглотнет. Сомлеет, словно с хлороформа. Заснет
униженно, покорно, привыкший к снам длиною в год.
Я вытру стол, побью посуду. Сгружу безвольного паскуду в коробку -
крыльев б не измять. Он будет в неге пожимать облатки слабою рукою.
Его неласково прикрою. Замечу: вечер стар и квел.
Через секунду позабуду о том, что ангел мне наплел.