1.
Вспоминалось Марике, в одиночестве среди рабочего дня сидевшей на кухне Виста, всё что-нибудь из прошлого: и из школы, и даже из детского сада. Вот, например, из младшей школы, классы кажется с третьего по пятый, Марика занималась волейболом, дважды в неделю ездила в спортшколу на противоположном конце Москвы. Навсегда запомнился номер ходившего раз в полтора часа автобуса: № 633.
№ 633 был автобус, который вёз в точку назначения без пересадок, и, кажется, все вот эти полтора часа этот автобус и бывал в пути, начинавшемся в одном окраинном районе Москвы, и кончавшемся в её противоположном окраинном районе. Если пропустить время 633-го автобуса, приходилось по полчаса как минимум примерзать насмерть к остановке общественного транспорта, а потом долго и муторно пересаживаться: с троллейбуса на автобус на Нижних Полях, потом с автобуса на автобус в Текстильщиках... Третьеклассница Маша Неразгрызова дважды в неделю шагала широким быстрым шагом от собственного 20-этажного дома к остановке автобуса, и, представляя уже себе время ожидания неравномерно ходившего транспорта, продолжавшееся всякий раз и по 30, и по 45 минут, всё вспоминала один и тот же дурацкий, засевший в мозгах анекдот, про Василия Иваныча, который, ожидая, по всей вероятности, этого вот 633-го автобуса, предыдущие 632 автобуса пропускал не садясь.
Остановка общественного транспорта находилась в чистом, широком, заснеженном поле. Не доходя до остановки, окраинный строющийся район Москвы кончался, и начинался безразмерный, ровно-ровно заснеженный, в горизонт уходящий пустырь.
На горизонте немного с другой стороны помаргивало блёклым огоньком какое-то одинокое строение, о котором говорили, что это пожарная вышка. Часами шлявшаяся пешком по пасмурному заснеженному району Марика почему-то так никогда и не сходила посмотреть, что это за пожарная вышка; Марика спортивным своим быстрым шагом, как правило, меряла берег Москвы-реки, к которой был выход из строющегося района. Тогда на берегу не было набережной, глинистый берег обрывался вниз прямо в волны, и шла вдоль этого берега сравнительно широкая утоптанная не асфальтированная дорога. Если полтора часа идти по этой дороге, не меняя направления, оставляя по правую руку от себя всё районы и районы, всё дома, школы, детские сады, по левую руку от себя оставляя пришвартованные на приколе баркасы и баржи, - можно было наконец дойти до громадного, индустриального, всего в металлических перекрестьях вроде Эйфелевой Башни - моста.
Если дойти до этого моста, то можно было увидеть, что там за тем мостом дальше. Там дальше за тем мостом снова в горизонт тянулись строющиеся районы, пустыри, подъёмные краны, серые прямоугольные сваи грудами внавал; и очень далеко, уж совсем в горизонте, чертился контур ещё одного моста, совершенно такого же, как вот этот первый...
*
В пятом, кажется, классе перед Марикою был поставлен выбор: переходить совершенно в эту самую спортивную школу, чтобы там же заниматься и общеобразовательными предметами, либо бросать занятия волейболом. Маша, перепуганная какими-то жуткими картинами и перспективами, которые рисовали перед нею домашние, волейбол тогда бросила, о чём теперь сильно жалела. Домашние говорили, что это будет вся жизнь - один только волейбол, и на общение с теми же домашними времени не останется. Ну, а теперь, те взаимоотношения тёплые дома зашли в тупик; и зашла в тупик мечта о творческой и филологической карьере; теперь Марика сидела среди пасмурного дня, в полном одиночестве, в порушенной инфернальными силами квартире собственных хиппанутых знакомых, на кухне, на продавленном жутком диванчике. Ноги в туфлях либо в зимних ботинках на каблуках составляла Марика набок /в квартире ходили в уличной обуви/, и заматывалась, поверх выходных своих юбки и кофты, в безразмерную и очень уютную белую вязаную шерстяную кофту, которую перетащила Марика на квартиру Виста из квартиры родителей...
А то вот ещё, наоборот, в 90е, родители Марики, инженеры-программисты с высшим образованием, были приглашены работать за границу на ПМЖ, и какой тогда патриотическая Марика устроила страшный скандал, и может быть именно из-за неё не поехали. А если бы поехали, может быть, работали бы сейчас на любимой работе, Марика получала бы филологическое образование, было бы всё вроде как в "Понедельник начинается в суботу" братьев Стругацких...
Хрипло, на тренировках тех волейбольных, дышалось на выдохе после проклятого бега, в хорошем темпе, вокруг по периметру спортзала, какое-то нереальное количество кругов. Может, сорок, может, пятьдесят, а может сто кругов например. Во всяком случае, когда, дважды на памяти Маши Неразгрызовой, выезжали, на месяц, в спорт-лагерь, то ежедневно по туману, по холодной росе в шесть утра, кое-как продрав глаза, построившись и притворившись, что разогрелись, вроде бы качественно и увлечённо проведя разминку - так тогда бодрой колонной, рассредоточившись друг от друга примерно на две вытянутых руки, бег'ом устремлялись на окраину спортивного лагеря. Там на окраине спортивного лагеря было громадное полноценное футбольное поле, и в рамках утренней зарядки полагалось, как минимум, два круга, вокруг того поля, в хорошем темпе, пробежкой.
Уже на середине первого круга страшно кололо в боку и казалось, что умираешь; а чтобы и в самом деле не умереть, нужно было запретить себе представлять, сколько ещё осталось бежать до финала. Бежишь себе и бежишь, трусцой мелкий шаг за мелким шагом, согнутыми в локтях руками себе помогаешь не сбиться с ритма, хрипло, страшно выталкиваешь из себя воздух раз за разом на выдохе, и непроизвольно всё пытаешься прижать ладонь к тому месту в боку, где колет.
Все девочки - это была женская волейбольная команда - бывали одеты во что-то спортивное невероятное. Грань изящества тут стиралась, оценивающих спортивный внешний вид представителей противоположного пола вокруг не было, так что в майках растянутых, выцветших от пота и стирок бесконечных, в дурацких ярких шортах с лампасами по бокам, так и бежали, насмерть противопоставив себя невозможности преодолеть бегом таких невероятных размеров пространство. Молочно-белый туман стекал рваными клочьями с остриженной унылой травы футбольного поля; по правую руку от бегущих футбольное было поле это самое, по левую - лес с грибами. Там ещё была речка неширокая, медленная, в ней два-три раза выкупались, а напоследок перед отъездом купались в ней ночью; эту речку, впервые в жизни, Маша Неразгрызова тогда переплыла от берега к берегу, миновав посередине речки пространство, где дна ногами не достаёшь. Грибы в лесу тоже пару раз собирали, и брали всё хорошие, большие, как с картинки, подберёзовики и подосиновики. Ещё рассуждали глубокомысленно, что раз нельзя точно понять, Подосиновик или Подберёзовик, то нужно посмотреть, под берёзой он растёт или под осиной. Животно, памятью ноющего от ежедневных зарядок, пробежек и дважды в день тренировок тела завидовали чёртовым соседям, тоже младшеклассникам, которые тут были в лагере - но эти не в спортивный лагерь приехали, а как бы в обычный лагерь на отдых. Чуть не ползком возвращаясь с утренней пробежки, мрачно и неодобрительно наблюдали этих отдыхающих, только сейчас проснувшихся и, подавляя зевоту, неровными рядами строющихся на Линейку... Как заполошные выскакивали по утрам из палаты, располагавшейся в одноэтажном бревенчатом домике, рассчитанной на человек что-то между пятью и десятью. Вскочив, набросившись заправлять постель так, как кидаются на амбразуру, еле-влезши в бесформенное, ярких цветов, спортивное, волосы не расчесав ни шиша, а так кое-как назад взяв резинкой, выскакивали в молочно-белый туман, в крупные капли росы; на автомате строились шеренгой либо рассредотачивались окружностью, и выскакивала перед шеренгой либо в центр той окружности спортсменка, обязанная, в порядке очереди, в этот день проводить разминку. Вроде бы, следовало, готовясь к своей этой очереди, глубоко теоретически продумывать, как следует разминаться. Но никто не продумывал, и только пользовались тем общим правилом, что разминка должна идти сверху вниз: голова, плечи, руки, пресс со спиной, ноги с верху до ступней. Маша Неразгрызова любила разминку ног, когда припадаешь на один край и ногу эту тянешь, - почему-то именно во время этого упражнения Маша окончательно просыпалась и ощущала даже некий прилив бодрости.
Когда приехали в лагерь и из туристического автобуса выгрузились, то бодрой, из дымного города на природу вывезенной колонной пошли мимо всё каких-то деревянных строений, может быть, в них-то и палаты были расположены. День был погожий солнечный, и чувствовалось уже первое дыхание осени. Как будто бы грустными вениками поникли по клумбам слёгшие мелкие рыжие хризантемы, или это уже из другого было воспоминания... Навстречу, по асфальтовым и просто так утоптанным земляным дорожкам, со смещающимися по ним солнечными и теневыми от высоких деревьев пятнами, под командой каких-то управляющих лагерем женщин навроде завхозов, шла предыдущая, покидающая лагерь смена. Покидающая лагерь смена, нельзя вспомнить, из парней набранная или из девушек младшешкольного возраста, с усилием волокла с собой матрасы и металлические сети, такие, как бывают вместо нижнего каркаса кровати. Привезшая Машину группу в лагерь тренер, мастер спорта, куда-то делась, и с кем-то переговорила, и в результате группа Маши Неразгрызовой тоже потащила матрасы и чёрт знает что ещё. Группа Маши Неразгрызовой, соотносительно с отбывающей из лагеря группой, тащила матрасы в прямо противоположном направлении, туда по дорожкам вглубь деревянного одноэтажного городка.
Миновали одну стену с облупившейся ярко-жёлтой или может быть ярко-голубой краской. Марика потом, позже, училась рисовать, и была захвачена интересной историей про двух художников. Там один художник, упирая в детали, всё не мог изобразить стену вот такую же деревянную и кажется ярко-оранжевую, и тогда другой художник взял и изобразил стену в пятнадцать минут, кладя масляную краску широко, схематично - но тут сразу почувствовалось, что это деревянная стена, и как солнце по ней ходит... Тогда в спортлагере никому, конечно, не пришло в голову рисовать стену; тогда, во время тренировок, эту стену использовали для того, чтобы посылать в неё мячи, и раз за разом принимать отскакивающий от стены мяч, по удобству или по заданию, либо верхней, либо нижней передачей.
Маша Неразгрызова наловчилась тогда в лагере очень неполохо подавать, хочешь снизу хочешь сверху; правда, через полгода, ещё до того как Маша бросила волейбол, виртуозная Машина подача куда-то делась, и снова мячи перестали перелетать через сетку на противоположный край поля, а стали в сетку эту врезаться... А тогда, в лагере, ну и вообще на тренировках, количество тренирующихся делилось пополам, эти две группы рассылались по одну сторону сетки на игровую площадку и по другую сторону сетки тоже на игровую площадку. Из громадной верёвочной серой сети вытряхивалось на поле штук пятьдесят волейбольных мячей, некоторые новые совсем, некоторые ободравшиеся уже и потрёпанные; и команды, встав за крайнюю линию поля по одну и по другую сторону сетки, мяч за мячом как могли посылали через сетку то нижней подачей, то верхней. Соответственно, преодолевший сетку мяч подкатывался к команде на противоположной стороне поля; мяч, сетку не преодолевший, подкатывался обратно к этой стороне подающих... Мяли мяч в руках, выбирая его для себя из пятидесяти мячей ради, например, такого рода тренировки, когда две девочки расходятся метра на три и раз за разом передают мяч друг другу, не роняя его и в руках не задерживая. Мяли в руках, придирчиво и мрачно трепали в пальцах отстающую от мяча материю и резину, по нескольку раз пробовали мяч об землю, насколько хорошо он отскакивает, пока наконец, удовлетворившись выбором, не разбивались на пары и тренировку не продолжали... Требовалось виртуозно владеть мячом, делать с ним что угодно: очень быстро притом на бегу, передавать мяч, не теряя, из руки в руку вокруг туловища; и перекатывать мяч, через шею и плечи, с одной вытянутой руки на другую. Уметь вертеть мяч на выставленном вверх указательном пальце не требовалось, но это считалось круто среди самих девочек, потому это умели все.
Тренировки были умно устроены так, что, постепенно по ходу тренировки, выполнялись, раз от разу, всё более приятные и увлекательные упражнения. Начиналось с проклятого бега /когда бегали не в спортшколе в зале, а в лагере вокруг футбольного поля, то, отбежав немного и скрывшись из виду тренера в густом молочном тумане, безответственно переходили на быстрый шаг/. Бег и дурацкая зарядка, разогревающая и ещё какая-то - это была чума; тем более отжимания и подтягивания на турнике. Вытертая, отполированная до блестящих на ней светлых пятен, металлическая перекладина чёртова турника - сначала, для первой подтягивающейся, холодная, потом разгоревающаяся под ладонями...
Но это кончалось, и начинались гораздо более увлекательные задания, с мячом: пятьсот раз, не уронив мяч, послать его об стену и принять обратно на чуткие, в своеобразную корзинку составленные, жадно ожидающие мяч пальцы. Или, например, вверх мяч посылать и принимать тоже сколько-то сотен раз; потом становилось ещё интереснее, когда разбивались тренирующиеся на пары; и наконец заканчивалась тренировка игрой. Играли, естественно, в волейбол; но также в пионер-бол, баскетбол, горячую картошку и вышибалы. Пружинистая лёгкость разогревшегося всё-таки, мимо всей твоей халявы, тела; хищный азарт поймать мяч либо, наоборот, от мяча увернуться... Бывали иногда тренировки-подарки, когда разминка проходила по самому минимуму, а всё остальное время оказывалось отдано сменявшим друг друга играм...
Так что после очередной тренировки настроение бывало ничего себе, только нельзя было /а очень хотелось/ сразу пить /некоторые плевали на запрет и тут же пили в раздевалке всё равно, извлекая из собственной смены одежды в пакете полулитровую бутылку с водой/.
Кроме того, в спортлагере почему-то всегда зверски хотелось есть, хотя кормили вроде неплохо. Может быть, организм путал постоянную, ноющую, ломающую тело усталость с чувством голода.
Так что шли, в свободное время, мимо деревянной столовой, по залитой солнцем пыльной траве, и как с голодающего Поволжья по-звериному рвали зубами и жрали чёрствый чёрный хлеб. Этого хлеба можно было брать в столовой сверх порции по нескольку кусков на человека. Чёрствым был хлеб потому, что так считалось вкуснее и девочки нарочно его засушивали. - Это бывало - прогулки мимо залитой солнцем деревянной столовой - свободное время после первой тренировки и перед второй тренировкой, когда, после обеда, неспортивных отдыхающих в лагере лентяев загоняли в палаты на тихий час, а тихий час всегда смертельно ненавидит всё население лагеря. Была на свете справедливость, и для спортсменок тихого часа не было, только просили не шуметь; и бесшумно шлялись по лагерю волейболистки, наперегонки собирая в целлофановые пакеты нереально обильно растущую в лагере мелкую лекарственную ромашку. Эту ромашку везли домой, чтобы там сушить. Неизвестно, точно ли родным дома было необходимо столько ромашки; но зато это оказалось нескучное занятие, которое совершенно захватило девочек вроде какого-нибудь дурацкого хобби.
*
Было у Маши Неразгрызовой любимое место там в лагере, на траве под двумя громадными деревьями. Черпая землю сандалиями, Маша приходила туда в солнечное послеобеденное свободное время, и, прислонившись к дереву, по полчаса и больше стояла, уставившись в противоположное дерево, и, кажется, совсем ничего не думала. Маша Неразгрызова, когда не на тренировках, ходила в нарочно для неё пошитом ярко-голубом сарафане из плотного шёлка, с мелкими тёмными цветочками по всей материи; сарафан этот Маша собственноручно, если требовалось, застирывала в громадной кафельной ванной в раковине. В этом сарафане в какой-то праздник Маша вышла, со всеми остальными девочками вместе, за черту лагеря. Там, на асфальтовом пространстве вроде автомобильного тупика, была установлена, за изображением картонного дворца, ярмарка, торгующая сладостями; потом ярмарка свернулась и начались весёлые конкурсы, в одном из таких конкурсов Маша выиграла показавшуюся ей исключительно вкусной конфету-карамель. Туда же на пятачок выходили девочки встречать наезжавших к ним родителей и родственников, и соскучившаяся Маша выходила пару раз тоже; и было видно, что и родители по ней соскучились. Маша хвасталась родителям, как она сама застирывает мылом свой голубой сарафан, и долго удивлялась потом на своём любимом месте под двумя теми громадными деревьями, почему так скучают друг по другу, а притом живут со скандалами беспрерывными.
Потом в лагере начался дождь. Это, кажется, случилось уже в другой раз во время пребывания в лагере, когда жили не в бревенчатой постройке, а в нескольки-этажном доме, на каком-то из этажей находилась палата. Дождь начался, и больше не прекратился уже до отъезда, недели две с лишним шёл; площадки для тренировок или игры превратились в подобие болота, и тренировки поэтому, к буйному веселью спортсменок, все прекратились. В свободное время девочки в палате, рассевшись на своих койках, о подушку опершись и подобрав ноги, гадали на картах, продлится ли дождь тоже и завтра; и прежде, чем открыть карты, очень просили у карт, чтобы обязательно продлился. Играли в "Морской Бой" и в "Виселицу", рассказывали страшилки и анекдоты, ели привозные родителями уникальные деликатесы 90х, как, например, плавленный сыр с цельными в нём половинками грецких орехов, и всё запивали чаем, которого, в отличие от всего остального, можно было кипятить сколько угодно. Однажды добыли где-то банку сгущёного молока, в ней продолбили, чтобы пить оттуда, две дырочки, и передавали банку по всей палате. Одна симпатичная, тихая самоуглублённая, следившая за собой девочка - Настя, кажется - всё меняла серьги, надевая каждый раз новые. Всякий раз её серьги были в виде гвоздиков с алой, или зелёной, или голубой капелькой камешка, и любительница серёг очень обижалась, что её серёг, всякий раз новых, соседки не замечают. Настя обладала тяжёлыми медными волосами, которые плела она, вернувшись с полоумного-шального утреннего бега, в роскошную косу...
*
Потом, в преддверии перехода в спортшколу полностью, каждой девочке мастер спорта тренер команды подарила книжку воспоминаний какого-то мощного тренера и спортсмена-волейболиста, и можно было понять из этой книжки, как полностью отдают себя люди спорту - и как спорт их вознаграждает, принося глубокое удовлетворение от каждой мелкой или крупной победы. На обложке книги была фотография автора на фоне волейбольной сетки, и вся книга была правильная, настраивающая на боевой лад.
Это ведь очень важно, настроение, за отсутствие которого тренер страшно ругала девочек, когда они плохо играли в конце тренировки. Тогда тренер, разозлившись на сомнабулически-медленные движения волейболисток, даже прекращала игру раньше конца тренировки и разгоняла игравших в раздевалки переодеваться. Наоборот, пообщрялись фанатичные броски играющих из конца в конец поля ради спасения очень сложного мяча - поощрялись даже тогда, когда мяч всё равно не спасали.
Этот мяч надо было видеть в каждый момент игры, надо было чувствовать, куда мяч, обладая чем-то вроде собственной воли, эмоций и побуждений, полетит через три-четыре передачи; и раньше, чем мяч перелетал через сетку, неведомая сила вроде памяти тела швыряла волейболистку наискосок через всю площадку; по ходу броска, чтобы быстрее, играющая падала на колени, и потом припадала боком на пол, и и рывком протягивала сжатую в кулак, кулаком принимающую сложный мяч руку туда, куда мяч летел, в самый-самый конец поля почти что в "аут".
-Аут!, - злорадно по отношению к противнику орали играющие; или орали ещё друг на друга внутри команды, что мяч летел в аут /за границу поля; когда мяч падает за границей поля, это отобранные у противоположной команды очки/, какого беса надо было касаться летящего в аут мяча.
*
В команде, стандартно, бывало по шесть человек; и поле, по одну и по другую сторону сетки, было разделено умозрительно на шесть равных зон; соответственно, в каждой зоне по игроку; и за падение не принятого мяча на своей территории отвечает тот игрок, в чьей зоне мяч падает. Часто бывали спорные мячи, и тогда полагалось быстрой жестикуляцией показывать волейболистке из смежной зоны "Мяч мой не кидайся мне под ноги". /Часто так теряли мячи: столкнувшись даже и лбами во взаимном броске к мячу и друг к другу./
Ожидали окончания тренировки предыдущей группы и когда зал освободится - сидели на низеньких лавочках вдоль стен, наблюдали игру старшеклассниц. Эти старшеклассницы без конца ставили так называемый "блок", младшеклассницам пока недоступный. Это когда играющая у самой сетки подпрыгивает вертикально вверх, руки раскрытыми навстречу сетке ладонями вверх вертикально вытягивает - и сложный, над самою сеткой идущий мяч отправляется обратно на поле противника. Против этого "блока" практически не было средства противнику спасти мяч /ну или этих специальных средств и приёмов ещё и среди старшеклассниц было пока не натренировано/.
*
Потом ещё тоже, позже, уже классе в 7м, Маша пошла заниматься большим теннисом, но это было не так серьёзно, к настоящему спорту отношения не имело. Маше купили тогда превосходную ракетку, зачем-то с примесью графита в составе каркаса /вроде бы для лёгкости/; и посещала Маша занятия, тоже дважды в неделю, по вечерам, не одна, а со своею бывшей одноклассницей Сашей Каркараевой.
Сохранились фотографии тех лет, как рассредоточившиеся по разным школам Москвы бывшие одноклассницы, сбившись стайкой, куда-то движутся по строющемуся новому району в чей-то День Рождения. Ученицы 7го класса уже хотели, но ещё не могли выглядеть жественно и изящно, и не шли им никакие изыски и ухищрения: чьё-то изящно приталенное белое пальто смотрелось как снятое с мамы или старшей сестры, и талия, пригнанная точь-в-точь как надо, оказывалсь будто бы всё равно не на месте; по виду каре фотографирующейся девицы сразу можно было понять, какими усилиями многочасовыми каре это разглаживается и изящно завивается на концах - между тем, по-настоящему, никогда нельзя, чтобы это было понятно. Одна товарка, жутко скалясь согласно учебнику о том, как надо улыбаться, рассказывала Маше основы женственного поведения; другая говорила, что вступаем в новый возраст и этап и надо как-то переменить свою жизнь, сделавшись тут взрослыми. Маша шарахалась от обеих со словами, что жизнь у ней одна и другой никакой жизни она не хочет. Эксперименты с изящным каре Маша через какое-то время закончила, отрастив снова длинные волосы, а то это каре, во-первых, что с ним ни делай, загибалось не в ту в какую надо сторону, а во-вторых, через пять минут оно безжизненно обвисало по сторонам лица, и сквозь него начинали проглядывать как будто бы по-эльфийски заострившиеся уши. Была тогда Маша ещё не крашеного пепельного, а родного своего каштанового цвета. Не желая какими-то чудовищными путями становиться взрослой, изящной и женственной, Маша перегибала в противоположную сторону, и храбро, одноклассниц своею храбростью восхитив, первая гриммируясь под добровольно-принудительное участие в Масленице, хватала какую-то очень стойкую и очень паршивую дореволюционную ярко-малиновую помаду и рисовала себе щёки. После Масленицы Маша, свидетелей лучезарной обезоруживая улыбкой, шла к остановке, и одна её щека была малинова из-за только чуть побледневшего от оттирания всем чем можно грима, а другая ало полыхала чуть было не содранной при оттирании кожей, притом всё равно малиновый оттенок просвечивал. Шли, опять на чьём-то Дне Рождения, по строющемуся району, все шли приталенные и с чёртовыми каре, а Маша одно время совсем полоумно сдвигала на сторону лихо заломленный алый берет, и шарф разнообразный был виден в расхристаннй и разодранной и расстёгнутой сверху горловине куртки, имевшей в себе что-то матросское и там даже полоски жёлто-чёрные на открывающейся взглядам подкладке. Шли, и на длинной палке несли над собою собственноручно изваянный плакат, а что значилось на плакате, уже потом нельзя было вспомнить. Пьянели от первого уже морозного воздуха, ржали и приставали к прохожим с дурацкими, совершенно не женственными репликами, и казалось от такого веселья, что как будто новостройки 20этажные начинают клониться друг к другу над дорогой, навроде Пизанской Башни.
*
Непричвыно пуст был для Маши громадный полутёмный тренировочный спортивный зал, в котором тренировались играть в большой теннис только двое: Маша Неразгрызова и Саша Каркараева... Машу тренер, высокий подвижный парень, хвалил за с волейбола сохранившееся умение не стоять на месте, всё то вправо, то влево перемещааясь; и совершенно безответственно почему-то именно Маша, страшно устав на тренировке, не шедшей ни в какое сравнение с прежними войбольными, - вытаскивала из своих вещей полулитровую пластиковую бутылку воды и одним длительным глотком опорожняла её наполовину. После тренировок шли Неразгрызова с Каркараевой пешком вдоль рельс, по которым курсировали поезда, и рассказывали анекдоты, всё на тему тех же поездов сворачивая. Интересные такие анекдоты, например:
Приходит Петька к Василий Иванычу, видит, у Васлия Иваныча лежит шикарная шкура в гостиной. Откуда шкура, спрашивает Петька; а ему отвечает Василий Иваныч: "Да вот, Петька, я построил Машину Времени. Слетал в прошлое. Там пещера. Я туда "у" - и мне оттуда "у". Я туда "у" - а оттуда саблезубый медведь. Я его поборол, вот и шкура". Навещает потом Василий Иваныч Петьку в больнице, что такое с тобой говорит произошло. "Да вот, ты уж прости, Василий Иваныч", говорит Петька. "Взял я твою Машину Времени. Перепутал и слетал в будущее. Там пещера. Я туда "у", и мне оттуда "у". Я туда "у", а оттуда электричка".
Бывало "у" оттуда из горизонта, куда уходили рельсы; свет со страшной скоростью надвигался оттуда, и грохотали по рельсам, мимо идущих пешком Маши Неразгрызовой и Саши Каркараевой, состав за составом... Ставя рекорды громкости звенели цыкады; и тяжёлый дымный смог напоминал, во-первых, о том, что тренировки по большому теннису происходили, по рейтингу, в одном из самых загрязнённых московских районов; а во-вторых, ещё всё это напоминало "Зону" в фильме Тарковского "Сталкер". Там в "Сталкере" тоже было это странное соседство: Зона, в ней лес, озеро, бездвижность, хрустальная тишина с цыкадами; и дым, смог, сдуревшая техника. Опять же, чтобы пробраться в Зону, требовалось миновать мощные заградительные государственные кордоны. Государство своих граждан в звенящую тишину, к лесу и озеру, не пропускало.
Садились потом в автобус, в ктором очень живо общались, и порывисто крутившая головой Саша Каркараева /метнувшийся жест посмотреть в полночное, с огнями, окно; обратный жест, при очередном анекдоте, посмотреть на собеседницу/ пыталась, так крутя головой, убить Неразгрызову Машу рукояткою своей теннисной ракетки - эта рукоятка торчала у Саши сзади из рюкзака над плечами и головой.
23-03-2015