В обычном дачном посёлке, имя которым легион, где граждане летом трудолюбиво выращивают продукты питания из области флоры , а иногда и фауны, была и у меня небольшая избушка , а садик с огородом и цветниками были местом моего добровольного летнего рабства. Также в посёлке были и дачи моих нескольких приятелей, тоже художников и мы, порой, оторвавшись от сельскохозяйственной рутины, проводили время вместе. Нас, художников, во всём мировом пространстве связывает какой-то вид родственных уз. Художник Витёк любил писать натюрморты маслом с не то полными не то с пустыми бутылками в крошечной, но светлой мансарде, которую мы окрестили голубятней, а Витьку Вяхирем. У Маши, ткущей гобелены и макраме, была внешность богоматери, знакомой по ликам икон. Но в отличие от божьей матери у неё были невероятно широкие зад и бёдра, где могли поместиться не один младенец, а целая группа. Миша и Аделаида, скульпторы, выращивали всевозможные овощи, зачастую редкие, а в сарае стареньком, гордо именуемым студией, ютившимся на задах огорода, творчески создавали произведения крупной и мелкой пластики из мрамора, дерева и других всяких подходящих материалов.
Но как-то в летний, погожий день в моём дворике, пригретое солнышком и мирно дремлющее, вдруг покосилось и рухнуло от старости нужное для всех удобство во дворе, куда даже цари и президенты ходят пешком. Два местных поселковых умельца, которых я нашла путём перекрёстного допроса соседей, соорудили новую уборную за пару дней возле куста жасмина, бурно цветущего в те дни. В стенках нужника слева и справа умельцы прорезали два сердечка для вентиляции, а в двери сделали застеклённое окошко , которое по мoей просьбе украсили по периметру обрезками серебристого багета с лепниной, оставшегося от окантовки моих картин. Уборную я выкрасила в серебряный цвет , а крышу увенчала икебана из корявых, сухих веток. Загляденье, а не сортир ! Не стыдно и гостям предложить пройтиться туда по естественному зову природы.
Как раз на следующий день гость и приехал, правда не лично ко мне, а к нам, друзьям- художникам. Гость был Паша, скульптор и у него была персональная особенность : он всегда был в тёмном костюме-тройке, белой рубашке и, что главное, на шее Паши непременно красовался повязанный галстук, который многие мужчины считают удавкой для их неприкосновенной свободы. Правда не знаю, не знаю спал ли Паша в галстуке. Мы все сообща решили поджарить шашлык вскладчину на берегу озера, поселковой достопримечательности, расположенного неподалёку. В эмалированное ведро сложили нашу добычу, изъятую из недр наших холодильников : пoлметра колбасы, солёные огурцы, морковка, лук, сало, также выловленные Машей куски курицы из супа, сваренного ею накануне. Всё ассорти, нанизанное аккуратно на шампуры, благоухало под лучами лучезарного солнца, тонущего в озере. Дымок гриля заманчиво вился штопором вверх и лягушки oзёрные завистливо надрывались от кваканья в камышах. Вяхирь, поняв, что у нас, кроме кваса, ничего нет из напитков и не будет, сбегал к себе на дачу и вернулся, просветлённый.
Шашлык был на славу и после ужина нас всех, кроме Паши, потянуло купаться в тёплой водичке озера. Он ни в какую не соглашался купаться, так и сидел в полном параде, пока мы плескались. Но неожиданно Паша, не раздеваясь, не раззуваясь, медленно вошёл в воду по горло. Экстрим ! Одежду экстремала сушили по частям. В огородных просторах Вяхиря на флагшток вместо вымпела торжественно вздёрнули рубаху Паши, а его обмотали простынёй на манер тоги римлянина. У Миши и Аделаиды на бородатое, брутальное чучело напялили пиджак, а в Машином дворе штаны Паши повисли на частоколe, где сушились на кольях трёхлитровые банки рачительной хозяйки. В моей вотчине на бельевой верёвке повесили ботинки, связанные шнурками и галстук на прищепке. Паше на голову надели венок из сельдерея и он стал уж совсем похожим на античного римлянина. Чаёвничали под зарождавшимся призрачным полумесяцем и светленькими звёздочками в моём дворике, а нашему римлянину вдруг приспичило и, сидя в новеньком, окрашенном серебряной краской нужнике, он вдруг запел : " Кто может сравниться с Матильдой моей ?…" Арии сменялись романсами и мы, художники, подпевали...Вечер был чудесный. С тех пор, когда наступает жасминовая пора я нет-нет да озираюсь на уборную в объятиях жасмина. Правда и время сейчас не то, прежнее, и дача, где я копаюсь в цветах-огороде, другая и даже страна, где живу, совсем иная, но, кажется, из уборной , где рядом благоухает жасмин, иногда слышу тихие мелодии и арии с романсами...Но может море так шумит...А Паша после сольного концерта в моей серебряной уборной стал брать уроки пения у профессиональных певцов и, судя по слухам, научился очень грамотно и хорошо петь. Теперь он Павел Николаевич и если поёт, то перед почтенной публикой, на площадке, а не в сортире.