Мне так же трудно до сих пор
Вообразить тебя умершей,
Как скопидомкой мильонершей
Средь голодающих сестер.
Б. Пастернак
Зачем в иные времени
она не проходила мимо,
зачем была необходима
кому-то дальнему она,
зачем жестокие слова
к ней приходили ниоткуда,
как предвесенняя простуда,
когда мутнела голова?
Нетрудно быть среди сестёр
в голодный год не скопидомкой.
Но страстью – тихою и громкой –
в одной – и жертва, и костёр –
себя сжигала всякий раз –
когда, обманута любовью,
она садилась к изголовью:
в чужой судьбе – калиф на час,
и, хлеб меняя на тетрадь,
опять входила в ту же реку,
когда другого человека
собой пыталась оправдать
и тем, что изменить строке
умела с каждым первым встречным,
а после стать рукой и речью
и оставаться вдалеке.
И с этой меткой на челе,
с клеймом калечного изгоя,
она писала про другое,
и всё же – о добре и зле.
И там, где кончится строка,
в то догорающее лето,
никто не разберёт ответа,
а он звучал – издалека.