***
Прошлое обещанною птичкой
выпорхнет из божеской горсти.
Память вспыхнет, опаляя спичкой,
стоит только сердце поднести.
Неужели это всё исчезнет,
сгинет без суда и без следа,
канет в Лету, растворится в бездне
и умрёт со мною навсегда?
Я тому единственный свидетель,
чтобы тот источник не усох,
я его хранитель и радетель,
неужели — как вода в песок?
Или где зацепится за ветку
ремешком от стареньких часов,
отблеском лазоревого света,
отзвуком родимых голосов?
***
Сколько бесценных и тайных сокровищ
вдруг проявляются из темноты...
Тёплое слово, нежданная помощь -
всё это, знаю, послала мне ты.
И, не боясь о стихи уколоться,
как хорошо мне бродить среди грёз,
нежностью всё заливая как солнцем,
что расцветает в кронах берёз.
С неповторимой лукавой улыбкой
ветка кивает в окошко моё,
каждою новой подобной уликой
переполняя любовь до краёв.
И, единенье с тобой не наруша,
всё безотчётно пытаюсь понять:
чьими глазами смотришь мне в душу,
чьими руками хочешь обнять?
Старая фотография
Ни меня ещё нету, ни брата.
Папа с мамой в свой первый год.
Этих лиц не коснулась утрата,
тень печали, разлук и невзгод.
Пароходик, старинный омик,
их по волжским несёт волнам,
к новой жизни в весёлом доме,
где потом появиться и нам.
Папа юный с кудрявым чубом
говорит что-то живо — о чём?
Мама смотрит с лукавым прищуром,
прижимаясь к нему плечом.
Как чисты ещё эти страницы
непрописанной книги судьбы!
Как наивны и радостны лица!
Неужели их спрячут гробы?
И улыбки, что так беспечны -
всё поглотит годов круговерть...
Я смотреть на вас буду вечно.
Я из тех, кто не верит в смерть.
***
Вы рай когда-нибудь видали?
Мне кажется, что это там,
где ждут, кого нигде не ждали,
и любят вопреки летам.
Где утешенье, очищенье
и все богаты без монет,
где можно вымолить прощенье
у тех, кого на свете нет.
А там, где анфилады ада?
Чудовищный в системе сбой,
где нет любви и нет пощады
за то, что совершил с собой.
Там те, кого мы позабыли,
и вечен будет их укор,
когда глаза, что так любили,
не узнают тебя в упор.
Никто не вправе бросить камень,
и рай, и ад впитались в кровь.
Они не кущи и не пламя,
они — безлюбье и любовь.
***
В снах немноголюдных -
те, что далеко.
Мне с живыми трудно,
с мёртвыми легко.
Улицы застыли.
Сердце растоплю.
Ты ли это, ты ли,
что шептал «люблю»?
Не блесну нарядом,
что когда-то шёл.
Верю, будешь рядом,
если б и ушёл.
И бегущей строчкой
летнего дождя
мне напишешь срочно,
мимо проходя.
***
Занять бы музыки у Блока
на чёрный день,
когда оставит одиноко
родная тень.
Занять бы воздуха немного
и роз в аи,
чтобы хватило до порога
своей любви.
Запомнить цифры телефона
«шесть — три нуля»
и выплыть из зоопланктона,
вскричав: «Земля!»
***
Жизнь для меня давно уже вне тел,
наполнена не плотью и не кровью.
Мир как осенний тополь облетел,
иль как воздушный шарик улетел,
но зацепился ниткою за кровлю.
И всё сейчас висит на волоске,
завися лишь от ветреного мига -
взлетит ли он, растаяв вдалеке,
иль будет биться жилкой на виске,
растягивая жизненное иго.
Всю душу уместить в свою тетрадь,
по-русски жить, исчезнуть по-английски,
воздушный шарик отпустив летать,
оставив лист осенний трепетать
взамен прощальной маленькой записки.
***
Живу — доживаю, но не заживаю.
Пустые углы в глубине обживаю.
Дыру зашиваю, где жизнью порвёт.
Пустое, до смерти ещё заживёт.
На улице серо, в дому моём сиро.
Но всё же души ещё не износила.
И Парка прядёт бесконечную нить...
А в жизни прошу никого не винить.
***
Я уже тут почти негласно,
не снаружи, а изнутри.
Надо мною уже не властны
циферблаты, календари.
Не на облаке и не в яме,
не на лестнице я крутой,
а за скобками, за полями,
по ту сторону, за чертой.
***
О жизнь, неужто уже вся ты?!
Узнать бы, в чём моя вина.
От жизни ничего не взято
и только отдано сполна.
Толпа людей моих редеет
и тонут голоса в тиши.
Но не скудеет, не скудеет
рука протянутой души.
Но время собирать каменья,
и книжки выстроились в ряд.
Стихи мои меня заменят
и за меня договорят.