1. Красная Куртка
Заснеженный сквер с не работающим по зимнему времени фонтаном был графичен и акварелен. Скамеечки проклятые по периметру сквера были расставлены, к скамеечкам примерзали студенты недальнего Литературного Института, так просто прогуливающиеся граждане, а также побирающиеся потомственные алкоголики вперемежку с потомственными алкоголичками. Сквер был местом заколдованным. Недобро инеем серебрились рёбра скамеечек, сидящие в скверике люди становились постепенно застывшими, до мелочей выписанными неподвижными жанровыми сценками, кадрами из мультипликации. Фигурки людей упрощались, становились силуэтами, несложной компьютерной графикой; потом, как вот описано это было в тексте одного молодого автора, люди эти, так продолжая дальше упрощаться, что стирались между ними различия и даже уже нельзя было понять, мужчина или женщина - когда уже больше не могли они упрощаться, то разлетались на мелкие, искрящиеся серебряным морозом, разноцветными фейерверками сверкающие звёздочки. О звёздочках этих молодая пишущая студентка Литинститута Натали прочитала в Джайнизме; и летели-летели звёздочки в её произведении в ярком, праздничном, безличностном чёрном космосе; и сама Натали предполагала в итоге своей жизни такими звёздочками в космосе полететь.
Ну, о звёздочках можно было спорить, о космосе тем более; но пока что звёздочек не было, а был дневной, унылый, серо-белый зимний пасмурный сквер. В сквере стояли скамеечки, и сидевшие на тех скамеечках люди, от мороза постепенно развоплощающиеся, тем не менее не вставали со скамеечек, и из скверика не уходили. Вмёрзший в мерцающе-серую снежную мглу фонтан посередине почти уже развоплотился совсем, и теперь, вероятно, мог являться порталом в иной мир и в параллельную реальность. - У Крапивина было в прозе: поезд, по кольцом замкнутым рельсам, наматывает круги; и проходит курс поезда, по маршруту, через многие миры, существующие во Вселенной. ...Глубокою ночью, над жестяной загородной свалкой около небольшого, пыльною травою заросшего летом, и заснеженного кое-где зимой городка - является над свалкой ровно в полночь громадный трёхарочный мост. С грохотом пролетает по явившемуся мосту мистический поезд; и ровно в пять минут пополуночи морок развеивается как не было...
...Ноги сидящих там и здесь в скверике девиц, пока ещё молодость позволяла, были на высоченных каблуках разной формы: от обыкновенной до самой причудливой. Каблук классическими линиями переходил в обтянутую колготкой ли, зауженными ли джинсами ногу; и сами обитательницы скверика в дуб не знали, как могли они на таких своих каблучищах приковылять сюда в скверик по тёмному, неровно волнящемуся, скрытому позёмкою льду. Не знала этого и студентка Литературного Марика, перемещения которой по местности основную часть дня происходили неким волшебным образом - может, и не шла она, а летала в нескольких миллиметрах над асфальтами, потому и не калечилась; и только в самом конце темнеющего зимнего дня, когда Марика доезжала в час-пик на метро до своей станции, - то прислонялась она, на выходе из станции в подземном переходе, к стене, чтобы минут и по пять, и по десять, и по пятнадцать следить поток возвращающихся с работы по домам москвичей. Поток широким речным руслом вырывался из прозрачных дверей метро, чтобы влиться в проём выводящего на поверхность выхода из подземного перехода... Наблюдалось вроде бы ничего себе, и вроде бы всё было понятно теоретически; но чувствовала Марика, что на каблучищах своих она уже больше передвигаться сегодня не может; и что оторвись она сейчас от стены, попробуй ровно по прямой попасть в выход - и ничего у ней не получится; а зигзагами будет её носить по подземному переходу, и так она совершенно собьёт общее движение. Нужно было, поэтому, задать себе некую психологическую установку, а заодно правильно высчитать исходную свою скорость, инерцию и направление движения.
*
Беседовали в скверике на одной из скамеечек писательница Натали с писательницей Марикой. Марике, в отличие от Натали, представлялись в итоге не звёздочки; а что полностью упростившись до самого общего силуэта, оказавшись в экране компьютера, изображение развоплотившегося человека начнёт перворачиваться с ног на голову, с головы на ноги; так, не очень быстро, вращаясь, фигурка станет всё уменьшаться, всё дальше проваливаясь туда в глубину экрана - пока не сольётся наконец в одну чёрную точку; потом и точка исчезнет.
-Меня не надо бояться, я только с виду страшная, - сразу при первой встрече, как старшая, дала Натали Марике понять, что можно переходить на менее формальные отношения. Натали, учившаяся, к чёрной зависти Марики, на заочном отделении ВУЗа, а не на очном, совмещала своё это образование с работой: являлась то ли главным, то ли неглавным редактором серьёзного, публикующего большое количества авторов Литературного Института, Интернет-Журнала "Изгиб", - и вот, дошло до возможности и Марике свои тексты в журнал "Изгиб" представить для публикации. Наблюдала Марика за Натали теперь из-под гривы своих длинных пепельных, вроде шапки или папахи нахлобученных на голову волос. Концы волос, лежавших ниже в чёрное зимнее запахнутых плечей Марики, были полусострижены, так что получались гораздо реже, чем остальные волосы; и бестолково теряла Марика нить столь же бестолковой, впрочем, беседы, останавливая рассеянное своё внимание на собственном каблуке, на шнуровке ботинок, на заужено облегавшей ногу чёрной джинсе; внимание, видимо, получало инерцию дальше воспринимать вид снизу вверх - так что дальше шли блёстким выкрашенные лаком ногти Марики; и полухипповская кожаная светлая сумка, везде украшенная такой же светлой кожаной бахромой; и кусочек светлого бахромчатого шарфа; и нарастающий столбик сначала алого, а потом белёсого пепла на очередной сигарете. Натали, меняя образы, чаще всего стягивала чёрные свои волосы гладко назад, забирала их там в резинку, и одевалась либо в офисном стиле, либо в какой-то помеси сюрного шарма и спорта /ярко-алая, например, дутая куртка, всё в вышивках, заклёпках, булавках, цепочках и лэйблах/.
*
Две студентки Литературного - Натали и Марика - от мороза и от жизни вообще были злы, саркастичны, и веяло сильным человеконенавистничеством от обеих; и между собой они друг другу не нравились.
Был в обеих беседующих некий ритм - ещё одна их пишущая однокашница, красиво переименовавшая себя в Даниэлу, в одном из своих произведений ритм этот "автопилотом" обозвала. Это когда является в женщине такой особый шарм, и все её движения, мимика, интонации голоса становятся этому общему некоему стилю поведения подчинены и, можно сказать, скоординированы. А то ещё тоже ходят, такие, - по мнению всех наших троих перечисленных истерических-врагинь-между-собою, - уродки. Такое чудовище и босоножки себе купит с выдумкой, со сложно восходящими по ноге ремнями, и ещё цветок искусственный прицепит себе у горла - а взгляд выпуклый и пустой, и ходит, чёрт её знает как это у ней получается: нормально, вроде бы, ходит - а только кажется обдолбанным лунатиком, вылезшим прогуляться по коридору психушки. Найденная общая эта координация движений, ритм и шарм, бывают, как правило, следствием любовного опыта. А поскольку любовный опыт бывает - как правило - неудачен и истеричен, то, найдя шарм, одновременно начинают десятикратно против прежнего ненавидеть мир и друг друга.
Писательницы общались о собственных текстах; шарм их терялся время от времени, вмерзая в окрестный городской вид, и тогда либо замирали в непонимающей позе, либо что-то нервно-суетливое появлялось в лице, старающееся спасти ситуацию и из шарма не выпасть всё-таки. Тут же трогала локоть собеседниц подсевшая к ним на скамеечке пожилая женщина.
- Я, - говорила женщина, - слышу, о чём говорите, вы пишете. Пишите как Дарья Донцова, я как раз сейчас дочитываю детектив, вот как пишет, оторваться нельзя.
-Пишите как Дарья Донцова, - с внезапными жаующимися нотками всё повторяла непрошенная новая собеседница. Одета была собеседница чёрт знает во что, и фигурой была бесформенна, и возраст, похоже, был пожилой, но чётко не угадывался. Девицы кривились, двигали бровями, локтями и подбородками; что теперь делать и куда деться, ни одна из собеседниц не знала. Планирующая прожить блистательно-безнравственно, ещё тоже как в романтических стихах, а после рассыпаться на космические звёздочки Натали, и с ней заодно Марика - неспособны обе были решить эту внезапную, вот здесь немедленно вставшую перед писательницами, реальную проблему; впрочем, наконец двинули локтями и подбородками особенно сильно, в унисон притом получилось, и совершили невероятное: встали со скамеечки; петляя /по гололедице и следы путая, вокруг мистического фонтана/, оторвались от погони, и сели беседовать в ближайший Мак-Доналдс, в который жалобная поклонница Дарьи Донцовой почему-то за собеседницами не погналась.
...Когда Натали поднималась в Литературном с первого на второй этаж по главной парадной лестнице, то на каждую следующую ступеньку она ставила только носок, смотря по сезону, туфли или сапога; каблук же - длинный, широкий и плоский - в странном баллансе зависал в воздухе, и это тоже движениям и походке придавало особый шарм.
...В Мак-Доналдсе было тепло, так что разоблачились из верхней одежды, аккуратно за плечи привесили верхнюю эту одежду на спинки собственных стульев; но зато грохотала в Мак-Доналдсе жизнеутверждающая музыка, так что и без того-то бестолковая, фантастическая беседа уже и вовсе ничем не могла бы закончиться, и не могла бы вывести никуда... ...никого. В кино тоже было, ещё Шнур играл креативного папашу: там дочка Шнура, поклонница нестандартной, в определённом стиле выдержанной музыки - с ярко крашеной в самые невероятные цвета хипповской причёской, с яркими жёлтыми, золотящимися тенями над веками; может быть, допустим, с громадным кольцом на руке в виде чёрного паука - сидит в Мак-Доналдсе с первой красавицей на весь класс, любительницей попсы, обладательницей русалочье-милого образа. Сидят, таким образом, друг против друга врагини видовые; а к тому же один козлиный парень в классе, тоже первый красавец, долго портив нервы обеим, с обеими же флиртуя, в итоге ушёл с какой-то третьей. И сидят вдвоём, хиппи предлагает молочный коктейль заказать, и мрачно-наставительно поучает русалку в ответ на её русалкины протесты, что это ж вредит фигуре:
-Ты только что чуть не выпила лак для волос, я из руки твоей вынула, и от молочного коктейля с тобой ничего не сделается.
Так что нажираются, даже если без алкоголя а одним только молочным коктейлем, допьяна; и плачутся друг другу в жилетку; и провожают потом друг друга полуночной безлюдною улицей; и стеснительно-неохотно говорит хиппи русалке, что, русалка ж понимает: сегодняшний день ничего не значит, и подругами быть нельзя даже после этого. Оживляется русалка с ответной благодарною репликой, что она и сама хотела сказать то же самое, но только не могла придумать как. Так что берутся, по в единственный день случившейся дружбе, за руки; и по-товарищески прощаются; и расходятся каждая в свою сторону.
-Я не делала этого десять лет, - немного удивлённо там в Мак-Доналдсе говорит русалка, задумчиво потягивая свой коктейль, через трубочку, из громадного, самого большого какой был в продаже, картонного стакана.
2.
...Москва давно замерла от мороза неподвижно, и чувствовала это Натали, флиртующе-дёргано, одиноко среди застывшего города, по этому городу перемещавшаяся, мелькавшая в серой снежной мгле ярким красным пятном своей куртки... Там была автобусная остановка рядом с Арбатом, и чуть не каждый день можно было видеть на стеклянном, снег сквозь него просвечивал, фоне остановки - ныряющую в сыплющемся сверху снегу, прогуливающуюся туда-обратно на каблуках в ожидании троллейбуса фигурку Натали - смазанный ярко-красный силуэт дутой короткой куртки... У Натали тогда знакомый попал в больницу в результате ДТП, и ожидала Натали на остановке не только троллейбус, но и дочь того своего знакомого - чтобы ехать к нему в больницу с красивым подарочным мармеладом, до которого больной был большой любитель. Всё было вокруг Натали ненастоящее, миниатюрные бумажные декорации вместо города, и один только был среди этих декораций яркий акцент - красная куртка Натали. Дурацкие миниатюрные рисованные троллейбусики ездили по склеенным из бумаги дорогам; с гротескно увеличенными колёсами, рогами и окнами казались картонные фигурки троллейбусиков картонной фигурке Натали... Марика коротала свои вечера, когда не хотелось ехать домой, в гостеприимном доме собственных знакомых. Там, как многие делали гости, Марика переодевалась в старое хозяйское - хипповсекое, что ли - в безразмерные юбки на резинках, точно как бы пошитые из старых линялых занавесок, в майки самых фантастических цветов и покроя; там бардак был сверхвозможный в квартире и пение под гитары, длившееся и до четырёх, и до пяти, и до шести часов утра. Уже так же привычно, как к себе домой, шла Марика на эту квартиру, выбирала среди небольшого бульвара, по которому шла каждый вечер, такую зигзагообразную траекторию собственного движения, чтобы не оскользнуться на льду; и скамеечки, на которых правда никто не сидел, стояли, намёрзшим инеем серебрились по обеим сторонам того небольшого бульвара. Деревьев над бульваром не было, только скамеечки через равные промежутки стояли; а между скамеечками стояли через равные промежутки белые каменные тумбы. Окраинный район, в котором проживали знакомые, был не самым плохим в Москве, имел выход к Москве-реке, а также в странную, громадную помесь парка и леса.
28-02-2015
2. Развлекательный центр
1.
...Тусклыми на потолке крепившимися лампами была курилка освещена...
Азартно ржала взгромоздившаяся на подоконник единственного в курилке окна, и оттуда с подоконника ногами в туфлях на каблуках болтавшая Марика. Марика была в нарочно для ней пошитой шерстяной клетчатой юбке в пол, узкой с зап'ахом, и в дорогой, тоже шерстяной, серо-разноцветной открытой кофте, купленной для неё родителями в подарок на День Рождения. Острижена была Марика коротко ассиметрично, и в пепельный цвет выкрашена.
Большое надколотое зеркало на стене курилки изрисовано было помадой и маркерами, и видно было беседующим свои искажённые дымом сигарет отражения в этом зеркале... Входила в курилку нетвёрдым шагом тощая, с чёрными кругами под глазами студентка поэтического отделения, острым пивным запахом разило от неё как от заправской алкоголички.
Одна студентка отделения художественной прозы умиротворённо и с достоинствам сидела там же в курилке на лавке у самого окна. Студентка отделения прозы была полная, уютная, без косметики, в безразмерные одевалась брюки и толстовки. Доброжелательно и неконфликтно она сидела, вроде бы со всеми остальными в курилке сидящими, а вроде бы как и сама по себе - сидела и излагала собеседникам свою идею о том, как можно знакомиться с молодыми людьми. Эту идею планировала она в своей прозе использовать. Что, мол, можно взять сказать, поехали ко мне, у меня там куча простых карандашей и всё остальное, тоже, просто как те вот карандаши.
Штук пять сидело на лавке злых сатанински, истерических авторесс - эти сидели, в нитку поджавши губы, в шмотках разной дороговизны, и исподволь, исподлобья - высматривали среди тусующегося народа, на кого им наброситься.
Всё это в курилке происходящее надёжно было скрыто плотною дымовой завесой, и только смутно видны были жесты и мимика наиболее близко к тебе сидящих студентов и собеседников.
*
Там же в курилке один раз группировались перед экзаменом по Истории Древнего Мира, на лавке, под неярко горящими лампами, вокруг одной неброско одетой, худенькой, не накрашенной студентки с двумя тощими косичками. На коленях у студентки с косичками была разложена вся исчёрканная стрелочками взаимных нападений географическая Карта Древнего Мира; студентка с косичками указывала собравшимся кончиком ручки в разные точки географической Карты и страшным матом поясняла, кто, на кого, когда и зачем напал, и чем вот всё кончилось.
Прогулявшие все занятия, не удосужившиеся просмотреть хотя бы чужие конспекты слушатели потрясённо и внимательно таращили глаза, следили за указывающей точки на карте ручкой лектора и пытались прям щас, ну хотя бы в общем, воспринять Историю Древнего Мира. Воспринять ни черта не получалось. Светло и ласково смотрела поверх голов одна из собирающихся держать экзамен. На коленях готовящейся идти на съедение к профессору были разложены конспекты, которые учащаяся всё-таки вела, посещая, в отличие от товарищей, лекции практически все. Эта студентка-первокурсница вяло после бессонной ночи перебирала листы собственных конспектов, не глядя в эти листы. Вместо того, чтобы просматривать конспекты, старательная учащаяся немного замедленно рассказывала желавшим слушать, как ей сегодня приснился Гектор с татуировкой и на мотоцикле.
Эта аккуратно посещавшая занятия и смотревшая такие интересные сны ученица была приезжая, снимала на двоих с подругой, по знакомству, очень даже неплохую двухкомнатную квартиру. Оттого была она так прилежна в учёбе, что, уехав из малого своего города и поступив в Москве в Литературный, совершенно порвала она со своей прежней жизнью, и теперь только хотела состояться и пробиться в жизни так, чтобы к старому варианту проживания ничего никогда уже не могло бы вернуться.
-Ходили слухи и соображения, что нигде нельзя встретить такого потрясающего, полного словообразований и выдумки мата, как в очереди студентов Литературного Института, когда очередь узнаёт о задержанной стипендии...
Всё были бесконечные пасмурные сумерки в Москве, иногда снежные, иногда оттаявшие... Ещё тоже одна студентка, Лена, жила в общаге; была минитюрна и обязательна; болезненно относилась к деньгам и к тому, чтобы самой всегда платить за себя. Студентка Лена тоже, соответственно /раз в Общаге жила/, была иногородняя. В несусветную рань перед началом занятий Лена, подрабатывая, яростно мела двор перед ещё не открывшимся ВУЗовским зданием. Рассказывала Лена о том, как в разные периоды своей жизни торговала она на вещевых рынках; и стихи свои читала немного стеснительно. Обладала Лена прямой короткой, в ярко-рыжий крашеной стрижкой; была большая поклонница средневековой западной литературы и Стивена Кинга. Приодически - как-то так влияла общая беспросветность жизни - начинала Лена с задумчивым видом нести бредятину, навроде того, как это шла она под окнами одного жилого дома, а из окон прямо перед ней всё падали магнитофоны один за другим.
В Общаге в каждой комнате проживали по двое.
На Лениной половине, над её кроватью, широко раскрылась своими крыльями чёрная, яркими звёздами горящая карта звёздного неба, как его видно из обоих полушарий Земли.
Можно было, пройдя по шатким, доисторическим коридорам, спуститься на первый этаж, из общаги выйти, миновать курящих, схематично чертящихся в свете фонаря. Тут же был вход в маленький продуктовый магазин, там можно было купить пельмени, и варить их потом в чём есть, занимая посуду друг у друга.
В одной из комнат, тут же в общаге, около одной из двух коек в этой комнате, всегда на самом виду валялись длинные, грязные, сношенные, некогда бывшие разноцветными шерстяные носки.
2.
Немного причудливо, с интересными деталями-акцентами одевавшаяся студентка Натали /Заочное Отделение Художественной Прозы; по совместительству редактор Интернет-Журнала "Изгиб"; москвичка/, на своих каблуках, в офисном либо джинсовом стиле одежды, с идеально гладкими забранными назад чёрными волосами, походила на тематическую куклу Барби. Положим, "Барби - офисный работник". Сидела кукла Барби тематическая на скамеечке в скверике перемёрзшем рядом с ВУЗом, и мотала нервы тут же с ней сидевшей Марике, всё заставляя Марику править повесть, которой печатать кукла Барби не собиралась. Заодно беседовали о жизни вообще и о руководителе семинара художественной прозы конкретно. Всё услышанное передавалось куклою Барби назавтра же руководителю семинара, но уставшая до озверелости Марика хоть это и знала, но заткнуться в жизни больше уже не могла. - Тоже в каком-то фильме происходило, выехавшие за кордон нашли подслушивающее устройство у себя в номере, и, обрадовавшись, всю ночь до утра, между возлияниями, описывали туда в подслушивающее устройство, что думают они о жизни вообще и о советской власти конкретно.
Был, в конце очередного семестра, так называемый корпоратив среди студентов художественной мастерской А.Е.Предречева; и Натали самое непосредственное принимала участие в организации корпоратива: собирала деньги, закупала, что пить и чем питаться. ...Посередине большой нестандартной аудитории столы были сдвинуты так, что получался через всю аудиторию шедший один длинный-длинный стол, во главе которого воссел с видом Учителя грузный Предречев... Предречев часа через два пошёл домой, оставив народ дальше развлекаться; и кончилось тем, что студентка Марика /завидовавшая проживающим в общаге, а не у себя дома/, заодно с периодически печатающимся, в общаге проживающим студентом Романом, полезли на четвереньках под в стык эти составленные столы, чтобы, сидя под столами, биться об крышку столов головой. Участница и одновременно организатор корпоратива Натали сидела немного в стороне, в кресле у стены и окна. Сидела Натали в брючном тёмном неброском, неподвижно, в закрытой позе, без косметики, с обрез'авшими лицо по краям своими прямыми чёрными волосами. Сидела и наблюдала за происходящим. Завязывались и распадались диалоги. Молодая писательница, стильно прикинутая в кожаную юбку ниже колен, во всю в декоративных шнурках и заплатах прикинутая кофту, - беседовала, изящно-светски оперевшись локтем о подлокотник своего кресла, и тёмные тени на веках и над веками распахивали глаза беседующей в пол-лица, и получалось немного похоже на Любовь Полищук. От принятой дозы алкоголя глаза писательницы ярко и азартно светились; от этого же алкоголя трёп был уже бессмысленным, но ещё азартно-увлекательным. Влюблённые пары, треугольники и многоугольники, рассредоточившись по аудитории, чувствовали затылком движения, жесты, мимику партнёра, находящегося в противоположном конце кабинета - но особенно заводило ситуацию не это, а всё-таки алкоголь. Кто-то, не выдержав сложных переглядок, ушёл с корпоратива сразу вслед за Предречевым; другие, оставшись, продолжали пить и развлекаться.
*
Натали - было в этом что-то буддийское, или может джайнистское, - всегда бывала, как правило, не на виду, где-то так в глубине интерьера, и бесстрастно наблюдала из своего третьего плана, или вообще может быть находилась за кадром. Шла она по главной ВУЗовской лестнице, носок туфли ставила на каждую следующую ступеньку, а каблук туфли изящно зависал в воздухе... "Колода карт" всегда бывала перед Натали и вокруг Натали, люди и происшествия для того были нужны, чтобы их тасовать и пробиваться так в жизни...
Впрочем, увлекательная жизнь Натали вся, в основном, заключалась не во внешних приключениях, а во внутреннем проживании жизни каждый день. Мелькала кукла Барби, там и здесь, вырезною картонной своей фигуркой, и хамили кукле Барби по мере её передвижений по ВУЗу в смерть нажравшиеся парни; и изящно отмахивалась кукла Барби от них рукой, вроде как бы в шутку всё превращая.
Постоянно бывало улыбчиво выдерживаемо лицо куклы Барби в ВУЗе и в офисах, идеально-гладко чёрные волосы стянуты бывали назад, оставляя надо лбом небольшую задорно вьющуюся чёлку; и дома - родители жили плохо - тоже бывало лицо выдержано, пока хватало сил; и покачивалась, отзываясь на кухонные полупридушенные шёпотом скандалы родителей, люстра ночью под потолком бывшей детской, /Натали с братом некоторое время назад вышли из детского возраста/. Шёпот душил скандал на кухне опять же сколько хватало сил; но вот наступал предел; и блистательным, хрустальным, долго отдающимся в ушах и в люстре грохотом бьющейся посуды очередной скандал разрешался. Ритмично, доводя до безумия, с сухим щелчком каждый шаг, шла в настенных часах хитро, узорчато вырезанная из жести секундная стрелка, и высокие вопли прогуливающихся девиц иногда из-под окон новостройки доносились. Время бывало уже заполночь; и вставала Натали с кровати, в полуодетом состоянии в кресло забиралась, пледом себя обматывала, - и так сидела часами, удивлённо, недоверчиво глядя на стену прямо перед собой, на ненавязчивым тёмно-бежевым узором идущие светло-бежевые обои. Иногда эти обои бывали озарены световым кругом настольной лампы; если же лампа бывала выключена, вдруг озарялись обои фарами очередной проезжающей под окном машины. Вместе с нарастающим светом, по мере того, как подъезжала машина, нарастал и развесёлый, на весь район, грохот музыки:
Я вырос на окраине рабочей городской
парнишка в модной кепке, зуб потёртый золотой
парнишка весь простой и вовсе не красавец я
а мне навстречу все девчонки улыбаются
ведь у меня есть чёрный бумер он всегда со мной
ведь у меня есть чёрный бумер быстрый и шальной
ведь у меня есть чёрный бумер бумер заводной
садись смелей девчонка покатаемся с тобой
В какой-то момент существования района чуть что только не под самыми окнами Натали вообще отгрохали громадный развлекательный центр, и после этого праздник жизни там за окнами часов до четырёх ночи как минимум - больше уже не прекращался. Металась подсветка, раздавался хохот влюблённых пар, возгласы пьющих компаний; и притормаживали рядом с возвращающейся в ночь, изящно цокающей каблуками своими Натали автомобили-иномарки всех марок и расцветок. Радостно приглашали компании сильно выпивших парней Натали к ним сесть и всячески во всём присоединиться; и ненормально весело становилось Натали в моменты отказа от этих предложений - весело становилось и празднично, хотя по всей логике должно было бы родиться желание весь этот развесёлый комплект отдыхающих удавить по одному, впившись в розовый выкрашенными ногтями. У Берберовой было в тексте: там влюблённая пара как-то криво сошлась, не так друг друга выбрали, и молодой человек, постепенно, начал жить при своей избраннице в фантастическом кошмаре, в нереальности; и однажды вошёл он в комнату, и увидел собственную подругу жизни, в абсолютно голом виде сидящую за столом; так он на неё набросился и начал душить подушкой, пока не задушил до смерти. А задушив, сел он тут же на постель с краю и стал на неё смотреть; и, как бы ни смотрел, а всё видел только кошмарные, нечеловеческие, длинные ухоженные, в ярко-розовый выкрашенные ногти.
...В ту зиму страшное количество людей калечилось, оскальзываясь на льду; их привозили, в частности, в Боткинскую, в которой под разного рода травмы были выделены разные этажи. 5й этаж выделен был под головной и спинной мозг, 2й - под переломы рук и ног. Женщины /какие были ходячие/ в очередь брали по вечерам ключ от душевой; и была одна ухоженная, с лёгкою травмой пациентка, большая фанатка новых деревянных и резиновых каких-то щёток и роликов, с помощью которых самостоятельно делать себе массаж. Фонил в палате приёмничек; фонил-фонил, и вдруг прорывался песней, отсылающей нас к "Войне и Миру" и к Болконскому:
Натали, утоли мои печали, Натали!
Натали, я прошёл в пустыне грусти пол-земли!
Натали, я вернулся чтоб сказать тебе прости
Натали, от судьбы и от тебя мне не уйти!
Утоли мои печали, Натали!
Натали! Натали! /Г. Лепс/
В текстах Натали мечтательная, не от мира сего, а вся от космоса, девушка - на высоких каблуках вроде самой Натали - глубоко заполночь на в хлам перепившихся квартирах вела себя вроде блоковской "Незнакомки":
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
*
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух.
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
Вдали над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздаётся детский плач.
Ал. Блок "Незнакомка"
"И каждый вечер, за шлагбаумами"...
- Шлагбаумов не было в месте проживания Натали; а был зато пыльный, в то, школьное для Натали, время, ещё строящийся район: сваи, подъёмные краны, экскаваторы; одна относительно озеленённая асфальтовая улочка над Москвой-рекой. Чинно прогуливались этою улочкой женщины с голубым или розовым затянутыми большими колясками; остановившись друг против друга, женщины эти подолгу беседовали.
Громадные были колёса чёртовых колясок - может быть, именно это детское впечатление отзывалось потом в Натали, когда весь город казался ей вырезным из картона, и с ненормальными, гиппертрофированными колёсами ездили по картонным дорогам букашечьи-рогатые картонные троллейбусики.
*
Настали 90е, и продолжались, и канули; и успела ещё в школе учившаяся тогда Натали, в качестве приработка, решительно всю Москву /в разные посылали районы/ обклеить большими, синим шрифтом по белому объявлениями, предлагающими всем желающим исключительного качества холодильники и швейные машинки. ...Жарко было клеить объявления летом; а зимой перчатки, от пролитого на них клея, сначала намокали, а потом дубели в лёд. В офисах, где объявления выдавались на руки, уже при Натали и при непосредственном участии Натали секретарша, закончив распечатывать листы, вооружалась ножницами и принималась листы эти разрезать. На одном листе иногда два помещалось объявления, иногда одно; но даже когда одно, всё-таки приходилось нарез'ать бахромой отрывные купончики с телефонными номерами. Аккуратно украшая призывами приобрести у нас холодильник - очередную доску для объявлений, Натали пробегала глазами остальную информацию на доске; и невольно задерживалась дольше взглядом на объявлениях, предлагавших внаём жильё. Жильё, предлагавшееся внаём, обладало разным количеством комнат, располагалось в разных районах Москвы, бывало по-разному укомплектовано мебелью и всем необходимым, и предлагалось внаём на разное время. Иногда предлагались, внаём, комнаты в студенческих и ещё в каких-то общежитиях - и всего за 3000 рублей в месяц. Или в неделю. Какая разница, раньше совершеннолетия и получения паспорта снять ничего всё равно было невозможно.
03-02-2015
3. Хэмингуэй и хоббит, выходящий из-за того дерева
Теперь уже, между 20ю и 30ю своими годами, не состоявшаяся писательница и состоявшийся редактор Интернет-Журнала "Изгиб", студентка Литературного Института Натали была поклонницей прозы папы Хэмингуэя и поэзии Константина Бальмонта.
Поэзия Константина Бальмонта казалась без дела шляющейся по городу Неразгрызовой Марике слишком лирично-блистательна, не придерёшься, с далеко не таким проникновением в психологию ЛГ, как у любимой Неразгрызовой Марины Цветаевой. Проза папы Хэмингуэя вообще была подростковым кошмаром Неразгрызовой. Его основной всем известный текст был "Старик и море", этого текста Неразгрызова не читала; Неразгрызова прочла полтора коротких рассказа и часть повести. Кажется, всё в том было дело там у Хэмингуэя, какая у людей пустая, буднично-бытовая жизнь; но об этом нарочно ещё читать Неразгрызову совершенно не тянуло. Ситуации, впрочем, против вот этой вот основной эмоции, бывали интересные. В единственном полностью прочитанном Неразгрызовой коротком рассказе гуляют, значит, по проспекту - кажется, по набережной - парень и девушка. Безликие абсолютно, одни силуэты, никаких узнаваемых личных черт. Гуляют и гуляют, ночь спускается, загораются фонари. Не хотят больше гулять, заходят в отель, берут номер. Входят в номер. Пытаются заняться любовью. И уже было занялись, а тут девушка спрашивает:
-Ты что, думаешь, что я проститутка?
-Нет, ну что ты, я совсем так не думаю, - отвечает парень.
Тогда встают с кровати; и спускаются на первый этаж; и возвращают ключ портье. И снова на набережную выходят. И там гуляют по набережной - набережная недлинная - так и наматывают, значит, расстояние: туда-обратно, и так очень долго, а для читателя - бесконечно.
В одиночке при ходьбе плечо
следует менять при повороте,
чтоб не зарябило и ещё
чтобы свет от лампочки в пролёте
падал переменно на виски,
чтоб зрачок не чувствовал суженья.
Это не избавит от тоски,
но спасёт от головокруженья.
И.Бродский
-Стихов Бродского Натали, кстати, тоже не любила.
-Фамилии у Натали не было. Был только романтический творческий псевдоним. Да ещё, сквозь всю циничность и сквозь всё увлечение Джайнизмом с Буддизмом пополам, просматривалась мечта быть первой красавицей идеально-русалочьего, модельно накрашенного облика. Тоже у Гребенщикова в песне, "Но некоторые женятся... А некоторые - так". Охота было Натали быть одной из тех, которые женятся - охота было, но в жизни не сложилось; по причине этого-то прискорбного положения вещей Натали теперь мстила миру и всем подряд. ...Каблук, изящно занесённый над очередною ступенькой парадной мраморной лестницы... Ну да, ещё с родителями там хрень была какая-то. В скверике вымерзшем, полупризрачном, неподалёку от Литературного Института, часами неподвижно сидели лишние люди - некоторым не судьба оказалась пожениться, у других просто так от ежедневной их жизни плохо было с головой и начинались галлюцинации. На учение Фрейда Марика в том скверике получила наводку, так Фрейд ей понравился больше Хэмингуэя. Правда, постепенно занимаясь своими спорными психологическими теориями, Фрйд дозанимался, может быть, до кошмара в разы ужаснее, чем жуткий этот русалочий милый, да к тому ж не сложившийся в жизни, облик Натали. Но пока ещё Фрейд не дошёл, по ходу своих занятий, до маразма, то у него было замечательно. Ассоциативно являлись Марике, при её размышлениях о Фрейде, превосходно изданные книжки для детей: замечательная, вроде старого щиплющего нёбо вина, проза, - о том допустим, как герой или героиня садятся в лодку и отправляются в увлекательное путешествие по организму человека, соответственно кровеносная система вместо рек. Или тоже ещё представлялось Марике, как Фрейд, порвав со своим прежним образом навроде кошмарной загробной маски аляповатой, переодевается во всё пристойное и является сказочным рыцарем, принцем: в идеально отглаженной белоснежной рубашке, в чёрной, с чёткими стрелками, брючной паре, и со взглядом таким же праздничным, с искоркой, как примерно такими искорками мерцали представлявшиеся Марике шикарно изданные книжки для детей общеобразовательные и развивающие.
...Фонтан не работающий серебрился посреди сквера...
Что до Хэмингуэя, то Хэмингуэй-то, может быть, писал, потому что не мог не писать; но после этих первых авторов, творивших по внутренней необходимости в чудовищном жанре, который казался им "реализмом", - после этих первых авторов целая когорта организоваась литераторов, сделавших ставку на быт, чернуху и то, что им представляется неприукрашенным, как есть, описанием реальности. В фильме каком-то было, два литературных светила уже в возрасте, прогуливаются ночною улицей иностранной, и дополняют друг другу сюжет, который, то ли по причине эпатажа, то ли по причине претензий на реалистичность сразу раскупят; диалог происходит между писателями, "наращивается" ткань повествования:
-Солдат вернулся с войны
-Увечный
-По причине собственного увечья он больше не может мочиться стоя
и так далее.
...Сидели на скамеечке в скверике Натали с Марикой, и блуждавшая по лицу Натали улыбка была несколько хулигански-провокационная. ...Докурив сигарету до бежевым отмеченного фильтра, Неразгрызова бросила тут же у скамейки окурок, каблуком на него наступила. Обе руки, таким образом, после того как избавилась Неразгрызова от окурка, оказались свободны; Марика освободившиеся свои руки употребила на то, чтобы обхватить себя вперекрёст за локти, длинным маникюром вцепиться в короткий мех насквозь прохватывавшейся ветром короткой чёрной шубки. Вдруг стало казаться Марике, от холода, усталости и бессмысленности, что Натали напротив гротескно, как в лабиринте кривых зеркал, корчит разные рожи. ...Выууууоооотянулось лицо Натали, исказилось-перекосилось, и вспомнилось тут Марике единственное стяжавшее мировую известность своему автору живописное полотно Эдварда Мунка под названием "Крик".
*
...Фрейд представлялся пережившей в подростковом возрасте помешательство на прозе Толкиена Марике, что как будто этот Фрейд - правитель подгорного царства - это подгорное царство у Толкиена является символом подсознания. Там в том царстве сначала было нереально как замечательно: дворцовые интерьеры необъятных пещер, и что ни предмет обстановки - то произведение искусства; нам даже и представить нельзя такой потрясающей красоты, как в том царстве было. Там рудники были на нижних уровнях, добывали драгметаллы совершенно исключительные каких не добывают больше нигде, и нереальные драгоценные камни; так вот добывающие рыли, рыли туда всё глубже, пока наконец не выкопали некий Подгорный Ужас. Этот Подгорный Ужас поубивал всех, не успевших скрыться, и с тех пор в обветшавших за тысячелетия до состояния катакомб бывших дворцовых залах этот именно Ужас царствует... ... а залов там дворцовых, под мощной горною цепью, видимо-невидимо, тысяча, или, может быть, миллион... Неподалёку от гор, рядом с одним из входов в бывшее Подгорное Царство, озеро есть, называется Зеркальное. С каких-то незапамятных пор оно всегда черно, но днём и ночью в нём короной отражаются такие яркие, каких нет теперь в мире, звёзды.
Недвижный мрак крыла простёр
Под грузным сводом древних гор,
И в их тени давным-давно
"Зеркальное" черным-черно,
Но опрокинут в бездну вод -
Короной звёздной - небосвод,
Как будто ждёт он, словно встарь,
Когда проснётся первый царь. /с/
*
В частично прочитанной Марикой повести папы Хэмингуэя была страшная такая, уже упоминавшаяся нами выше проблема, неудобно говорить, там солдат вернулся с войны неспособным любить, и теперь у него с одной девушкой платонические отношения, которые всё-таки девушка хоть каким-то образом пытается некими сексуальными подробностями оживить, за что солдат на неё сильно оскорбляется. Марике, тем более в подростковом возрасте, такая проблема совсем была непонятна; но даже и это, само по себе, было не то, из-за чего Марика бросила текст. Приведём на не имеющем отношения к сексу примере причину, по которой нельзя было читать текста. Там всё тёплое общество, кажется включительно с этим солдатом, выезжает на рыбалку на озёра. На озёрах рыбаки рассредотачиваются так, что им друг друга не видно, а можно только перекрикиваться. Они и перекрикиваются, односложными возгласами, несколько печатных листов, без каких-либо промежуточных абзацев, занимает там в повести общение рыбаков такого рода:
-Эй!
-Ага!
-Ну как там?
-Ничего!
-А как у вас?
-Ага!
-Эй!
Вот и любовная тема, как все остальные темы, выполнена там в повести в том же самом ключе - такими вот, призванными, может быть, передать тоскливое ощущение от жизни, рваными односложными фразами; и ещё подробностями быта это разбавлено совершенно бессмысленными, в общую картину не складывающимися, а всё один поверхностный, настоящей тяжести не знающий бред; всё только одна пустота.
Натали представлялась Марике нарисованной чёрным маркером и потом фломастерами раскрашеной. Меняя образы, Натали наводила на глаза разноцветные тени; и, если требовалось к образу, тщательно прокрашивала ресницы; и нерякими сухими, чуть мерцающим розовыми и белёсыми карандашами прокрашивала Натали собственные губы.
Взамен хэмингуэевских бытовых кошмаров гораздо больше нравилась Неразгрызовой короткая песня группы "Сплин":
Помнишь, как мы проводили холодные зимы...
Грелись и звали баяном меха батареи...
Как мы гадали на мёртвом цветке Хиросимы,
Как размышляли на тему "Прошедшее время".
Лампа сняла абажур и стеснялась нас голая,
Стыл по стаканам чифирь и звала сигарета.
Сердце расплавилось, вытекло тёплое олово,
Это пятно до сих пор я скрываю от света. /с/
Эту всю романтику подъездов домашняя девочка Маша Неразгрызова в школе совершенно пропустила, так что теперь приходилось навёрстывать в хиппанутой квартире Виста /прозвище хозяина/; по разным, по Москве, убитым обществам, собраниям и заседаниям; и тоже в одном храме рядом с Арбатом - туда бывшая Маша, а теперь писательница Марика, устроилась работать уборщицей день через два. Один тот был в работе плюс, что весь персонал храма всегда присутствует на службах, а присутствовать на службах Марике нравилось, исключая отсюда то обстоятельство, что спокойно стоять на службе не давали: мечтая поделиться очень, и именно сейчас, необходимой тебе информацией, прихожане и сотрудники всё пихали тебя локтями и жутко-шелестяще начинали шептать тебе в ухо. Второй плюс нового места работы Марики был тот, что, в конце своего рабочего дня, уборщица храм покидала последней, сдав напоследок ключи ночному сторожу. Нравилось Марике в полном одиночестве находиться в делающемся большим и гулким храме. Марика, экономя электричество, выключала свет во всех остальных частях храма кроме той его части, где она в данный момент убиралась; и вкусно пахло маслом, стеарином и ладаном от протираемых Марикой высоких, золотых, чеканных подсвечников; и оставались, среди всего храма, на единственном подсвечнике гореть две тонкие жёлтые свечи. Насчёт этих свечей высокая, худая, амбициозная в смысле достижения всё б'ольших мистических степеней молодая монахиня Пелагея нарочно и отдельно договаривалась с Марикой, чтобы этих двух её свечей не тушить и в лом свечной не выбрасывать, а пусть так и горят до тех пор, пока Марика, сделав свою работу, не погасит лампад и на ключ не закроет храма. ...Сделав свою работу, Марика тушила лампады и храм закрывала примерно в первом часу ночи; и не отвязывалась дурацкая мысль, что хорошо бы и особенно было бы романтично вон там лечь у стены около лавки и прям в храме заночевать. В стихах знакомой Марике по храму поэтессы было, что, мол, ездишь автостопом и ночуешь где придётся, и вдруг иногда стелят тебе вот на такой вот лавке в магазинчике, торгующем церковною утварью.
*
Кажется, в стиле папы Хэмингуэя Натали написала свой текст очередной, небольшую повесть /повесть Натали показалась Марике на порядок превосходнее Хэмингуэевского творчества/. Там в тексте Натали основной запомнившийся Марике образ была ярко-алая куртка героини, там и здесь мелькающая по серому бесцветному городу; что же до сюжета, то там сестра, или что ли подруга героини лечилась в психбольнице, в которой находилась всегда. Героиня приезжала в психушку к сестре, и чуть не плача расчёсывала и в две косы заплетала распатланные волосы больной.
По причине фломастерами созданного, по мнению Марики, образа Натали, вспоминалось Марике при виде Натали весьма в хиппанутом уважаемое обществе творчество Филигона, по паспорту Ростислава Чебыкина:
Был закат как будто выкрашен фломастером,
Шли два бога, пили пиво, пиво пенное,
Шли два бога, два поэта, юных мастера...
И смотрела на детей своих вселенная.
Филигон
Натали говорила, что можно и разнообразить свои тексты внезапными какими-нибудь ситуациями, как вот, например, ты идёшь по парку, и тут тебе навстречу хоббит выходит из-за того дерева.
09-03-2015
4. Старый Арбат
1.
Натали, сидя в скверике, на дерево указывая, говорила, что можно и разнообразить свои тексты внезапными какими-нибудь ситуациями, как вот, например, ты идёшь по парку, и тут тебе навстречу хоббит выходит из-за того дерева. Примерзали к скамеечкам отдельные адепты и пары, и одна поэтесса, в преддверии собственного Дня Рождения, заказывала своей товарке, в подарок, длинный удивительный какой-нибудь весь мундштук. Собственным удлинённым, идеальным, прозрачным ногтем указательного пальца резко стряхивала она нарастающий на очередной сигарете пепел; и вообще всё было как у людей, законченный, вычурный образ; и неохота было ехать домой. Домой неохота было ехать, а в Москве все эти сидящие в скверике /иногородние, и москвичи с недавним макаберным школьным прошлым*1/ ещё не обжились и не сориентировались; а если б обжились, лучше б удостоили своим посещением хоть скажем какое-нибудь мероприятие в ЦДЛ, или в ЦДХ. Это было бы значительно более увлекательно... Напропалую брешущая о своей мрачной ночной, взрослой самостоятельной, клубной всё жизни Натали в скверике почему-то сидела, а не в клубе; сидела, и на то дерево Марике указывала, и рассказывала, какая в правильных клубах должна быть бессмысленная, бездумная, вся в общем решении интерьера выдержанная атмосфера... Марика потом нашла в Сети такое очень неплохое кафе с толкиенистским антуражем, с названием "У Бильбо" - а тогда, тем не менее, сидели не в кафе, а в проклятом, проклятом скверике...
На Тверском бульваре
вы не раз бывали,
но не было, чтоб места не хватило
на той скамье зелёной,
на перенаселённой,
как будто коммунальная квартира. -
Написав о любимом молодыми авторами месте в Москве, Булат Окуджава промахнулся только с цветом скамейки.
...Никто не выходил из-за того дерева, а только были скамеечки перенаселённые, и недальный Литературный Институт, и штук пять как минимум театров в шаговой доступности. Это всё было что-то вроде скупо, схематично решённой обложки книги, повествующей о жизни молодых авторов: этот вот скверик, фонтан, эти рваные, прямо хэмингуэевские диалоги бессмысленные... ...Музыка в Мак-Доналдсе всё грохотала... Продолжались переговоры между Натали и Марикой, отражавшихся друг в друге как в кривом, маньяком с неустойчивой психикой изготовленном зеркале.
- А вот в христианстве отшельник, - улыбчиво трогала Натали за рукав начинавшую постигать христианство Марику, - когда на него напали разбойники, их благодарил, и сам помогал грузить свои вещи на верблюдов. Ты бы так сделала?
-В тот самый момент, в который ты приведёшь сюда верблюда, - улыбчиво отводила Марика свою руку с рукавом от собеседницы по широкой дуге.
Марика ознакомилась с творчеством Натали. Проза Натали оказалась рваная и по-поэтически упирающая на музыку, ритмическое опять же звучание текста. Проза Натали - несколько произведений разного размера - благополучно была опубликована в Интернет-Журнале "Изгиб", редактором которого являлась сама Натали. Продолжая злобно, но вежливо и улыбчиво лаяться с Натали, Марика всё сильнее подозревала, что её, Марики, гениальных творений "Изгиб" не опубликует; это было, впрочем, не очень важно, потому что не о такой известности мечтали амбициозные студенты Литературного. Мечтали о публикациях в толстых журналах, новые выпуски которых станет по кухням читать всё образованное общество; потом об издании своих произведений отдельными томами. Ничего такого никому - даже и уже печтающимся в толстых журналах - в жизни не светило; и можно было оценивать человеконенавистничество обманчиво улыбающегося тебе с шармом в тридцать два зуба автора, оценив его амбициозность. Чем амбициознее автор, тем больше вероятность, что он порвёт тебя в клочья и вдохновившими однажды Натали джайнистскими звёздочками развеет в чёрном праздничном космосе.
Малолюден стоял Литературный, студенты основным своим количеством прогуливали занятия, шляясь по Москве бестолково и низачем. Однажды, явившись в ВУЗ сильно пополудни, когда уже в основном все занятия кончились, Марика часа два или три шаталась по достойному зданию, с преимущественно потушенным в коридорах электрическим светом. В одной нестандартной аудитории /в той самой, в которой незадолго до этого проходил корпоратив творческой мастерской Предречева/ пара кресел стояла вдоль окон, смутно чертились эти кресла теперь в темноте. В серо-серебряном снежном свечении там под окнами второго ВУЗовского этажа не очень многолюдными встречными двумя потоками шли москвичи.
Ещё одно было кресло, в коридоре, и тоже у окна, и тоже как первые два такое расшатанное и убитое, что несли его, наверное, на свалку, а тут у окна случайно забыли. Там в окне любившая сидеть в кресле чуть ли не ночью уже Марика видела: рвущийся стекло выбить, бешено колотящийся о сопротивляющееся это стекло ливень; гул, шум, поклоны деревьев; и ветви скреблись и стучали в окно навроде того, как у Гоголя и Булгакова черти в окна рвутся.
Памятник Горькому или чёрт его знает кому - белый бюст какого-то великого человека - стоял в небольшом внутреннем дворике Литературного Института. Там и здесь над газонами, над асфальтовыми дорожками, клонились во тьме летом пыльные, зимою заснеженные деревья; и тут же расположенная на территории отдельным зданием студенческая столовка по вечерам превращалась в платное кафе с живой музыкой. Неподалёку от ВУЗа, судя по периодическим объявлениям в ВУЗе на стендах, располагался экспериментальный театр с интересным названием - не то Шестой Глаз, не то Пятая Нога; и абитуриенты и так просто интересующиеся налетали на тебя в ВУЗовском внутреннем дворике, в глубокой ночной темноте - налетали и слёзно умоляли указать им адрес и местонахождение этой "Пятой ноги", а то там спектакль уже начался. Платные предвступительные курсы для абитуриентов проходили в основном здании ВУЗа практически уже по ночам - за курсы эти просили разумную цену, которую можно было платить; а вот тут же где-то рядом по авторской методике подтягивали желающих в смысле знания английского языка - так за это просили столько, что нормальный человек платить не решался. ...Студенты, абитуриенты самой потрясающей одежды и всей вообще внешности шатались, в основном, по ВУЗовскому двору; а чем дальше уводили московские улицы от ВУЗовского здания, тем меньше становилось удивительного вида шатающихся персонажей /и опять их потом становилось всё больше по мере приближения прогуливающегося к Старому Арбату/. Чувствовалось пасмурными, чуть освещёнными ночами, что ты вроде как бы и не один, всё творческие вокруг тебя люди; и узнавали друг друга творческие люди интуитивно, по еле-чертящимся во тьме силуэтам-фигуркам... На Старом Арбате, был слух, если знать места, можно было вообще нипочём купить себе латунные серьги в виде черепов и вроде того, серьги эти прошивали всё ухо, то есть не один гвоздик в ухо вставлялся, а по пять штук гвоздиков вставлялось в ухо один над другим. Одну девушку-хиппи, студентку Литературного, всю в разноцветной бахроме с ног до головы, можно бывало встретить на Старом Арбате в составе ансамбля бродячих музыкантов. Музыканты били в бубны и ещё на других играли музыкальных инструментах, а конкретно студентка литературного Хельга, вся в истёршейся этой своей бахроме, очень неплохо играла на флейте; перед музыкантами лежал в раскрытом виде чёрный скрипичный чехол для сбора денег. Всё происходило, вроде бы, на пасмурном фоне какой-то кирпичной полуободранной стены; и зазывали торговцы и торговки к себе в лавки сувениров и всякой всячины; и за пятьдесят или сто рублей уличные художики часа за два-три тут же при тебе изображали твой портрет. Рассредоточенные по Старому Арбату готовые для рисования мольберты создавали шаткое впечатление неустроенности, неоконченности и строительных лесов. Весёлый высокий, ладно сложенный парень, с чёртом в глазах, с ярко-красным ирокезом через всю башку, подходил к прохожим с просьбой пожертвовать денег на благополучие последнего оставшегося на земле настоящего индейца, то есть себя. Всё каблуки с каблуками спешили по Старому Арбату в обе стороны, и по исторической сохраняемой городом на Старом Арбате брусчатке расставлены были исторические, изогнутые фонари с шарообразными белыми лампами.
*
...Чем ближе к ночи, тем меньше в здании Литературного оставалось жилым тёплым светом горевших окон... Замечательно было находиться абитуриентам на платных предвступительных курсах, не то что в серой, обрыдшей внеВУЗовской реальности - а на курсах всё такие превосходные, такие погружённые в литературу и филологию были профессора - такие профессора, знающие все тонкости, детали своего предмета, травившие свои сугубо профессиональные, по предмету, анекдоты; и куда это всё девалось после поступления, после смены статуса с "абитуриент" на "студент". ...Один полный, серьёзный, знающий, юморной профессор читал и рассказывал на предвступительных курсах о творчестве Бунина, сравнивал то, что происходило с Буниным и при Бунине, с тем, что происходит сейчас и с нами - и оказывалось так забавно похоже. Устойчиво и достойно помещалась полноватая фигура профессора за довольно широким столом, за которым профессор сидел лицом к абитуриентам, спиной к доске. Рассказывал профессор историю о том, как Бунина так достало то, что в наше время называется "женскими романами", что Бунин поместил самый расхожий сюжет - купеческая страстная женщина варианта "мадам Грицацуева" влюбляется в молодого хлыща без денег, который хлыщ свою мадам как хочет использует - так Бунин тоже этот сюжет описал; притом поместилось у него это описание ровно в половину страницы блистательной его, сверкающей на стыках огранки прозы. /Лесков тоже брал этот сюжет, и, взявшись за сюжет не как Бунин, а серьёзно по-настоящему, подарил нам "Леди Макбет Мценского уезда"./
2.
В Интернет-Журнале "Изгиб" было правило, обязывающее автора на странице с собственными текстами выложить свою фотографию. Натали, не накрашенная, с идеально-гладко забранными назад чёрными как смоль волосами, вся в тёмном - джинсы и водолазка - сидела на этой своей фотографии за компьютером, в кресле в полоборота, светски опершись рукою о подлокотник; так сидя, Натали контактно и доброжелательно смотрела на читателя. Поза, в которой сидела Натали, транслировала собеседнику: "Ну, говорите же, я вас слушаю, мне очень интересно". - И ещё вроде бы немного флиртующе-хулигански заигрывала поза и мимика Натали с невидимым в кадре партнёром по диалогу.
Три шестёрки включал в себя электронный адрес Натали, на который следовало Марике переслать своё произведение. Но только, криво ли продиктовала Натали, или Марика плохо услышала - но адреса этого проклятого в природе не существовало... В четыре часа утра, рассвет уже брезжил летний, шла Марика в подземном переходе, с какой-то стороны совершенно кошмарном: кошмарны были стены, пол и потолок; кошмарны были обе ведущие наверх лестницы; и кошмарен был медленно вползающий в переход рассвет... ...Не было /постановила Марика после трёхдневных попыток переслать на адрес собственное произведение/ - не было проклятого адреса; да и Натали, может быть, не было, а примерещилось.
*
Приткнувшаяся на квартире знакомых в углу дивана Марика странной зрительной картинкой представляла себе Натали на том конце телефонного провода. Натали на том конце провода была в брючном неброском, волосы её чёрные прямые были опущены по плечам поверх серой на этот раз куртки, и говорила Натали, стоя в доисторической уличной стеклянной телефонной будке. Натали на том конце провода предлагала Марике стать президентом. То есть не то чтобы предлагала, а интересовалась у Марики, не видит ли Марика себя женщиной-президентом. Недоспавшая, замедленная Марика философски кивала сама себе; и улыбалась абоненту на том конце провода, чего Натали конечно видеть не могла. Время от времени резко встряхивая головой, пытаясь сон прогнать таким образом, Марика печально соглашалась, что стать президентом - это очень даже неплохо; и особенно если президент этот - женщина. Хотя бы происходил этот разговор не в проклятом скверике... Марика с более азартной готовностью, чем как она соглашалась стать президентом, черкала себе тут же на бумажку потрясающе идиотские поправки Натали к тексту предложенной Марикой журналу "Изгиб" повести. Марика уже знала, что повести этой журнал "Изгиб" не напечатает никогда; и теперь перед Марикой был рубеж: отвязаться от снящейся повести и от скорби от того что не далось опубликоваться. Марика подозревала, что, если долго править повесть соотносительно с фантастически идиотскими редакторскими указаниями, то наконец к повести этой сформируется в тебе стойкое отвращение - а переживать о неопубликованной повести, которая полностью тебе отвратительна, совершенно ведь никак невозможно.
Вечерами - зимними, летними - Марика /если не ехала на квартиру знакомых/ оказывалась на одной из станций метро на окраине Москвы, чтобы идти от этой станции домой, в трёхкомнатную квартиру, в которой проживала она с родителями и заканчивающим общеобразовательную школу, в дядю вымахавшим младшим братом. Там, дома, входила Марика в недавно отобранную ею для себя в личное пользование самую большую в квартире комнату, и, не зажигая света, садилась на диван либо за письменный стол.
Зимний вечер лампу жжёт,
день от ночи стережёт.
Белый лист и жёлтый свет
Отмывают мозг от бед.
Опуская пальцы рук,
словно в таз, в бесшумный круг,
отбеляя пальцы впрок
для десятка новых строк.
Лампа даст мне закурить,
буду щёки лампой брить
и стирать рубашку в ней
еженощно сотню дней.
Зимний вечер лампу жжёт,
вены рук моих стрижёт.
Зимний вечер лампу жжёт.
На конюшне лошадь ржёт.
И.Бродский "Колыбельная"
...В гостях всё гитары были, всё издёрганные нервы подрастающего поколения, всё кризис возраста поколения старшего... Кризис возраста старшего поколения, впрочем, воспринимался поколением Марики положительно: у кого этот кризис, то значит и их тоже всё в этой жизни не устраивает. ...Страдальцы, не изыскавшие способа свалить из дому, порвать со всеми старыми своими впечатлениями от жизни и начать всё изыскивать новое совершенно - остервенялись всё больше.
Над озером скрипят уключины
И раздаётся женский визг,
А в небе, ко всему приученный
Бессмысленно кривится диск.
Ал.Блок "Незнакомка"
Кошмары окружали Марику. Чего стоило только её отражение в Натали как в кривом зеркале, которое лжёт. И всё сюжеты, сюжеты художественных произведений. На паре по Современной Литературе изучали текст интересный. Как дед на пенсии пьёт, а в промежутках между возлияниями излагает слушателю душевную травму, пронесённую им через всю жизнь. Как он в райцентр поехал паспорт получать; и как оскорбительно паспортистка на него наорала. А он, вот так вот, был "без кожи" и незащищён совсем, и до сих пор по этому поводу прискорбному в хлам нажирается.
Натали излагала по телефону Марике, как прямо перед ней на эскалаторе упал пьяный, так что пришлось аккуратно через него переступить. "Без кожи" была ЛГ произведений Натали, и от любого вокруг неё движения её, сидящую летом на скамеечке, нервно передёргивало. В фильме было, циничная мать-одиночка в роддоме, проповедует, что рожаем для себя, разводит какими-то по собственной инициативе сделанными звонками соседку по палате с её мужиком, и кажется такой уж озлобившейся до ненависти инфернальной; а тут её отец ребёнка навещает в роддоме. И всё у них складывается, и становится бывшая циничная и "без кожи" контактна и доброжелательна.
Плясал детский, как в кривых прописях, почерк руководителя творческого семинара Предречева, что-то такое записывавшего по ходу его бесед с Марикой один на один - для таких бесед была оборудована отдельная аудитория рядом с Деканатом. Плясал почерк; и белел Предречев смертельно от возможности получить выговор с занесением в Дело; и полагал Предречев, что кроме мыслей о нём и что он когда сказал и как посмотрел, других мыслей никаких не может быть у его студентов. - Да так оно, может, и было: бредовым, негармоничным грузным мороком всё представлялся Предречев учащимся, всё мерещился; всё заглядывал через плечо, стоит начать писать очередной какой-нибудь текст. Пачками отчислял Предречев по творческой несостоятельности с итогового 5го Курса, без Диплома соответственно; да после пяти лет с Предречевым точно бывала уже творческая несостоятельность; и дама лет 30ти с белым выкрашенными длинными ниже плеч распущенными волосами, концы которых завивала она щипцами, в зоне слышимости Марики рвано, истерично и пытаясь хранить достоинство, чего у ней не получалось, поясняла Натали, что это ей всё равно и что она и сама здесь больше учиться не хочет. Напоследок Интернет-Журнал "Изгиб" напечатал публикацию этой отчисленной странной дамы. В качестве публикации дама предложила Журналу свою авторскую подборку анекдотов класса "Плывёт камбала, встречает минтая и спрашивает: "Минтай-минтай, а что это у тебя вся спинка белая"".
11-03-2015
5. Эпилог
...Москва давно замерла от мороза неподвижно, и чувствовала это Натали, флиртующе-дёргано, одиноко среди застывшего города, по этому городу перемещавшаяся, мелькавшая в серой снежной мгле ярким красным пятном своей куртки... Чуть не каждый день можно было видеть на стеклянном, снег сквозь него просвечивал, фоне остановки - ныряющую в сыплющемся сверху снегу, прогуливающуюся туда-обратно на каблуках в ожидании троллейбуса фигурку Натали - смазанный ярко-красный силуэт дутой короткой куртки... У Натали тогда очередной знакомый попал в больницу в результате ДТП. Всё было вокруг Натали ненастоящее, миниатюрные бумажные декорации вместо города, и один только был среди этих декораций яркий акцент - красная куртка Натали. Миниатюрные рисованные троллейбусики идиотские ездили по склеенным из бумаги дорогам; с гротескно увеличенными колёсами, рогами и окнами казались картонной фигурке Натали - картонные фигурки троллейбусиков.
31-03-2015
Примечания
*1
Тёмно-синее утро в заиндевевшей раме
напоминает улицу с горящими фонарями,
ледяную дорожку, перекрёстки, сугробы,
толчею в раздевалке в восточном конце Европы.
Там звучит "ганнибал" из худого мешка на стуле,
сильно пахнут подмышками брусья на физкультуре;
что до чёрной доски, от которой мороз по коже,
так и осталась чёрной. И сзади тоже.
Дребезжащий звонок серебристый иней
преобразил в кристалл. Насчёт параллельных линий
всё оказалось правдой и в кость оделось;
неохота вставать. Никогда не хотелось.
Иосиф Бродский