Дробно считывали стыки рельсов вагонные колёса. За мутным окном купе плыла заснеженная, в косых застругах степь. Неумолчно хрипел авторскими песенками его портативный магнитофон. Поочерёдно стенали Высоцкий и Шуфутинский, Вилли Токарев и Александр Розенбаум… Кассеты переворачивались, сменялись, но памятен один навязчивый, уместный пропев: «Мне жить хотелось жизнью светлою, а прожил жизнь я незаметную…»
Слухи о нём доходили. Едва случай сблизил, я его раскрыл. Пять часов слушал и поддакивал, пока состав с долгими задержками волочился до Кустаная. Разговорить холостяка нетрудно. Располагала и моя привычка проворить крепенький чай. На областном смотре художественной самодеятельности видал попутчика выступающим на сцене. Кой кого из именитых бы заглушил! Голосина приятный, лирический тенор громового раската. Артистизм, осанка и стать. Для цельности образа недоставало концертного фрака. Да и был Гостынский в летах, когда силушка на убыль!..
Разговор был прост и поначалу занимателен:
– В деревне живу, живу в деревне! – жалобился он. – Интеллектуально общаться не с кем. На уме каждого скотина да огород, новости с телеэкрана. Музыка спасла меня из пут алкоголя. Барбарисил до бесиков на комоде. Закат с зарёю путал, неделями впрохмель. Головка бобо, в ротике кака, денежки – тю-тю!.. Сейчас каждая копейка на учёте. Трезвость и культура!..
Гостынский оказался завзятым меломаном. Фанатичный, бывалый коллекционер солидного стажа. По молодости окончил «кулёк», Ижевское культпросветучилище. Служил в театре, на третьих-четвёртых ролях на певческие подмостки всходил. Ездил устраиваться в Омский народный хор, в зарубежных гастролях мог увидеть Америку, не упади в запой. Оклемался, и слесарем на заводик, и певчим в церковный хор. За сто пятьдесят рублей в месяц загробное житиё славить. Мировая подработка! Ни извилины напрячь, ни жилы горбить. За дополнительную мзду песняка гремели на торжествах архиерея. Дни рождения отмечали в «крестилке», срыгивая в купель.
– За такие деньги можно перекреститься. Рука не отсохнет! – розовея от чефиру, глумился он, хмельной сценками прошлого. – Устаёшь, конечно. На второй час богослужения совеешь от ладана. Поверишь, стопы отекают. Испарина росою выступит, э-эх!..
Церковная мошна тугая. Да не скопились в кармане ни розовые чирики, ни хрусткие стольники с чеканным профилем гениального большевика. Из храма ушёл хулигански. На очередной спевке до юшки разодрался с регентом, дирижёром церковного хора. Опосля в мирской среде клубную самодеятельность поднимал. Через неё и примкнул, разлюли-малина, к вольготно пьянствующим геологам. Выучился на коллектора и прижился в степном захолустье.
Погостить в холостяцкой берлоге не довелось, но кое-что выведал. Жильё Гостынского походило на провинциальный магазин грамзаписи. В комнате умещалось три тысячи дисков-гигантов, несколько сотен магнитофонных кассет-бобин. Имелся антикварный граммофон с заводной рукоятью, суперсовременные проигрыватели, мощные усилители, стереомагнитофоны с колонками и наушниками, музыковедческая литература. Добавь обиходные предметы, и куда ступить. Все простенки залеплены афишами да буклетами.
Этим замкнутым мирком он жил. Для его поддержки трудился на разведке бокситов в поисковой партии. Бытовые потребности свёл к примитиву. Весь заработок в отпускное турне расходовал на пополнение собрания. Сперва ехал в столичную фирму «Мелодия», на обход злачных мест, торгующих грамзаписями. В безбрежье музыки окунался как резвящийся дельфин. Знал нотную грамоту, был досконально сведущ в советской и зарубежной эстраде, понимал и боготворил классику. Истый театрал, сойдя на казанском вокзале с поезда, сразу приобретал «Москву театральную». Программки всех спектаклей бережно хранил.
– В деревне живу, живу в деревне! Холостому – ой-ай, да женатому эхма!.. Природой брак не предусмотрен. Музычка мне всё заменила. Представь, жена гузном на пластинки села. Всю зарплату на дребедень извела. Поверишь, гневом вскипаю. Могу убить!.. Жениться, говоришь, жениться…
На возврате Гостынский посещал музыкально-торговые точки города Ижевска, малую родину. Домой ехал через областные центры, заключая обмены с пермскими, среднеуральскими и челябинскими меломанами. На постой к себе приезжал без денег, навьюченный поклажей. Соседи по дому невыносимо досаждали надоевшим шлягером. В отместку он мощно запускал привезённое своё. Хозяину уникальной фонотеки претило безвкусие земляков. Поток новинок не иссякал. Столичные перекупщики исправно слали наложенным платежом бандероли, наживаясь на азартном провинциале. Расценки барыг не остужали пыл собирателя. Сердили насмешки, безразличие ближних к глубоким познаниям, к любовно собранной коллекции. Мучительно недоставало общения с равными коллегами по увлечению…
Ритмично вызванивали вагонные колёса, плыла за окном студёная голая степь. Я варганил очередную кварту чая, мой визави витийствовал об ансамблях, композиторах, певцах. Смешил меня курьёзами из жизни эстрадных звёзд. Вполсилы исполнил арию мистера Икс, куплеты тореадора из оперы «Кармен». Мрачнел, насупливался, искусно вторя портативному магнитофону: «Мне жить хотелось жизнью светлою, а прожил жизнь я незаметную…»
На кустанайском вокзале доверил мне свою увесистую поклажу. Сам успевал на такси в музыкальные товары до закрытия. Как неизлечимый библиоман, я ему позавидовал. В любом месте неподъёмно обрастаю книгами. Вечный клиент другого магазина, таящий дорогие новинки от жены.