Ни при какой погоде…
Русь уходящая пока еще видна
В лихом разгуле русского застолья,
И даже там, почти уже у дна,
Вдруг покоряет звоном колокольным.
От новой жизни нам не убежать.
Порхает молью старая жидовка:
В стране Советов нынче убеждать
Должны и Маркс, и танец, и винтовка.
Железной волею меняется Она.
Меняется от слова и до быта.
И Русь прошедшая все более странна
Для новой поросли, а старшими – забыта.
Другие песни счас они поют,
По Марксу чешут – словно по тетрадке,
Но так я не могу, и плач трехрядки,
И дым кабацкий дарят мне уют.
Кабак – укрытие: конечно, до поры.
Не Бог какие здесь найдешь сюжеты,
И, уж тем более, не сыщешь ты ответы
Здесь для родителей лишенной детворы.
“Кабак – укрытие?” – смеются мне друзья,–
“С Кавказа виден лагерь Соловецкий!”
Уж и не помню, спьяну, что ли я
Писал себя попутчиком советским.
“Ты не спеши! Сейчас такой момент,
– Друзья мне объясняют терпеливо, –
Стране нужнее завалящий мент.”
“Так хрен же вам! Как мне – нужнее пиво!”
Опять сорвался. Как им угодить?
В стихах пропеть советские декреты?
Но как потом с крестьянами мне пить,
И как потом считать себя поэтом?
“Осколки мира старого?” – И пусть!
Душою чувствую я грозные раскаты
Грядущих бурь. И сердцем вижу Русь,
И вспоминаю край свой небогатый.
Мне тяжело, но много горше им!
И потому я плакаться не смею,
И потому живу, как я умею,
Чтоб осветить дорогу молодым.
И только здесь, в подвале кабака,
Где все скулят, выплакивая душу,
“отставшие от жизни”, здесь, пока,
Могу еще и петь, и слушать
Русь уходящую. И в них она живет.
Живет в безумстве русского застолья
И чудится, порою, что плывет
Над нами где-то звоном колокольным.
И кажется тогда, что все не зря:
Народный бунт, пожары, реки крови.
Быть может, за завесой Октября
Стоит Ноябрь. И вскоре ширму вспорет.