Здравствуй, Джон.
Я сижу посреди своей комнаты,
У меня немеет нога...
Вчера ведь прошёл три мили с лишним,
Вот пишу, и дрожит рука.
Знаешь, Джон,
А я ведь не помню, куда и зачем я шёл...
Может, куда-то работать,
Может, без цели брёл...
Джон,
Представь, я не помню даже
Своего человечьего имени,
В памяти пропасть скважин,
Мысли сохнут в январском инее...
Джон,
Я малодушен, мне страшно,
Я от глупой обиды всё прошлое сжёг;
Я думал, мне станет легче,
Но в душу свою же я сделал плевок.
Джон,
Забавно! я живу так пусто,
Аж сердце щемит в какой-то тоске.
С прошлым ношусь, как женщина с мёртвым
Ребёнком любимым в своём животе...
Джон,
Прости, я сбиваюсь немного,
Тычу грифелем чёрным между строк.
Как всё-таки верно писал Булгаков,
Что трусость есть тяжелейший порок...
Подумай-ка, Джон,
А вдруг тебя нет?
И всё это, как жизнь, в моей голове?..
Дрогнули руки. я понимаю:
Ведь это письмо я пишу себе.
Джон,
Ты не знаешь, как хочу сохранить
Свою зыбкую душу, вбитую в мясо.
Хотя б для себя. Чтоб не поддаться
Обиды и горечи жаркому плясу.
Джон,
Мне пора. Я ставлю здесь точку.
Убраться бы к чёрту в самый дальний край,
В небо глядя, звонко смеяться...
Прощай.