Когда назвал шотландцами скотов,
Иосиф Бродский был уже готов
(Хотя, пожалуй, он сказал не так –
Неважно: главное, что был он не дурак),
Он был готов статую превратить
В фигуру дамы, чтоб ее любить
(Причем, без юбки) и чтоб видеть сквозь
Нее и ноги, вскинутые врозь,
Синеющего в зелени жандарма,
Готового свистком наддать аларма
По поводу иль вовсе без него.
Париж! Ужель желать еще чего?
Хотя в стране за океаном с печкой
И мчащейся не вспять пока что речкой
(Ан нет, река не вспять – она в Париже),
А нефть в бутылках в Глазго и, как ниже
Не сказано, в начале мартобря
Я начиталась Бродского не зря.
Без макинтоша беглая красотка
Сподвигла переехать из страны
В страну, и с берегов теперь видны
Штаны как Пифагорова наводка.
Своих любовниц он не сосчитал,
Зато учел Марииных любимцев,
Превысивших конкретное число,
Которое на ум ему пришло.
И Шиллер в непотребстве нам предстал,
Зачисленный в когорту проходимцев.
Я неправа, возможно, но увы –
У нашего Иосифа умище
В десятки, сотни, я б сказала, в тыщи,
Намного, в общем, больше, чем травы,
Которой запахи вдыхал баран в кудряшках,
Где Дугласы судачили о ляжках
И, к слову, были правы. Нет, правы.