Говорят, чем дальше в лес, тем больше дров. Когда я слышу хотя бы краем уха это устойчивое выражение, ставшее в русском языке от многократных повторений фигурой речи, то улыбаюсь ему и вспоминаю одну историю. Она случилась со мною в те поры, когда за обыкновенный медный пятак со стертыми на гурте "ребрами" насечек, с невнятной цифрой на реверсе и с пуком тощих колосков, смолотых жерновами пальцев и времени на аверсе еще можно было без кондукторов и провожатых почти круглосуточно толкаться в такт колесным парам вагончика метрополитена на стыках рельс. Причем, толкаться без страха внезапно с полпинка оказаться на конечной остановке одновременно в Москве и где-нибудь в Таджикистане или Китае.
Надпись на дверях "Не прислоняться" и живая лёгкая подвижная тьма за стеклом вагона метро тогда намекали скорее на присутствие тайны в моей жизни, а никак не повода лишний раз обратиться к знакомому мне со школьной парты троечнику, какой в одночасье, миновав коммерческие соблазны 90-х, вдруг с той же поспешностью променял их на пыльные конспекты кафедры психологии и стал ни с того, ни с сего психоаналитиком.
Сейчас при встрече с ним я тоже ему улыбаюсь. Я знаю всё то, что он мне скажет. Я даже знаю то, как он поведёт себя, когда на его избитый вопрос "Слушаю тебя, брателло, внематочно" я в очередной раз изображу в нарочито правосторонней боксёрской стойке левый хук. После чего мой однокашник-психоаналитик картинно (так, как нас учили в "универе", - легко и раскрепощено) уйдёт от удара в радость аута побазарить со мной о Юнге и Фрёйде. А потом мы, как всегда, под вечер напьёмся. Выпьем море (то, о каком так мечтал эзоповский Ксанф) и потом уйдём на полгода, а то и на год, каждый в свои личные дела. В такие, где даже повседневность не ночевала.
Коряво звучит, не правда ли: "где повседневность не ночевала"? Может быть и так. Но именно из этих "корявочек" и складывается жизнь. Та самая, о какой и какая бы она ни была, приходится каждому из нас однажды вспоминать. Кому чаще, кому реже. И не в оправдание чего-то или кого-то. Нет. Просто, потому, что она, жизнь, случилась в каждом и с каждым из нас.
Бунин однажды учил одного начинающего писателя тому, как надо писать рассказ. Из всей этой науки я запомнил то, что читателя необходимо, как бы это сказать, - держать в узде что ли. Для этого необходимо одно условие: первый и последний абзацы рассказа должны быть выписаны безукоризненно. Это и есть та самая узда рассказчика. Между абзацами, первым и последним, можно, как каменщик в бут, напихать всего, чего рассказчику угодно. Вплоть до тряпья сентиментальностей и грязи откровений. Но сама кирпичная кладка повествования должна оставаться ясной и чистой, без "пятен высолов" и швов раствора говорильни рассказчика.
После этого абзаца хорошо бы прислониться лбом к холодной поверхности тёмного стекла вагона московского метрополитена и чуточку помолчать, подумать, прислушиваясь к тому, о чём грохочут вагонные сцепки на поворотах, о чём шелестят газетными крыльями "Вечёрки" "дорогие мои москвичи", о каких я с каждым своим годом в Москве скучаю всё больше и больше.
Ещё бы прислушаться к тому, что сейчас звучит во мне. Но я слышу лишь отголоски. И то едва.
***
Та-та, та-та, та-та.
Именно так стучали тем майским вечером колёсные пары вагона метро, какие я обкладывал за их нерасторопность всеми матерными словами и присловьями, услышанными мною до этого.
Понимаю, сейчас умудрённому в чтении читателю так и не терпится хмыкнуть через губу автору о том, что "стук сердца" в такт "стука колёс" не за горами. А ещё о том, что избитые фигуры речи не могут красить автора. А, может, читателю взбредёт в голову отыграться на авторе своим правым хуком мне в челюсть или, вообще, провести "двоечку": левой - в печень, правой - в сердце?!
Тем, кому "взбредёт", пробуйте.
А для тех, кому интересно, что будет дальше, -
продолжение следует.
5 апреля 2015.