Любовь - не повод для ошибок
Не получается, любя,
Испить житейское снадобье:
То солоно, то горечь дня,
Как боль, подступит к изголовью.
То кажется, что отлегло,
И нет нужды искать причины.
То крошится любви зело
На сотни колких величинок.
Так глазурованный фарфор
Из рук неопытной служанки
Скользит и между двух опор
Вдруг бьётся вдребезги. А жалко!
Искусствоведы и врачи
Его по сколам собирают,
Предмету возвращая тип.
Но суть предмета исчезает.
Не получается, любя,
Испить житейское снадобье.
Сколь ночью хочется огня,
Столь днём - зашторить изголовье.
* * *
От умника услышав про
Правдоподобие обмана,
Беги из города его,
Пока не затянулась рана!
Времена
Я вопрошаю чёрный Нэт:
"Скажи мне, зеркальце удачи,
Ужели юзер не заплачет,
Войдя в мой личный кабинет?
В нём всё, с Онегина списав,
Я выставил на обозренье:
И бюст философа забвенья,
И циркуляры пёстрых глав.
Я подытожил грустный век:
Теперь приличней быть в неволе,
Чем в двадцати шагах на поле
Упасть, окрашивая снег.
Я знаю, будут времена,
Когда любовь, заставив плакать
Пра-правнуков над старой датой,
Припомнит наши имена."
Но ныне «зеркальца» ответ,
Увы, не позабавит ухо:
«Где правят мерзость и разруха,
Не жди гостей на кабинет!»
Будь мудр и терпелив!
Ты погоди еще чуть-чуть,
Не тронь рукавником железным
То нежное, что безмятежно
Едва лишь направляет путь.
Пусть много будущего зла
Ты видишь в одеяньях кротких,
Дыхание пределов плотских –
Вино для терпкого ума.
И помни, обнажая нож,
Поранишь сук – себя уронишь.
В премудром деле волка тронешь –
С овцы добра не соберёшь!
Станция Таганская
Было время,
искусство любила страна,
А художник считался героем.
В чёрном оползне шахт на развалинах дна
Он бродил по шахтёрским забоям
И хмелел без вина, примечая, как труд
Возбуждал огрубевшую нежность,
Он писал в перископ штормовой Тарханкут
На подлодке "Мыс Доброй Надежды"…
* * *
Время шло, век двадцатый почил на века,
Двадцать первый вошёл без конвоя
И увидел в пивной среди пьяного мха
Человека с апломбом героя.
Собеседник его, щёголь призрачных лет,
Лишь коснётся старик Тарханкута,
Улыбался в глаза и в стеклянный предмет
То ли водку лил, то ли цикуту.
Он поил старика и под вечер увёз,
Кто-куда, только видели воры.
Да буфетчица вслед пролила пару слёз:
«Старичок-то того, быть позору!»
Покатил по Москве на «кобыле» крутой,
Наш герой, утопая в велюре.
Не приметил старик, что возница лихой
Прятал рог под густой шевелюрой...
* * *
На московской квартире с лепным потолком
Они пили и пели про баньку.
- Кто прописан ещё?
- Только я - никого.
- А жена?
- А жена - на Ваганькове.
Полночь глухо ударила в чёрный Breguet:
- Подпиши.
- Это что?
- Так, бумага.
Старичок подписал.
Щёголь выключил свет
И исчез, скрыпнув дверью парадной.
* * *
А на утро вошли без ключей "господа",
Откупорили белую водку,
Проводили за дверь старика-дурака
На крещенскую метеосводку.
- Подходи, покупай
горсть мороженных слёз
от героя эпохи Советской!
Старичок-дурачок
продаёт их всерьёз
в переходе подземном,
как нецке...