сборник Письмена Столетий

                Джагафар    Эльбаев               

                РОДНЫЕ ПЕНАТЫ
               
                ДОРОГИ

Сидел я на пороге сакли старой,
Был близок вечер, вытянулась тень,
Арба со склона медленно спускалась,
Как будто вниз её тянула лень.
Теснилась под колесами дорога
И, вырвавшись, вонзалась в небосвод,
Возможно, дед мой с этого порога
Смотрел с надеждой на её полет.
А сколько их, дорого больших и малых,
Разбросано по вздыбленной земле?
Их называют: трассы, магистрали
И просто тропы в тундре и тайге.
Дорогами испытывали судьбы,
И каждая из них вела на бой,
А в человека веровали люди,
В тот миг он шел дорогою такой.
Когда была трагедией объята
Земля, горевшая от горьких слез,
К дороге припадала мать солдата,
На пыль роняя серебро волос.
Для матерей сыны не умирают,
Они ушедших не дождавшись, ждут,
А ждать всегда, как прежде помогают,
Дороги те, что к матери ведут.
Дороги – это письмена столетий,
Они потомкам скажут, кто мы есть.
Дороги – это молодость планеты,
По пройденным дорогам – людям честь.

               





ЧЕГЕМ

Как будто волн вспененных грозный бег,
Застывший в час волненья океана,
Стоят здесь горы. На вершинах снег
Белеет обескровленною раной.
Не в смутных очертаниях предстал,
А в четких линиях мне мир явился,
И твердость мысли, как подобье скал,
Постигнуть я всегда во всем стремился.
Я многое от гор в себя впитал,
И многому ещё не научился,
Чегем моею колыбелью стал,
Как дым над саклей, что тогда струился.
Он у иных – экзотика в глазах,
Романтика надутых приключений,
А для меня – земля, и на её камнях
Есть шрамы незабытых оскорблений.
Народ здесь жизнь всегда свою любил,
Тяжелую и горькую, как правда,
И тех камней, что он переложил,
Хватило бы на два Больших Кавказа.
Величием притягивал Кавказ
Своих врагов и с севера, и с юга,
Над каменным гнездом в недобрый час
Вставало солнце с почерневшим кругом.
Спокойно пролетали журавли,
И в перелетах уносились годы,
Произрастали зерна из земли,
Но были не всегда дружны их всходы.
История в течениях времен
Обычное имеет повторенье:
Вплотную к первой гибели племен
Подходит их вторичное рожденье.
Несметная орда неслась с мечом,
Казалось, что остановилось время,
Пылал гранит, и скалы грызла боль,
Ломалось, но не гнулось это племя.
И каждый раз искали племена
В пространстве угол самосохраненья.
Быть может ты, гранитная стена,
Их берегла века от истребленья.

Хранишь в крутой теснине много тайн,
Придавленных тяжелыми веками,
Я должен бы носить, как талисман,
                Политый кровью твой священный камень.
Видал ты многое и много пережил,
Познал жестокость бытия и силы,
Теперь ты песни новые сложил,
В них – утверждающие жизнь мотивы.
Дерзай, Чегем мой, изучай, твори,
Иди навстречу ветру и отваге,
Все достижения ты миру подари,
И тем же самым мир тебе отплатит.

               
               
                РОДИНА

Оставив, как тяжелое похмелье,
Равнинный стресс – издержки бытия,
Мы въехали в Чегемское ущелье,
В котором некогда родился я.
Великое творение природы,
Чегем могуч и зрелищен всегда.
Прекрасен он в любое время года
И сказочен в любое время дня.
Каньон Чегема – гордое созданье.
К чему слова? Здесь царствует восторг!
Из горла скал под радужным сияньем
В реку Чегем срывается поток.
Сквозь прорезь скал видна полоска неба,
Как будто кверху дном течет река,
И в синих водах, не сбавляя бега,
Проносятся, резвятся облака.
Парят орлы над гулкою тесниной,
Как видно, ставят «на крыло» птенцов,
Их быстрая, бесстрашная дружина
Наводит страх на фауну лугов.
У каждого на Родине есть родина,
Как бриллиантик в перстне золотом,
Клочок земли, несказанно особенный,
И мы вросли в него всем существом.

               

ЖУРАВЛИ

 

Охвачена земля тоскливым криком -
В осеннем небе стая журавлей.
Её я провожаю в путь неблизкий,
А вместе с ней – раздумья прошлых дней.

Созревший падает на землю плод,
Под звонкими крылами этих птиц,
Всё явное в безмолвие уйдет,
Как с небосклона сходит свет зарниц,

Судьба моя – кусочек тонкой пряжи
В челночном перелете журавлей.
Они узоры грустные мне вяжут,
Чем больше вижу их, тем мне грустней.

А грусть ко мне пришла как неизбежность,
Я раньше время гнал, теперь гоним,
Во всем тогда я чувствовал безбрежность
И жил, как расточитель, днем одним.

В сознанье бросив семена унынья,
Прозренье горькое мне стая принесла,
Прощается со стаей журавлиной
С осин опавшая вчера листва.

               
 
                МАТЬ
Скитанья нас ведут к родному дому,
Но прежде, чем приблизиться к жилью,
Мы, испытав приятную истому,
Глядим на закопченную трубу.
Увидим дым – осветит сердце радость,
Как нашу землю солнечный восход,
Исчезнет вмиг дорожная усталость,
И детство радостью безумной обоймёт.
И сколько чувств нахлынет в душу сразу,
Когда обнимешь старенькую мать,
Стоящую в косыночке из бязи,
Спокойную, умеющую ждать.
Зима давно коснулася рукою
Волос её, когда-то смоляных,
Как выгоревший склон лицо родное,
То самое, земное из земных.
Не знаю слов, которые б звучали
Сильней и ёмче простенького «мать»,
И если б всё на свете перебрали,
То не нашли бы слов ему под стать.
               
               
          ОСТОРОЖНОСТЬ
Неосторожный шаг допустит разум,
И он всю жизнь твою перечеркнет,
И что имел, всё потеряешь разом,
А что ушло, то больше не придет.
Не любит жизнь огульных толкований,
Рубак с плеча, уверенных в себе.
И лев, что гнался некогда за ланью,
Оказывался в хитрой западне.
Ударом театрального кинжала
Сплетения узла не разрубить,
Вопросов сотни голова решала,
И лишь один могла рука решить.
Подумать надо, где поставить ногу,
Ведь поле жизни – это скользкий лед,
И будет трудно заложить основу
Тому, кто, поскользнувшись, упадет.
На скользком месте нелегко подняться,
Не распылив оставшиеся дни,
Еще трудней в сознании копаться,
Не веря в свои первые шаги.
Всегда идет анализ вслед паденью,
Необратимость уживется в том,
Кто, изнуренный жестким сожаленьем,
Остался в положении крутом.
И каждый взлет, и каждое паденье
Находятся под острием угла.
Жизнь ежедневно начинай с мышленья,
Венцом чтоб были добрые дел.

               

                ДОЖДЬ В ЧЕГЕМЕ

Опять в Чегеме дождь стучит по крышам,
Как будто стая птиц клюёт зерно.
Люблю в такую я погоду слышать
Раскаты грома и смотреть в окно.

Наедине беседую с собою:
Что сделал для людей, чем дорог им?
Смеялся ли я над бедой чужою
Иль радовался я слезам чужим?

Всегда желал ушедшему из дома
Вернуться в дом, к семье своей живым,
Желал детишкам крепкого здоровья
И мир земле под небом голубым.

К себе я был взыскательным и строгим,
От мела сажу отличать умел,
На помощь шел короткою дорогой,
Простите те, к которым не успел.

Порою грустно, а порою тесно
В необходимости продумывать себя,
Но счастлив тем, что не ищу я места,
Куда бежать мне, совесть, от тебя. 

               




                О СЕБЕ
Легко сказать – могу себя познать!
Нетрудно и уверовать в такое,
В плохом себя пристрастно обелять,
Дешевое принять за дорогое.
Прощаю ли во всем себе грехи?
Иль может ангел я, совсем безгрешный?
От этой мысли засмеются петухи,
И на конюшнях зацветут черешни.
Где я бессилен – так в самом себе,
В тех нормах поведенья и общенья,
Что стали третьим «Я» теперь во мне.
А может быть, ненужным отклоненьем.
Я остаюсь загадкой для себя,
Которую никак не разгадаю…
Наверное, тем жизнь и хороша,
Что я себя ни чуточки не знаю.
               

               МОЕМУ АУЛУ
Мы все блуждаем в поисках чего-то,
И мир подлунный тесен нам порой,
Находим выход в пасти кашалота,
Бродяжий дух и возраст в том виной.
Когда меня постиг душевный холод,
Жестокий бич сознательных существ,
То я влетел в твои объятья, город,
Как мчащийся в безвестие экспресс.
Причалив к общежитью заводскому,
Багаж свой скромный я распаковал,
В нем путь к несуществующему дому
Среди досужих мытарств увидал.
Я, блудный сын далекого аула,
Теченьем урбанизма сбит тогда,
Приемышем стал стресса, темпа, гула,
И сросся с этой жизнью навсегда.
Засохнет дважды пересаженное древо –
К родным пенатам нет возврата мне.
Осталась лишь негаснущей и первой
Аул, родной, моя любовь к тебе.

               
               
                ХЛЕБ

Мне было десять или на год больше…
В землянке жили мрачной и сырой.
Сосед жил рядом – розовый забойщик,
Здоровый парень, с виду неплохой.

Однажды осенью, придя из школы,
Не смог открыть я сломанный замок,
Пошел к соседу, думал – он поможет,
И вот переступил его порог.

Жена его, багровая от смеха,
Меня брезгливым взглядом облила,
И со стола четыре булки хлеба,
Супругу что-то крикнув, убрала.

Я про замок и запертые двери
Забыл, когда увидел серый хлеб,
Ведь был он не таким, какой мы ели –
Застрявший в памяти моей навек.

Они, довольные за стол тот сели,
А я растерянно стоял в углу,
Буханку хлеба аппетитно ели,
А я глотал полынную слюну.

В моем желудке выросли глаза,
На хлеб чужой глазело жадно детство,
Щеку прорезала горячая слеза,
Слеза бесчеловечного соседства.

Он подмигнул мне и шутя спросил:
«Наверно кушать хочется, чертенок?»
И сытый смех его  тотчас сдавил,
Как обруч тот разбухшийся бочонок.

Я выскочил, смех выкинул меня.
Так детство моё хлебом оскорбили,
Что не могу понять и ныне я,
Какими чувствами те люди жили?

               


                РУБЛЬ

Вестей с фронтов в тревоге ожидал
Голодный город в области далекой,
Но похоронки шли, как черный вал,
Слезами заливая тыл глубокий.
        Погибшим миром воздавали честь,
Но для родных в том мало утешенья.
Пришла очередная с фронта весть,
 Как тысячи до этого мгновенья.
Продолжится чреда лихих годин,
Не перестанут в дверь стучаться беды.
Больная мать, отца теряет сын,
И это всё в преддверии Победы.
Оплакивая мертвых и живых,
В избе холодной мама умирала,
Просила своих близких и родных
В беде не бросить сына, заклинала.
Мальчонке шел всего четвертый год.
Остался он, судьбою обожженный.
Отделавшись рублем от всех забот,
Родня свела его в приют казенный.
Какая мысль переплелась с рублем
В сознанье хрупком существа такого?
Расставшийся с родительским теплом,
Он очень сильно  тосковал по дому.
Простаивал он днями у ворот,
Протягивал прохожим рублик рваный
И думал: «Если кто его возьмет,
То отведет домой, к любимой маме».
Вначале плакал, а потом молчал,
Лишь только даль охватывал глазами.
И часто взгляд его на сопке застывал,
Что высилась над старыми лесами.
Однажды женщина у тех ворот
Увидела стоящего мальчонку.
«Зачем он рублик мятый подает
И смотрит, выпучив свои глазенки?»
Напомнил сына ей тот мальчуган.
Мучительная память воскрешала
Военных дней зловещий ураган,
В котором она сына потеряла.

Остановилась, подошла. Присев,
Спросила ласково: «Кого ты ждешь?»
Ответил мальчик: «Маму!», оробев,
«А разве ты меня не узнаешь?»
В лицо смотрел ей долго он, упрямо,
Навертывались слезы на глаза,
И тихо прошептал: Моя ты мама?»
«Да, да, сынок, я за тобой пришла».         
               

                УКАЗ О ВЫЕЗДНОМ РЕЖИМЕ

Отбросив все космические меры,
Я просто по-земному нынче рад,
Что открываю старенькие двери,
Как много-много лет тому назад.

Старушка моя миленькая, здравствуй!
Любовь к тебе я через всё пронес.
Устал твой сын от вынужденных странствий,
И  множества тобой пролитых слез.

Меня ничем Всевышний не обидел:
Ни внешностью, ни силой, ни умом,
Но то, что я тебя сейчас увидел,
Явилось его милости венцом.

В снегах таежных сгубленные годы
Мне будут долго сниться по ночам,
Конвой, овчарки, синие морозы,
Прожекторы по лагерным углам.

Вулканом извержения запретов
Явился политический указ,
Который не печатался в газетах
И не знаком был для широких масс.

Жесток указ о выездном режиме,
И мог бы реки повернуть он вспять.
Слепой Фемиды адская машина
Брала за единицу «двадцать пять».

На похороны родственника – деда
Ушел я ночью в городок другой,
Из-за доноса своего соседа
                Я не вернулся более домой.

Я возвращался, но в степи открытой
Из спцкомендатуры три мента
Стояли у полуторки разбитой
И поджидали вроде не меня.

Я им не оказал сопротивленья,
Два слова бросил лишь наперекор,
Потом, когда предъявят обвиненье,
Ужесточит та фраза приговор.

Загнали в карцер под тремя стволами,
Сработали подложный документ,
И, наградив меня пятью годами,
Трагедию свели под инцидент.

Конфисковать имущество доходно:
Комендатура вымела наш скарб,
Осталась и раздетой, и голодной
Страданием иссушенная мать.

Меня же, быстро пристегнув к этапу,
Отправили в далекую Сибирь.
Пока в Москве не умер общий «папа»,
Гонял я в зонах смоляной чефир.

Амнистии не всех статей касались,
Бродила зона, будто на дрожжах,
Кончался срок, и дни, что оставались,
Казалось, застывали на часах.

И по Всевышней милости Аллаха
Свободы воздух ныне жадно пью,
Хотя носил я с номером рубаху,
Но не озлоблен, и людей люблю.

Мы многое с  тобою пережили,
Настанет, верю, время таять льдам,
Пусть никому в подлунном нашем мире
Не знать того, что привелося нам.

               
                РЕЧУШКА

Велико спокойно, в малом – суета,
Пустопорожность слов в нем притаилась,
И оттого, наверно, малая река
До моря не дошла, как ни стремилась.
Чтоб радугу создать вокруг себя,
О камни ударяясь, разлеталась,
О славе и величье думая, она
Среди камней безвестной затерялась.
Я говорил с ней в середине дня,
Поднявшися к её истокам чистым,
Звенел, как будто был из серебра,
Родник среди высоких трав душистых.
«Куда спешишь ты, горный ручеек?
Твоя вода нужна лугам вот этим!»
«Тебе, быть может, путник, невдомек,
Что есть огромные моря на свете?»
Наверно, резко обойдусь с тобой,
Но я скажу, нарушив грань приличья:
«Ты можешь из речушки стать рекой,
Когда не будешь думать о величье».
               

                ИВЕ

Стоишь в снегу под январем опальной
И ждешь прихода будущей весны,
Твои косички ледяными стали,
Позванивают, будто бубенцы.
Всё ждет цветенья, ивушка моя,
И даже то, что отцвело однажды.
Я, как и ты, во власти января,
Но только не дано цвести мне дважды.
Твой май придет из-под снегов апреля,
Лозу оденет молодой листвой,
Улыбкой ласковой своей согреет,
Лишь я не повстречаюсь с той весной.
Мой май придет в листке календаря,
Но не болеть мне радостью встречающих,
Я на перроне белом января
Останусь в списке вечно провожающих.
               
                СЫНУ
С братом поделись краюхой хлеба,
Не вонзай в него презренья взгляд,
В слабых не швыряй каменья гнева,
За такое люди не простят.

Не кичися тем, что ты безгрешен,
Нищего ни в чем не упрекай,
Мир сейчас, мой сын, и крут, и тесен,
Место своё в этом мире знай.

Помни то, чему учили предки:
«Подлость убивай всегда добром!»
Негодяй есть нравственный калека,
С ним не стой на уровне одном.

Ты с хромым не состязайся в беге,
В слепоте слепца не обвиняй,
Честным будь, идя к заветной цели,
И пути прямые выбирай.
               

                ИСПОВЕДЬ
Зачем бежал, судьбу свою кляня,
И прошлое оставив без вниманья?
Усердно в будущем искал себя,
А находил в нелепом оправданье.

Я счастья не нашел в других краях,
Тоска неумолима и сурова,
Тебе цены не знал когда-то я,
Цена утраты мне теперь знакома.

Хотел тебя я навсегда забыть,
Ревнивой безрассудностью гонимый,
Но жаром сердца мог бы пробудить
Среди зимы весенние разливы.

Был одиноким в дружеском кругу,
Блуждал среди людей я, как в пустыне,
Прости меня, и я в наш дом войду,
Прости меня, мой человек любимый.
               
ОДИНОКИЙ
Усталый, чуть суровей прежнего,
Походкой неуклюжей брел домой,
А за тобой, по улице заснеженной
Тащился пес, лохматый спутник твой.
Нет ни жены, ни матери, ни сына,
А диалектика берет своё,
И на лице, как корка апельсина –
Свела угрюмость желтое гнездо.
Друзья ушли, иные уж в могиле,
И ты один остался бирюком,
Тебя, как веешь ненужную, забыли
За дальним, неуютным уголком.
«И если не умрешь, то старым станешь»,
Так говорят в народе у меня,
А если молодостью жизнь обманешь,
То трижды взыщет старость у тебя.
Приходит жизнь за старыми долгами,
Ведь очень многое ты взял у ней,
И всё пустил попутными ветрами,
Расплата будет тем трудней.
               

                САТЕЛЛИТ
Мы говорим, что звезды холодны,
И утверждаем эту мысль в сознанье,
А что быть может холодней Луны,
Бесчувственнее, чем её сиянье?

Как медный таз, начищенный песком,
Который вывешен в музее нашем,
Она повисла над большим хребтом,
Наполнив светом каменные чаши.

Луна нашла свой угол отраженья,
Блуждая в небе, и довольна тем,
Что рядом с Солнцем, за своё свеченье
Свеченье Солнца представляет всем.

Поверхность мертвая способна отражать
Лучи, которые преградой не закрыты,
Но Солнцем никогда не сможет стать
Луна в приспособленческой орбите.
               
                СНЕГ
В прощальном вальсе медленно кружась,
Под фонарями улицы глубокой,
В молчанье ночи падают, искрясь,
Снежинки голубые с неохотой.
Из-под воротни высунув свой нос,
Повизгивая, очень громко лает
Лохматый, не видавший снега пес,
Кого же он от снега охраняет?
А снег ложится тихий, словно грусть,
Наполнив переулки чувством белым,
Идущий, я прошедшим становлюсь,
Но для кого-то этот снег ведь первый.
Идет над всей землею грустный снег,
Тяжелый, словно наши с вами годы,
И мы, на нем оставив четкий след,
Идем встречать другую непогоду.
               
               
                ПОБЕДИТЕЛЬ

Погасли звезды в небе голубом,
Встает заря над спящею землею,
И в ранний час я вспомнил об одном
Мальчонке, что вчера ходил героем.
Он выиграл отважно первый бой -
Велосипед упрямый покорился!
Настойчиво к победе шел герой,
И, наконец, он своего добился.
Восторг бурлил! Он – ликованье весь!
От счастья его сердце чаще билось.
И он кричал дружку, что мочи есть:
«Я ездить научился! Получилось!»
Был вечным спутником большой синяк –
Подарок необъезженной машины.
Но, глядя на него, он говорил: «Пустяк!»
И выше подворачивал штанины.
О, если б мог вот так воскликнуть я
Самозабвенно, как воскликнул мальчик!
О том, что научился я писать,
Орал бы я, наверно, на весь Нальчик.

               
НОЧЬ В БОЛЬНИЦЕ

Ночь, как путь каравана, длинна,
Миражи, словно в знойной пустыне,
Одиноким верблюдом стена
Держит вывеску о карантине.

Ходит гулко вокруг темнота
И притворно медведем вздыхает,
Или в окна вползает луна
И сиделкой  в углу засыпает.

Мысль, как будто в термометре ртуть,
Замерла на последней отметке.
Я напрасно стараюсь уснуть
В этой давящей каменной клетке.

Пролетев через ночь, я упал
На ладони грядущего утра,
Воспаленные веки поднял
И воспрянул, увидевши чудо.

Здравствуй, солнца немеркнущий свет!
Неужели я шел к тебе вечность?
Ты встречаешь меня много лет
Добротою своей бесконечной.


               

                ВОЛК

Мне жаль волков, что превратились в гончих
В хорах собачьих - жалких подвывал,
До травли егерей таких охочих,
Что каждый бы друг друга разорвал.
Я видел их уродливые морды,
Когда они, склоняясь над западней,
Шептали егерям: «Он очень гордый,
И пусть за всё заплатит головой».
А кровь моя спекалася кусками,
Роились мухи сизые у ран,
И, стиснув, как слесарными тисками,
Мне лапу раздробил стальной капкан.
Но боль свою я не залил слезами,
        Я лапу перегрыз, оставил псам,
И, выбравшись из этой жуткой ямы,
Пометил кровью, где прошелся сам.
И эту кровь почувствуют собратья,
Пройдут, минуя красный коридор.
Они уйдут, и взять их не удастся,
Их не настигнет чей-то приговор.
Я гордый зверь, мне как-то не пристало
Скулить собакой, прячась за плетень,
Я знаю, где и в чем моё начало,
И будет каковым последний день.
Мне егерь – враг, ему я недруг давний,
Стволам с клыками примиренья нет.
Мы делим территорию на равных,
Как время суток в марте  - тьма и свет.
Катать свиней по цирковой арене –
Не мой удел, возьмите это в толк.
Я не родня собачьим наслоеньям,
Я просто волк, всегда я просто волк.
               
                ХОЗЯИН НЕБА
В небесном мире птиц больших и малых,
Где клекот держит в страхе щебетанье,
Где сила сильного – бессилье слабых,
Есть просто гибель, нет там оправданья.
Пространство всё подвластно лишь орлу,
Хозяин неба – грозный повелитель,
И, тронов выбрав для себя скалу,
Он восседает после кровопитий.
В полёте он на землю бросит взгляд,
Презренья полный, и земные гады
Засуетятся или задрожат,
Спасенья нет тогда и нет пощады.
В хребет вонзится остриё когтей,
«Рожденный ползать» тотчас взмоет в небо,
Последний визг – и средь больших камней
Лежат куски раздробленного тела.
В небесном мире птиц больших и малых,
Где клекот держит в страхе щебетанье,
Где сила сильного – бессилье слабых,
Есть просто гибель, нет там оправданья.
               
                КАПИТАН
Пред ним снимала шапку Антарктида,
И с ним на «Вы» Антарктика была,
На пенных гривах волн его носила
Соленая завидная судьба.
Маяк приветливо светил ему,
Входил он в порты берега чужого,
Как будто десять жизней на веку
Прожил он, знал и видел очень много.
Просторам отдавший себя морским,
На суше – словно на ходулях шатких.
Стояло «Дальше что?» теперь пред ним,
Как «Быть или не быть?» пред принцем Датским
Сошел на берег грустный капитан
В той гавани, что старостью зовется,
Слеза прощальная упала в океан –
В котором его сердце остается.
               

                ОБЕЛИСКИ
Лежат цветы на постаменте низком,
Будто запекшаяся кровь солдат.
В молчании тревожном обелиски
На нас суровой правдою глядят.

Потомков благородных боль немая –
То скорбь седая наших матерей.
Бьют обелиски, к миру призывая,
Настойчиво набат в сердцах людей.

Они в немом строю уходят в вечность,
Понятен миру каменный язык,
В них самая большая человечность,
В них также благородства светлый лик.

Биенье пламенного сердца слышим
Мы в пульсе нашей трудовой земли,
Он сделал жизнь торжественней и выше,
Солдатом павший в грозовые дни.

               

               
                ПИАНИСТ
Застыв на мгновенье, как будто в полете,
Изящные руки бросаются вниз,
И гибкие пальцы, как сильные когти,
В клавиатуру рояля впились.
И звук, словно ток, создает напряженье,
В чувствительных пальцах высокий накал.
Рояль, при контакте снимающий жженье,
Сам в пламени черном на сцене сгорал.
Порыв безудержен в душе пианиста,
В пружинистом теле, готовом к прыжку.
Весь зал утопает в рапсодиях Листа,
В мелодиях вещих, несущих весну.
Причастность к великому нас возвышает,
В молчании зала огромная дань
Тому, чьи творенья сегодня звучали,
Тому, кем оседлан капризный рояль.
               

             НЕБЛАГОДАРНОСТЬ
Складывалось в жизни всё престранно:
Как тревогой поднятый солдат,
Скинул, что имел, в два чемодана,
Бросил дом и подался в отряд.
В новом месте песнь не так звучала,
В чем-то пробивалася тоска,
Так заведено – где б ни петляла,
В русло старое войдет река.
Так и я в края свои вернулся,
И с желанием взглянуть на дом,
Приоткрыл калитку и столкнулся
С серым, мною выращенным псом.
Тут же на крыльце, в халате барском,
Протирая сонные глаза,
Пнем торчал хозяин с носом красным,
Руганью подтравливая пса.
Пес взлетел, в глубокой черной пасти
Оказалась правая рука,
Из глубоких ран в моем запястье
Брызнули четыре ручейка.
Может, не по злобе это сделал,
Но ему хозяин четко вбил:
Кормят не за зря насущным хлебом,
А за то, чтоб верою служил.
В жизни зачастую так бывает:
Для одних тупик – простор другим,
Совесть  их ни в чем не обвиняет -
Скрыта за бездушием своим.

             

НА ПУТИ ИЗ СВАНЕТИИ

Надо мною тучи, тучи,
Нет ни солнца, ни луны,
Только сыплет снег сыпучий,
Горы в мрак погружены.
В этом адовом круженье
Вьются горы, как вьюны,
Только я лишен движенья,
Будто сброшенный с Луны.
Словно вязкая трясина
Затянула, не сойти,
Липнет снег, как паутина,
Я застрял на полпути.
Непогода, непогода
Воет в щелях ледника.
То разгневалась природа
На такого чудака.
Машет крыльями орлица
На уступе у гнезда.
Если плачет эта птица,
Значит, к ней пришла беда.
Рад я встрече с этой птицей,
Всё ж – живое существо.
Как мне с нею объясниться?
Где найти то волшебство?
Непогода острым клином
Рассекает пополам
Мир, казавшийся единым,
Тот, в который верил сам.

               




НОСТАЛЬГИЯ
 
Нас пришпорила жизнь городов,
Дикий ритм срывает подметки,
Мы похожи на тех рысаков,
Что запряжены лихо в пролетки.
Нам бы в горы на пару деньков
И увидеть всё то, чем мы жили,
Вспомнить тихо, без вычурных слов,
Тех, кого больше жизни любили.
Тех, кого потеряли тогда,
Тех, кого позабыть мы не в силах,
Потому нас так тянет туда,
Где всё было без лжи  и красиво.
Любоваться вершины иглой,
Пить иссохшею грудью прохладу,
Основать бивуак под сосной,
Синий вечер принять, как награду.
Небо ночью, как сад подвесной,
Словно яблоки звезды сияют,
Чуть подпрыгнешь – достанешь рукой,
До чего же красиво мерцают!
Каждый чувственно прожитый день –
Золотое звено жизни нашей.
Да не ляжет на прошлое тень,
Пусть оно станет лучше и краше.
Часто прошлое сами зовем,
И оно откликается эхом.
Любим горы, и этим живем,
В час печали они ним утеха.
 
               
                ИСПОВЕДЬ

Поредело моё окруженье,
Месяцами молчит телефон,
Реже стали прямые общенья,
Каждый в думы свои погружен.

Я закончил беспутную тряску,
Но не так, как хотелось бы мне,
Потускнели любимые краски,
Песнь иная в родной стороне.

Что отмерено щедростью неба,
Не вмещалось в земную суму.
Остается немножечко хлеба,
Да и тот по пути раздаю.

Поезд мой подошел к полустанку,
Остается один перегон,
Может, вечером иль спозаранку
Сяду в литерный серый вагон.

Рельсы – струны на грифах полотен,
Декой смотрится старый вокзал,
В вальсе медленном кружится осень,
Заметая листву под портал.

Тихо плачет фонарь на перроне
Безутешно  скорбящей вдовой,
Льется жиденький свет из плафона
Желтоватою, мутной слезой.

Всё движенье – в одном направленье,
Неизбежность – таков наш удел.
Мир прекрасен в своем обновленье,
Дай-то Бог, чтоб всегда молодел.

И одно на сегодня желанье –
Не оставить потомству пятна,
Чтобы жить ему не в оправданьях
За поступки мои и дела.

               

        МИР ЛЮБВИ

 
                НОЧИ

Люблю я романтические ночи,
Без них поэзия – иссохшая река,
Из коей не черпнешь и малой строчки
Для своего скрипучего стиха.

Люблю я алость раннего рассвета
И строгость ритма солнечного дня,
Но всё ж себя я чувствую поэтом,
Когда над головой горит звезда.

Когда луна, как щит лихого скифа,
Удерживает натиск облаков,
Когда в груди кипит неразбериха
Потоками нахлынувших стихов.

Всего чуть-чуть взыграй воображенье,
И каждая вершина – персонаж,
Лишь только улови часы рожденья
И этот перевоплощенья час.

В нем каждый миг, несущий откровенье,
Наполнен чистотой и волшебством,
Сливаются глубокие теченья
Чудесных сказок с лунным естеством.

Ночные горы – наше очищенье,
И, если Бог небесный рай создал, -
Слепил его по образу Чегема,
Места другие он не признавал.

            



                ВЕСНА

Земля в снегу не вызвала эмоций,
Как женщина, одетая в пальто.
Ведь в облака закутанное солнце
Не дарит животворное тепло.

Зеленым клювом горьковатой почки
Весна разбила скорлупу зимы,
Прогалина рябой ворчащей квочкой
Ворочается в пепельном дыму.

Люблю идти один тропинкой горной
И слушать пенье прилетевших птиц,
Смотреть, как меж густых ветвей проворно
Мелькает стая маленьких синиц.

Присев над малой лужицею чистой,
Что отражает синий свод небес,
Я вижу, как внутри земли лучится
Светило, согревая голый лес.

Весна пределы всякие ломает,
Границы чувств закрыты для ума,
И всплеском мою душу наполняет
Разлившаяся талая вода.

Весна – ведь это песня о прекрасном,
Мелодии красивы и нежны,
Она людей одаривает счастьем,
Несчастия ж изобретаем мы.
         

               ЛЕТНЯЯ НОЧЬ
Сгорел в пожарище заката вечер,
Как мотылек на пламени свечи,
Проснулся на снегах дремавший ветер,
Чтоб беспредельно властвовать в ночи.

Кружит, резвится облачная кипень,
И как из толщи океанных вод
Всплывет гора, мелькнет алмазным пиком,
И снова в погружение уйдет.

Другая -  рядом из туманной пряжи
Косичку перистого облака плетет,
Под ней ущелье, разделяя кряжи,
Уткнувшись, вымя ледника сосет.

Река, как разъяренная тигрица,
Бросается на каменный утес,
Вгрызается, ревет и дальше мчится,
Еще сильнее распаляя злость.

Густой щетиной охвативший склоны
Сосновый бор окрашен бурой хной,
Зарница, вспыхнув, как азарт погони,
Погасла за далекою грядой.
       
 
                ОСЕНЬ
Расплескали улетающие птицы
Солнце крыльями на скатерть сентября.
Осень ходит по владеньям, как царица,
И к ногам её ссыпается листва.

Облепиховые ягоды в испуге
Жмутся выводком в объятьях веток-мам,
Только сосны не снимают в той округе
Перед осенью игольчатых панам.

Расстелив свои косматые дорожки,
Можжевельник, старый плут и ловелас,
Гладит беленькую ножку у березки,
Будто приглашает на осенний вальс.

Вечер франтом в реверансах выплывает
С фонарем-луной в невидимой руке,
Призрак ночи в небе звезды зажигают,
Возникают полутени вдалеке.
               




                УТРО В ГОРАХ

В малиновый рассвет упали росы,
Словно дробясь, всю ночь шел звездопад.
К дневным стоянкам потянулись козы,
Ведя с собой накормленных козлят.
Холодных масс воздушные потоки
Свинцовый запад гонит на восток,
И кораблем, что затерялся в водах,
Луна куда-то медленно плывет.
Туман застрял меж стенами теснины,
Как ватою груженая арба,
Что шла, скрипя, к подножию вершины
И вниз скатилась с узкого моста.
Раскачивает ветер куст рябины,
А гроздья, словно гребни петухов,
Мелькают в свалке драки петушиной,
Краснея в утреннем соцветии лугов.
Цвета густые мягкими сменились,
Проснулись птицы, старый лес ожил,
И люди все за сутки изменились.
Будь счастлив тот, кто счастье заслужил!
               

                ОСЕННЕЕ УТРО
Земля дождями вешними умылась,
Деревья с грустью улетают в небеса,
И под моим окном давно проснулась
Голубка сизая, испив всю чашу сна.
И этим утром, пасмурным и хмурым,
Весь город на ладони у меня,
И даль его под тяжестью чугунной,
В которой спряталася алая заря.
Багрово-желтым пламенем объяты
Чинары на далеких склонах гор,
И ели голубые, как солдаты,
Несущие безропотно дозор.
А город шепчет что-то в полудреме,
Подставив мётлам серые бока,
И самолеты на аэродроме,
Стоят в ряду, как на току тетерева. 
               
                ОСЕНЬ В ЧЕГЕМЕ
Как в балете «Лебединое озеро»
Балеринами, застывшими на «па»,
В гриме осени стоят березы
И не могут повернуться никуда.
Облепиховые ягоды в испуге
Выводком прижались к ветке-маме,
И лишь сосны не меняют в той округе,
Свои вечные, колючие панамы.
Можжевельник, старый подхалим,
Расстелил вокруг зеленые ковры,
Ветерок вприпрыжечку по ним
Вниз спускается  с крутой горы.
День и ночь поют холодные речушки,
Нет для них отгулов, выходных,
И порою малая пичужка
Утоляет быстро жажду в них.
А вот идет морозец франтоватый
С фонарем-луной в заснеженных руках,
И заступает скоро он на вахту,
А значит, минус градус на часах.
Как шелк нарядов, сброшенный к ногам
Красивой женщиной перед любимым,
Упала ночь к белеющим стволам
И гладит звездною рукой им спины.
               
                РАННЯЯ ЗИМА
Ртутные туманы на подушках гор
Восседают грозные, как ханы,
За свои права зима вступает в спор,
Посылая злые ураганы.
И безвременьем ударила она,
Как внезапная жестокость рока,
Падает совсем зелёною листва,
Не напившись золотого сока.
На ветру деревья голые свистят,
Будто им повыбивали зубы,
Неуклюжими дантистами сидят
Вороны, в стволы уткнувши клювы.
Не тревожат молодые деревца
Помыслы мещан, в них нет участья,
Но безвременно опавшая листва
Для меня – зеленое несчастье.            
               
                ЗИМА
Морозное солнце, искрится день,
Природа, как скрипка, чутка,
Около сосен сутулится тень,
Грея на солнце бока.

Хрустит под ногами песчаный снежок,
По речке – сплошные мосты,
Только не может набросить ледок
Зима на родник у сосны.

Он, как котенок, играет с лучом,
Шипит, пузырьками мигает,
Или смеется, клокочет ключом
И змейкой под снег убегает.

Зайцы, напившись, дают стрекача
Иль приседают пугливо.
Зимняя сказка, как ты хороша!
Всё в тебе просто, красиво.
            

               ПРИЗНАНИЕ
О, если б я был мудрым Соломоном,
Моею Суламифью стала б ты!
В саду под тихим, лунным перезвоном
Встречал бы я богиню красоты.

Своей души нежнейшее звучанье
Дарю тебе, и только ты одна
Моим проступкам станешь оправданьем,
Моей судьбы далекая звезда.

Порыв к прекрасному всегда прекрасен,
За  это не осудишь ты меня,
Он никогда не может быть напрасен,
Когда порыва нет, тогда – беда.

От пут бездушья ты освободила,
Дала мне крылья алые зари,
Неведомые чувства пробудила,
Пришла весна, и ею стала ты.
               
                ГЛАЗА
Какой простор в глазах твоих спокойных!
Какая в блеске их сокрыта страсть!
Глаза твои поэзии достойны
И кисти гениев эпохи «Ренессанс».
Твои глаза, лукавые, как звезды,
Летят под черной радугой бровей,
Они чисты, как утренние розы,
Нежны, как ласки добрых матерей.
Два моря голубых, залитых солнцем,
О, сколько юношей утонет в них!
Так поневоле станешь стихотворцем
И в чувствах собственных дотла сгоришь.
А жизнь мала, и мне её не хватит,
Чтоб всё сказать, что думаю сказать…
Что делать мне – смеяться или плакать?
Влюбиться проще, чем любимым стать.
               
                В НОЧИ
Какая кошка пробежала между ними?
Что их заставило в ночи стоять?
Январь - весь от морозов сильных синий,
И трудно теплые слова в нем отыскать.
Она не говорила, что права,
Ей безразличным стал сей человек,
С замерзших губ замерзшие слова,
Слетев, как птицы, падали на снег.
Невнятное его шептали губы,
Не шевельнулся, словно он примерз,
Не говорил ей слов вульгарно-грубых,
«Что будет?» - перед ним стоял вопрос.
Гордыня женская по ночи вьюжной
Вела её в неясность ждущих бед.
А он стоял здесь, никому не нужный,
И злая вьюга заметала след.
Как будто с курса сбившаяся птица
                Он потерял во тьме ориентир.
Куда идти? К чему теперь стремиться?
Теперь во власти вьюги он и мир.
Стояла полночь. Он вернулся в дом.
Его ждала встревоженная мать
И молвила: «Я виновата в том,
Что не учила женщине прощать».      
               
        ЗАПОЗДАВШАЯ ЛЮБОВЬ
Любовь в большом и малом драматична:
Смирение и бунт, цветы и меч,
И юноши, казненные публично,
И тихая, взволнованная речь.
Хотя «любви все возрасты покорны»,
Покорна ли всем возрастам любовь?
К ней нужно относиться осторожно,
Порой она страшней любых оков.
Устав выискивать ненужное лекарство
И в сестры брать печальную звезду,
Профессор наш, истерзанный коварством,
Лелеял потускневшую мечту.
Трагическая тень - любви насмешка,
Он признан миром, но не нужен ей,
Сидел в ночи и плакал безутешно,
Один среди бесчувственных камней.
А горы покрывая позолотой,
На землю лился яркий дождь луны,
Белели ледники, лавинный грохот
Рвал пелену подлунной тишины.
От малых звезд к «Медведицам» тянулись
Уставшими верблюдами хребты,
Ковши созвездий в небе развернулись
И бисер ссыпали в ущелия-мешки.
И где-то там вздыбившиеся реки
Врезалися в сосновые леса,
Дремал в рододендронах мягкий ветер,
Обняв головку белого цветка.
Из тонкой пряжи легкого тумана
Вершины-ветераны пряли нить,
Над ними славным вестником бурана
Метал поземки яркий Млечный Путь.
В своей любви профессор затерялся,
Не замечал всей этой красоты,
А шпилей солнца луч уже касался
И землю выводил из темноты.
Любовь в большом и малом драматична,
Она – не васильковые поля,
А поздняя, пришедшая вторично,
Особенно бывает тяжела.
          

               РАССТАВАНИЕ
Всколыхнулася во мне
боль моя –
Снова сумрачный перрон
вспомнил я,
Ты, слезу смахнув рукой,
улыбалась мне,
Говорила: «Милый мой,
я вернусь к тебе!»
Расставанья горький вкус
понял я,
И утраты тяжкий груз
гнул меня.
Белой птицей улетела,
не свила гнезда,
А вокруг весна шумела,
и сирень цвела.
Память вновь цветеньем тем
по весне
Белой пеной залила
сердце мне.
Что теперь с тобою сталось
и в судьбе ты чьей?
Ты была, и ты осталась
песнею моей.
               
               
                ВЕЧЕР
Пылает горизонт большим пожаром,
И облака, как дым, повисли над землей.
Вороны дряблые над градом старым
Подняли крик, переходящий в вой.

За серый дом сквозь щели туч цеплялся
Лимонными руками уходящий день,
Во мраке потихоньку растворялся,
Оделся город в розовую тень.

И вскоре к линиям кварталов строгих
Вечерняя спустилась кривизна,
Вдруг  стали пьяными бетонные дороги,
Зажглись автомобильные глаза.


Луна, как каравай поджаренного хлеба,
Легла на полотенце Млечного пути,
Входящих в мир любви встречает небо
И дарит звезды им до утренней зари.
               
               
                ЗИМНЯЯ НОЧЬ

Снега, как накрахмаленная простынь,
Накрыв постель зимы из жухлых трав,
В пространство льют таинственную просинь,
В которой тень проносится стремглав.

В песцовых шапках тонкие осины
Стоят перед зеленою сосной
Гусятами, что с мамою-гусыней
Собралися идти на водопой.

Под тонким ситцем снежной пелерины
На белых сценах дремлющих полян
Застыли в «па» березы-балерины,
В корсет морозный затянув свой стан.

Как по волнам, по горным перекатам
Хозяйкой ночи из заморских стран
Плывет луна на облаке косматом,
Рассматривая снежный океан.

Потом, как колобок, на лисью морду
Взобравшийся, уселася на пик,
Глядит в озерную живую воду –
Румян ли без того румяный лик?

Стою средь гор, как будто в старом цирке,
Не знавшем представленья много лет,
И звезды, словно маленькие дырки,
Сквозь купол пропускают бледны свет.

Бывают ночи – без единой тучи,
Они волнуют, радуют меня,
И кажутся красивее и лучше,
Светлей иного солнечного дня.
               
ДРУЗЬЯМ. ПОСВЯЩЕНИЯ
               
 

 КАЙСЫНУ КУЛИЕВУ
Ты не похож на тех, кто налегке
Бежит в бессмертье, не имея груза.
Могучей уподобившись реке,
Несет твоя взыскательная муза
Тепло и свет живущим на земле.

Поэту мера – пройденный маршрут
По бездорожью творческих исканий.
К столицам мира из Чегема путь
Лежал сквозь годы долгих испытаний,
Которые нельзя перечеркнуть.

Порой поэт под лавровым венком
Услужливостью гибкой отличался,
Но ты всегда был истинным певцом,
Народу верным в трудный час остался,
                Не сделавшись великим беглецом.

Кайсын, не будем время торопить,
В больших делах – большие перемены.
Тебе Землёю суждено творить!
Ты не стоял пред жизнью на коленях
И подаянья не умел просить.

Ты понял мудрость терпеливых скал
И всю жестокость нынешнего века,
Свою поэзию ты к мужеству склонял,
И в том твоё величье Человека,
Что людям гимн на камне высекал.
               

                НА РОДИНЕ КАЙСЫНА
Как встарь, ворчлива горная речушка
В краях, что Богом отданы орлам,
Где чётки звезд, как добрая старушка,
Луна перебирает по ночам,

Теснину, словно каменную люльку,
Качает, колыбельную поёт.
И песня лунная в пространстве гулком
Таинственно-печальная плывет.

В ледовых шлемах горные вершины
Стоят на страже дремлющих долин,
Ущелья, будто трубки исполинов,
Клубятся облаками у теснин.

Встает рассвет, меняются картины,
Пронзает полог ночи яркий луч.
Проснувшись, ветерок погнал с низины
В верховья гор стада мохнатых туч.

С лугов уходят туры в поднебесье,
К дневным стоянкам, под прикрытья гор.
Зеленые поляны – их поместья,
Где ставится всегда дневной дозор.

Орлы взлетят на горные высоты,
Подхватит их поток воздушных масс.
Своим парением в часы охоты
         Нас птицы восхищают каждый раз.
Рождаются поэтами все горцы,
Но как всегда, лидирует один.
Бывают неплохие стихотворцы,
А стал Кайсыном только сам Кайсын.

Остался верен он своим истокам.
Земною восхищаясь красотой,
Отсюда он ушёл в своё далёко,
За яркой и немеркнущей звездой.
               

          ПОЛЯРНАЯ ЗВЕЗДА
                Памяти К.Кулиева
Я был ему не мемуарным другом –
Сближала, видно, родственная кровь.
Как атаманы пишущего круга,
Я не входил в число учеников.

Бывает, духота тревожит время –
Кому-то надо окна растворить,
Пришить к седлу оторванное стремя,
Коня перед дорогой напоить.

Великие в быту и впрямь, как дети.
Рассеянность – привычная черта.
Он мог ботинки вытереть беретом,
Мог не заметить разных два носка.

Не вышел из земного притяженья -
Мудрец и балагур в лице одном,
Он согревал людей своим общеньем,
Как солнце деревца своим теплом.

Он видел соль земли в простом народе
Основу жизни всей в труде крестьян,
И верил в чистоту людской природы
Но не любил, когда в ней рос бурьян.

Он жизнь рассматривал сквозь призму смерти
И каждый миг её благословлял,
Навстречу солнцу шел встречать рассветы,
Как добрых вестников земных начал.
               
КНИГА В РЮКЗАКЕ

Сигнал тревоги – красная ракета!
Гражданский долг нас на ноги поднял.
Мы вышли на спасенье человека,
Который в реку с выступа упал.

Дых-Су коварен и свиреп безмерно,
Опасен он при таянье снегов,
На нас обрушил исступленье гнева,
Стараясь вышвырнуть из берегов.

Была утроенною степень риска,
Предел всему – в воде со смертью бой.
Спасли попавшего в беду туриста –
Далось нам это дорогой ценой.

Проваливалась память словно в яму,
Турист в бреду просил у нас тепла.
По берегу добравшись до поляны,
Разбили бивуак у родника.

Костер мы развели в мгновенье ока
И, разбирая пострадавшего рюкзак,
На целлофановый наткнулись сверток –
В таких маршрутные листы хранят.

В пакете книга. Я прочел названье
И этим был немало удивлен:
Кайсын Кулиев «Раненый камень»,
И два бинта стерильных в свертке том.

Как будто шел на помощь камню парень!
Случайна ль близость книги и бинтов?
А может, он воспринял как реальность
Заглавие Кулиевских стихов?

Когда уходим в дальнюю дорогу,
Поэта близкого всегда с собой берем,
Он делит с нами радость и  тревогу,
Осилить трудность легче нам вдвоем.
               
               

 БЕСЕДА С КАЙСЫНОМ КУЛИЕВЫМ
Как Маяковский с дипкурьером Нетто
Беседовал о жизни непростой,
Беря прием великого поэта,
Позволь, Кайсын, поговорить с тобой.
Пришлись бы по душе все перемены?
Ведь снова стал великим Пастернак,
Тарковский возвращается Арсений,
И Солженицын больше нам не враг.
Тогда не предал автора  «ГУЛАГа»,
Чем впал в немилость лидеров ЦК.
Ты узник сам того ж архипелага,
Как все твои писатели-друзья.
Я слушал выступление Давида,
Мыслителем его ты называл,
Душевными словами, не для вида,
Он о тебе с любовью вспоминал.
Из всех твоих друзей он самый верный,
Калмыкии степной великий сын,
И помнил он, что есть в Чегеме – первом
Его ближайший друг Кули Кайсын.
А что в ответ? Ни взлета, ни посадки.
Распроданы билеты в никуда,
А в залах ожиданья пробки, давки,
И фраза до корней оголена.
Ведь выпустили из железной клети
К свободе не приученного льва,
Увидев дрессировщика без плети,
Подумал: «Цирковые номера».
Свобода – это пища демократов.
Скажи, Кайсын, а нам что делать с ней?
Её пересолили бюрократы
И подают с гарниром из камней.
Не с той бутылки выпустили джина,
Затор, запор, хоть снова закупорь!
При тусклом свете свеч из папрафина
И ныне каждый строит свой забор.
Работают формалы очень грубо,
Из аппаратов сколотив альянс,
Народ идет, покусывая губы,
За веру отдавать последний шанс.
На нас, как на медвежие забавы,
Европа смотрит, обнажая грудь,

                А мы, сверкая голыми задами,
                Порой изображаем что-нибудь.
Дурак и гений – равно боль при родах,
Для матери что тот, что этот – сын.
Приблизит гения к себе природа,
А дурачку преподнесет кувшин.
Скопился пар в котлах больших республик,
И каждая дает огромный крен.
На станции «Коммуна» ждали бублик,
А получили дырочку взамен.
И не сработал клапан стравки пара,
А стрелка датчика проходит круг,
Локомотив – в тупик, но без состава,
Чтоб не ушел куда-нибудь он вдруг.
Свобода действий действует свободно,
Ползут на щит неясные дела,
Проекты обсуждают всенародно,
Как свой народ раздеть бы догола.
Предприниматели– «ничтяк» ребята,
И тут не надо стульчики ломать,
В сравненье с ними Бендер – просто лапоть,
Они ж умеют танки продавать.
Туман съедает призрачные цели,
Как серый цвет съедает красоту,
С годами мы всё более серели
И двери открывали в пустоту.
И сыпались плакаты-златоусты
Как просо из дырявого мешка,
Но колоски на стеблях были пусты,
И болтовней оскоплена земля.
Отмахивались от кричащих фактов,
Но почему-то осознали вдруг:
Коней забили, не сработав трактор,
Соху сломали, не построив плуг.
Сегодня мы без лозунгов-дебатов
Должны колосьям возвратить зерно
И выпустить на Запад демократов,
Глядящих в Европейское окно.
Кайсын, я говорю с сознаньем боли,
Не чужд мне перестроечный процесс,
Но мы гоняем ветер в чистом поле,
Пора бы кое-что и сдвинуть с мест.

               

                ДРУГУ
      Кашифу Мамишеву
Я стрелять в тебя не стану,
Не стреляй и ты в меня,
В налетевшем урагане
Братство нам терять нельзя.

Рушит мир плохое слово,
Динамитом дружбу рвет,
Я не вымолвлю такого,
Сделай то же в свой черед.

Массой сели зло скопилось,
Берега все из песка,
Прочерти в них путь, не силясь
Хлынет лавою беда.

Под одним живем мы небом,
Дышим воздухом одним.
Мы с тобой делились хлебом,
И его не оскверним.

Кровью родственные узы
Крепко связывают нас,
И семейные союзы
Множит время каждый час.

Не соседи мы, а братья,
Между нами нет межи,
И за что мы будем драться –
Я не знаю. Знаешь ты?

Я вражду племен не славлю
Не вблизи, и не вдали,
А о тех, кто гонит травлю,
Разговоры впереди.

В чем повинны будут дети?
Пожинать им черный плод,
Если пустим мы в столетье
Пули в родственный народ.

               

 ПРОДОЛЖЕНИЕ РАЗГОВОРА
                Другу Кашифу Мамишеву

 У малого народа нет истории,
Вокруг неё всегда плетется ложь,
Подпитанная злобою теория
Растет в газетах, как во поле рожь.

Каким народом создана земля,
И воздух создан нацией какою?
Кто, попросив у Бога семена,
Посеял их волшебною рукою?

Пусть встанет тот и скажет: «Это я
Земной цивилизации создатель.
Я, оторвав у молнии с хвоста,
Принес огня на землю чудо-факел».

Не меч великим делает народ,
Не меч его оправдывает разум,
Величие в народе том живет,
Который равен и большим, и малым.

Народам – нет, а личностям всегда
Нужна война по всем законам Марса,
Они и раньше, в прошлые года,
Удобно жили по ученью Маркса.

Сгорает слава восковой свечой,
Ей не объять на время, ни пространство,
Хотелось очень горке стать горой,
Как мужику попасть в ряды дворянства.


Мы перед Богом все всегда равны,
Смерть в золотой карете не прикатит,
А жить среди подручных сатаны
Быть может, нам уже сегодня хватит?

               



                СЕСТРЕ
Где-то спрятались в будущем вёсны,
Где-то тени лежат на снегах,
Дует ветер, колышутся сосны,
Словно волны в холодных морях.

В этом мире, зеленом и хвойном,
Ты стоишь одиноко вдали,
Как заблудшая дочь непогоды,
Погруженная в думы свои.

Как и прежде, осталась ты гордой,
Пылкий взгляд ты не ловишь ничей,
Ни ветрами, ни бурей не сломлена,
Не обманута страстью речей.

В этом мире, зеленом и хвойном,
Ты горишь, как лучина во тьме,
И несешь свою долю достойно,
Ту, что выпала в жизни тебе.
               
              ОДИНОКАЯ  СОСНА
На серый скальный выступ ветром злым
Занесено когда-то было семя,
Там почвы нет, в расщелинах сырых
Лишь молчаливое ютилось время.
Старалось семя то произрасти,
Красивой стать и стройною сосною,
Корнями раздвигая твердь скалы,
Тянулось к солнцу, как и всё живое.
Огромен мир,  сосна стоит одна,
Весну встречая, провожая осень,
Ничто её не греет в холода,
И вьюга её первой запорошит.
За той сосною вижу я тебя,
Вы две сестры, колючие немного,
У вас одна печальная судьба,
Как будто вы от черта, а не Бога.
Не говоришь о сокровенном вслух,
Боясь вспугнуть придуманное счастье,
А как тебе порою нужен друг,
Чтоб просто поземному посмеяться.
 

                ДРУЗЬЯМ
                Памяти брата Исмаила
Нет меня, я ушел в непогоду
И не скоро вернусь я к вам
Надо мною нависла невзгода,
Да такая - в ней тесно ветрам.

Я иду. Ночи пиковой масти
Гасят звезды за дальней грядой
Изжевала корявою пастью
Темнота всё, что было со мной.

Не жалейте такой перемены
Нам пространство на то и дано,
Чтобы быть в постоянном движенье,
Без стоянок у долгого "но".

Я вернусь, весь избитый дорогой,
Будет ссадин на сердце - не счесть.
Только помните - ваша тревога
Для меня - наивысшая честь!

Чувства верности нежные струны
Вы заставьте как ранее - петь,
Пусть напомнят они нашу юность,
Голубой, без потусклости, цвет.

Память ваша мне будет наградой,
Я другой никогда не искал,
Ничего в этой жизни не надо,
Если б вас я, друзья, растерял.

Я в рассветы войду через вьюгу,
Знаю, солнце мне брызнет в лицо,
Возвращением старого друга
Назовите явленье моё.

               






 СВОБОДНЫЙ КОНЬ
Хцудожнику Якубу Аккизову
Кто-то выпал из седла,
Кто-то кем-то вышиблен,
Мчится конь без седока,
Повод в страхе выпущен.

А ловец лихих коней
Зырит оком стреляным:
Как поймать его скорей?
Мчится конь растерянный.

Шею туго обовьет
Лассо метко брошенное,
Неизбежность – поворот,
И седок непрошенный.

Конь чужой, его ль жалеть?
Всадник в лютой ярости -
По бокам гуляет плеть,
Нет ни капли жалости.

Погибает на скаку
Конь, до пены загнанный,
Не теряет красоту,
Хоть и обесславленный.

Не споткнись, свободный конь,
Будь мустангом в прерии,
У свободы свой огонь
И свои артерии.
         

ВЛАДИМИРУ ВЫСОЦКОМУ
Много ль знает Россия поэтов
Из Петровского склада мужчин,
Не имеющих званья корнета,
Генеральских достигших вершин?

Был опасен владыкам их гений,
Словно утлым суденышкам шторм,
Таковым на Руси был Есенин,
Таковым стал Высоцкий потом.
Не примкнул к перелетным он птицам,
Что по вёснам обратно летят,
Теплых гнезд не искал за границей,
А в Отечестве стал зимовать.

Диссидент мнит себя Робин Гудом,
А Мессией – беглец за кордон,
Что-то есть в них подчас от Иуды,
В стороне восседает масон.

Рим спасен был гусями когда-то,
Петухами спасется Москва.
Бестаможенный импорт разврата –
Содержимое их багажа.

Возвратилися птички с Ямайки,
Трупный запах привлек вороньё,
Всюду слышны Абрамовы байки,
Норма жизни – кутеж и браньё.

Шлюз открыт, ну а вольному – воля,
Хочешь – грабь, если хочешь – убей,
Разлилося пиратское море,
Затопило обличье людей.

Чуть родившись, девчушки вставали
Под знамена путан и гетер,
И на эту вершину морали
Мы взошли, расчленив СССР.

Ну, а судьи-то кто? Да всё те же,
Щуки, взросшие в старых прудах,
И чиновничьим рекетом режут
Свой народ, что распят на крестах.

Нынче роется в мусорной яме
Тот, который в него не стрелял.
Что сказал бы Высоцкий о драме,
Коль на миг бы из гроба он встал? 

               



                ПОЭТУ
                Памяти  поэта З. Сорбашева
 Всё б ничего – стой на пороге старость.
Пожалуй, драматический исход
И случая нелепейшая ярость
Не так бы сильно ранили народ.

Но в роковом заряде нет прощенья,
И молнией он разрядился вмиг.
Сковала смерть последнее движенье,
Поэт, обняв траву сухую, стих.

Не дожил  до январской он замяти,
Осенних чувств не ведом спелый сок.
И скорбь народа, и народа память
Скрутилися в болезненный комок.

В его календаре свои приметы:
Летами – внук, а возрастом - жених,
Имел незаурядный дар поэта,
Выплескивало сердце каждый стих.

Коварный, не похожий на обычный,
Трагедия взрастила свой цветок,
Беда вплела по роковой привычке
Его в большой предсвадебный венок.

Невесту в путь недолго собирали,
Приблизилась далекая мечта,
Машины тронулись, но в них не знали,
Как  злая позабавилась судьба.

Они остались навсегда повенчаны.
Проехав полпути, она – вдова.
Печатью рока жизнь его отмечена,
Часы отсчета встали навсегда.

Не уместилось маленькое счастье
В подлунном мире, стало тесно в нем,
Но песня светлой юности «Ай, жашлыкъ»
Осталась доброй памятью о нем. 
             
               

                ТРЕВОГА
                Чилийскому поэту Виктору Хаара
От беспокойств уставшая дорога
Лежит на спинах запыленных дат,
Ведет в историю меня тревога,
Чтоб наше время лучше распознать.
Блуждаю я в растерянных эпохах,
Века прогнившими опорами стоят,
Голгофа повторяется Голгофой,
Вокруг Иуды тайно вечерят.
Тысячелетье вслед своей тревоге
Прошел на несколько скупых часов,
Мой век – и я иду к его Голгофе,
К распятьям у Чилийских берегов.
Семья «горилл» в рычании мятежном,
Копаясь в геральдическом хламье,
Топор с петлей своим избрали гербом
И верно служат символам в себе.
Я помню в Чили стадионы горя,
Моя тревога - мой чилийский брат,
Пришел к тебе, воспевшему свободу,
Сказавшему, как надо умирать.
Упало солнце за дворцом «Монедо»,
Оно взойдет над медной полосой,
Я думаю, что будет чистым небо,
И песню допоют, начатую тобой.
               
                АЛЬПИНИСТЫ
Мы идем по заснеженным склонам,
Мгла седая лежит на пути,
Но по всем альпинистским законам
Мы должны на вершину взойти.
Прежде чем уложить рюкзаки,
Мы на прочность себя проверяем,
И должны быть прочнее стены,
Той, которую мы покоряем.
Мы привыкли к суровым приличьям
Гордых гор и к шипенью лавин,
И смотрели с полетов птичьих
На дремавшие иглы вершин.
Не вступали мы с трусостью в сделки,
Скалы ваши, Памир и Кавказ,
Нас крутили в таких переделках,
Что нельзя переделать уж нас.
Меж отвагой и страхом за жизнь
В сердце нашем ведутся бои,
Побеждает всегда альпинизм,
Потому, что он в нашей крови.
Если в нас иссякает отвага,
Усомнились в страховке друзья,
Мы уходим, как туры из стада,
И другим уступаем места.
На вершину восходит лишь тот,
Кто себя покорил, как вершину.
В Человеке начало высот,
Как начало подъема в равнине.
               

                ПАМЯТЬ   
                Посвящается друзьям - альпинистам
Мы понимаем: счастье равно горю,
Но память хлещет больно, словно плеть,
Нас раньше вместе собирали горы,
Теперь нас чаще собирает смерть.
Друзья уходят в путь уже без связки,
И им теперь не нужен ледоруб
И аппарат, снимавший, словно сказку,
Неимоверной сложности маршрут.
И молотком, вгонявшим крючья в скалы,
Вбивают напоследок в крышку гвоздь,
Веревкой, что людей в горах спасала,
В могилу медленно спускают гроб.
Им примус не разжечь и не надеть штормовки,
И шуток не услышать от друзей,
И временно холодная ночевка
Сменилась вечной сыростью ночей.
Сгорели жизни яркие, как пламя,
Без копоти, без едкого дымка,
Вот только жаль, что завтра между нами
Не хватит в связке одного звена.
Живых от мертвых память отличает,
Священна, как Коран, как амулет,
И пусть из нас никто не умирает,
Ведь с нами живы те, которых нет.

               

          ПЕРСОНЫ И ПЕРСОНАЖИ
               
               
                КТО ЕСТЬ КТО
Мы все одною метою отмечены,
На жизнь имея равные права,
И если остаемся не замечены,
Зачем же нам выпячивать себя?
Признанье – это предвершина славы.
Признать себя – достаточно ль того,
Чтоб вытребовать тернии и лавры
На основанье мненья своего?
Кующий счастье знает свое место.
 Он гений, Бог, он царь, он исполин,
Упорный труд всечасный, повсеместный
Дает права на штурм таких вершин.
К чему ж они – обиды непризнанья?
Зачем их раздувать в такой масштаб?
Иди в народ без всяких притязаний,
Тебе он скажет – кесарь ты иль раб.    
               
      
          ПЕРСОНЫ И ПЕРСОНАЖИ
Живем, как персонажи в старых баснях,
Играем то, что в голову вползет,
И тратим время попусту, напрасно,
Коря бытьем загранки свой народ.
Сейчас бы воз тянуть не по-крыловски,
А сообща и в сторону одну,
Тяжел наш старый груз в большой повозке,
Застрявшей на туманном берегу.
Что проку в том, что наши президенты
Указы издают наперекор,
И три десятка шустрых оппонентов,
Причесывая чушь, молотят вздор?
Дробят страну на мелкие владенья
И этим сеют семена вражды.
Сняла с границ Европа огражденья,
А мы вбиваем возле сёл столбы.

Сколотит ржавым гвоздем ополченье
Юнец безусый, в будущем капрал,
Пойдет войной на ближние селенья,
Как будто полководец-Ганнибал.
А что в наследие оставим детям,
Когда сожжем живое всё огнем?
Лишь только мир нам сохранит планету,
И в нем гарант спокойствия времен.
               

                СТРАСТИ ВОКРУГ ВЛАСТИ
Когда грызутся две собаки
И делят меж собою кость,
То третья беспристрастна к драке,
Стоит, задравши кверху хвост.

Ввяжись бездумно – будет худо,
Погибели не миновать.
Две пасти, рвущие друг друга,
Единой пастью могут стать.

Она в игривом нетерпенье
Глядит на яростный клубок.
Собачий бой – на истребленье,
Где каждый клык рвет шкуры клок.

Но вот их силы покидают,
Густая пена, в клочьях шерсть,
Из ран глубоких проступает,
Спекаясь, кровяная смесь.

Не упустив момент, хватает
Она тогда раздора кость
И убегает, так мелькая,
Что собственный пугает хвост.

Собаки, бросившись в погоню,
Упали после двух прыжков,
А подлетевшие вороны
Подняли насмех драных псов.

               
                ТРОЙКИ

Отмахав институт Красной конницы,
Прямо в Предгубкомы  - из седла
Выпрыгнули бывшие буденовцы,
Чтоб решать державные дела.
Оголив дворян до пролетариев,
В ресторанчиках пристукнув НЭП,
Ринулась в деревню комиссария
Выколачивать крестьянский хлеб.
Диктатура, ставшая чудовищем,
Так рождала детище своё,
И ночные жуткие побоища
Превратились просто в ремесло.
Выглядело детище то розово:
Конвоиры в нянях, речи  лай,
Высшая награда – крест березовый,
Праздник – Магаданский Первомай.
Многое в природе подменяется,
И нетрудно ход предугадать:
Если кулик властью наделяется,
Стреху черных дней не миновать.
Комиссары, слившись позже в «тройки»,
Действуя от имени Вождя,
Гнали на гулаговские стройки
Мыслящих не мерками Кремля.
Каждый в том союзе подтасовывал
И сводил с невинным личный счет.
Арестанта с ярлыком «особого»
Уводил для исполненья взвод.
Радость распирала тех радетелей,
Жрец Верховный их благословлял,
А потом, чтоб не было свидетелей,
Попросту он «тройки» расстрелял.
Так в затылок впереди идущего
Был наставлен маузера ствол.
Из цепочки убирали лучшего,
Лучшим был, который первым шел
А сегодня родственник пускается
В дальние архивные бега,
Оправданьем «тройки» занимается,
Приукрасив дедовы дела.




И, похоже, вскоре все отмоются
И скостят у Берии грехи.
Надо ль «тройку» выдавать за Троицу,
Лавровые требуя венки? 
   
               

                ФЛЮГЕРЫ

Капитальный ремонт истории -
Разобрали её по строке,
Как кирпичики старой Астории
Тихо даты лежат в уголке.

Конъюнктурщики с фразой заученной,
Неудачников целая рать
Ищут клад или время худшее,
Чтоб сегодняшний день оправдать.

По истории шастать со скальпелем,
Выковыривать вкраплины од -
Неприятно ретивым писателям
Всё равно, что  увидеть курорт.

Безрассудным своим восхвалением
Создавали вождизм и диктат,
Шли вожди в черных мантиях гениев,
Невзирая на трупы и смрад.


Так, полвека ругали Бухарина,
Видя волка, искали вы след,
Лить помои сегодня на Сталина –
Ничего в  том геройского нет.

И теперь, предаваясь публичности,
Вспоминаете старый инсульт.
Где вы были при культе личности?
Создавали тот самый культ.

               
 ЕДУТ КОМИССИИ
Едут комиссии, профили – разные
Каждая с миссией, ну-ка тронь!
Лица серьезные, очень важные,
Словно в бессмертье имеют бронь.
К мнимым ЧП через все невзгоды
Рвутся лисицей, попавшей в капкан.
Нет для комиссий нелетной погоды,
Поезд им друг или аэроплан.
Все понимают, что Главк – не безделье,
Он соколиный всевидящий глаз,
Сколько кроссвордов решит за неделю,
Если свободен в нем шахматный час.
Двор ты наш, двор! У тебя есть площадка –
Стойбище черных прекрасных машин.
«Мерс» вот привез двух служителей Главка
С новым приказом – чуть не в аршин.
Держат дистанцию в десять метров,
Как же – приехали в чумный край.
Встали лицом от колючего ветра,
Чинят допрос. Не груби, отвечай!
Выдали актик с дельным советом,
Вмиг разрешили тугие дела,
Действия все обложили запретом.
Вроде, к чему тут теперь голова?
Если б все «галки» ожили в отчетах,
Гнезда на липах пришлось бы им свить.
Деньги, что тратятся на перелеты,
Можно бы в нужное дело вложить.
Так повелось, иль обычай тот древний?
Едут комиссии следом вослед
Резать из шкуры подведомства ремни.
Лучше б подошвы – износу им нет!
 
БЕГА
Фитиль, дымя, сгорает очень быстро,
В лампаде больше керосина нет,
Вокруг сидят случайные министры,
Разглядывают красный партбилет.

Святые мест своих не уступили,
И Библию не слопал Капитал,
А потому министры порешили
Назавтра изменить свой идеал.

А коль не стала сущностью идея,
И в чистом поле не вознесся храм,
Нашли виновных горе-брадобреи
И резать стали бороды вождям.

Что ж, в каждом времени свои приметы,
Изменчивая власть порушит алтари.
Подались нынче в рыхлые Советы
И малый, и большой секретари.

Редеет клан матерых плутократов,
Сменили веру, в старой – проку нет.
Мостятся на платформе демократов,
Имея вид на злачный кабинет.
Измена преданности не рождает.
И тем, кто на партийных рос хлебах,
Нехорошо, хоть совесть позволяет,
Искать себя в предательских бегах.

А выказ политических амбиций –
Корысть, но подается под народ.
Не стоит мелкий перелет синицы
Нам за орлиный принимать полет.

               

                В ГОСТИ К ДЕМОКРАТАМ
Когда страна была большой психушкой,
Водился хлеб, водилась колбаса,
Кормили нас, как для забоя чушек,
Визжали мы, теряя голоса.
Над нами измывались санитары,
Давали подзатыльники, пинки,
«Вот если б знал про то товарищ Сталин,
Не сдобровать вам», - думали сынки.
Потом страну назвали лазаретом,
И снова мы хронически больны.
Болезнь держалась под большим запретом,
А нам на рты повесили замки.
Но как-то постучалась в дверь Свобода.
Пока открыли – след её простыл,
Оставила веселье для народа,
И всяк непьющий с радостью запил.

Застолье нас настолько обласкало,
Что и трезветь-то не хотелось нам.
На рыло три бутылки стало мало,
А очередь была лишь к огурцам.
Вот так и отучили нас работать.
Работа – производная  от «раб»,
Но научили нас ушами хлопать,
Как тех собачек под команду «ап».
Вот с этим багажом – мы к демократам!
Привет, Европа, вот явились мы!
Глаза не пяльте, как на супостатов!
Мы, что ли вам, свалилися с Луны?
Про общую нам хату говорили?
Пришли с Востока мы в наш общий дом.
Семью хлебами вы нас не кормили,
Назвавшись Иисусом, будь Христом.
Мы не задержимся у вас надолго,
Немного подхарчимся и уйдем.
Как только заосетрим нашу Волгу,
Конечно же, вас в гости позовем.
Ну, а теперь попотчуйте нас кексом,
Да пусть дорожку нашу скрасит шнабс.
Расчет произведем вульгарным сексом,
Который был всегда и есть у нас.
         

               К ЧЕМУ ПРИШЛИ?

Перегрузив себя партаппаратом,
Система, надорвавшись, умерла,
А тот, кто был вчера её солдатом,
Сбежал, оставив труп для воронья.

Чтоб сделать свой мирок материальным,
Идею брал он часто напрокат,
Придет фашизм, он будет с ним лояльным,
И также скажет: «Я его солдат!»

Во сне не снилось раньше, что Держава –
Колосс на длинных глиняных ногах,
Войдет в нокдаун при ударе справа
И мертвой рухнет при ударе в пах.

Сбылися чаянья заморских бонзов,
С передовой мы повернули вспять.
Век стали – не для нас, так здравствуй, бронза,
Но где ж теперь нам мамонтов искать?

Мозги съедаются желудком нашим,
Проходит в самоедстве каждый день,
Нам суждено всю жизнь носить параши
За нашу политическую лень.

Пропущено всё через мясорубки
В традиционных поисках врагов,
И метят век кровавые зарубки
На площадях столиц и городов.
               

                ПОЛЯРНОСТЬ
Приладив дышло к новому эдикту,
Как к старенькой телеге паруса,
Державу ободрали, словно липку,
А с липки сняли шкуру, как с козла.

Активно закартавила Россия,
Когда в Швейцарский банк поплыл металл,
И лидер представлялся, как Мессия.
Кого же он впоследствии спасал?

Как саван с мертвого легко содрали
Геральдику с растерзанной страны,
Не ими собранные камни разбросали
В далекие и близкие углы
.
Мы расслоились вымокшей фанерой
И превратились в щеповый отход.
Кому нужна подобная премьера -
Сограждан превращать в обычный сброд?

Похоже, всех готовят в Робинзоны,
А в море нищенства есть острова.
Что создано руками миллионов,
Рука дельца сгребает под себя.

 
                ВЫБОР БЕЗ ВЫБОРА
Когда ликует бунт пустых карманов,
То авантюра, обретя среду,
Десятками рождает атаманов,
Дающих обещанья на ходу.

Парламент стал желаемым Клондайком,
Доступным всем, кто хочет побеждать,
Вот только знать, в какого цвета майки
Одеть команду, чтоб не проиграть.

Толкали в мозг, как в чучело солому,
Программы через маленький экран,
И речь лилась красивая по дому,
Как будто прорвало словесный кран.

Никто в огромной массе кандидатов
Не побоялся лишнего сказать.
То, что обещано грести лопатой,
Придется чайной ложкой подскребать.

Хотелось, чтобы выбор длился годы,
Отличным стало б качество дорог,
Из групп поддержки дедушки Морозы
Переступали чаще наш порог.

Я только не пойму – к чему Парламент,
Который результат  не видит сам?
Чтоб был демократическим орнамент
В картине власти по пустым краям?
               
             МНИМАЯ ДРУЖБА
Дружба эта на далеком расстоянье
Одолжением кивает головой.
Ни здравствуй это, и ни до свиданья,
Так, лошадиная привычка в зной.
Как часто возле дружбы настоящей
И дружба мнимая, фальшивая живет,
А если ты сыграешь завтра «в ящик»,
Она к тебе сегодня не придет.
Друзья нас чтут, враги нас не жалеют,
Но между ними есть пошиб иной,
Которые блестят лишь, но не греют -
Сосуд красивый с жидкостью гнилой.
Им выворачиваем душу назнанку,
В таких друзьях врагов не видим мы,
А в блеске том не разглядев приманку,
В их руки грязные мы отдаем ключи.
В природе дружбы нужно разбираться,
Для настоящей нет пространств и времени,
За мнимой дружбою не стоит гнаться,
Она не станет нам опорой, стременем.
               

          БЫВШЕМУ ДРУГУ

Как послесловье к мудрому сказанью
Приходит белый снег вослед дождям,
Приходит ночью или утром ранним,
Как чудо белое на удивленье нам.
Вослед твоим желаньям своенравным
Пришел и я – не чудо и не снег.
Пришел, как к равному приходит равный,
Совсем не как бессмертный человек.
Перешагнув дозволенные грани,
Я прямо говорю тебе в глаза:
В твоей душе собралось столько дряни –
Метлою штатной вымести нельзя.
Нам не нужна взаимность оправданий,
Мы не ходили пустырем злых слов.
Пришел, как следствие твоих деяний,
И обо всем поговорить готов.
В пересоленный суп ты сыплешь соли,
Толкуешь с едкой с горечью во рту,
Сужденья выросли на черном поле,
И их теперь понять я не могу.
Интеллигент, но с нагловатой хваткой,
Сперва друзьям вгоняешь в спину нож,
Потом, как говорится, для порядка,
В картинной позе руку подаешь.
Методика и постановка дела –
И ты стал лидером в кругу друзей.
Чтоб от тебя зависели всецело -
Придумать трудно что-нибудь подлей.
            

               

                РУКИ
Рука дающая спросила у берущей:
«Скажи мне, соплеменница моя,
Ты наглостью не обросла текущей
За время то, что у меня брала?

Мне часто говорят другие руки,
Что, повернувшись тыльной стороной,
Меня ругаешь. Враки это, слухи?
А если правда – обожжешь ладонь.

Я как-то раньше, не придав значенья,
Смотрела, как сжималась ты в кулак.
Ты говоришь в одно и то же время
И об одном на разных языках.

Берешь у той, которую ругаешь!
Так, видно, ты промаслилась совсем.
Меня же просто дурою считаешь,
Сама о том рассказываешь всем.

Кормила я дворовую собаку,
Давала мяса ей, она брала.
Когда наелась – укусила палец,
Забыла, что голодною была.

А в следующий раз, схватив за шею,
Не мясо протянула, цепь со звоном.
Дающая рука я, и сумею
Карающею быть, берущая, запомни!»
               
               
               
                КЛИНЬЯ
Если степь вбивает клинья
В перевал между вершин,
Подрезает этим крылья
Птицам, пьющим неба синь.

Разрушаются гнездовья,
Те, что смотрятся не так,
И потом в морях злословья
Ловит в сети правду мрак.
Дипломатия дубины –
В цинк одетые гробы.
И весы в руках Фемиды
Власть имущим не нужны.

Льется кровь собратьев наших,
И российских жаль парней.
Матерям безвинно павших
Возвратит кто сыновей?

И Кавказ напомнил шкуру,
В прошлом снятую с быка,
Обгоревшую по кругу,
Не сгоревшую пока.

Всепрощенье – ныне редкость,
Стороной обходит нас.
Где ж ты, мудрость наших предков,
Очень нужная сейчас?

Сохрани, Аллах, от сглаза
Дом наш тихий, мирный стан,
Чтобы Марсову заразу
Не занес к нам ураган.
               

                СТАРЫЙ ОРЕЛ

Опять, опять ненастная погода
Объяла моё жесткое гнездо.
Охоты я не знал четыре года,
И свежей пищи не было давно.

Долина не видна с высокой кручи,
Слезятся мои желтые глаза,
Плывут по небу сумрачные тучи,
И снова надвигается гроза.

Облезлых перьев желтые колючки
Впилися в мои жалкие бока,
А когти, как тупые закорючки
                Едва удержат малого зверька.


Когда-то в край, таящий неизвестность,
Меня несла упругость сильных крыл,
И черной молнией со скал отвесных
Удар смертельный жертве наносил.

Теперь и с мышью слажу еле-еле,
А раньше брал добычу покрупней,
И не страшили снежные метели
И поединки в логове зверей.

Со мной сейчас «на ты» презренный ворон,
И клюнуть в глаз готов мне воробей.
Неужто мир ничтожеством был полон,
Когда я был во много раз сильней?
               

ЖАЛОБЫ СТАРОГО МАСТЕРА
Я прожил жизнь красиво, но бесплодно,
Как дерево, не давшее семян,
Хотя и признан ныне всенародно,
Для будущего жизнь моя – обман.

 Причастностью к апостольской элите
Известность так обманывает нас,
Что мы не слышим своего же крика
За льстивой мишурою пышных фраз.

Отпущенные Богом и судьбою
Исходят дни, и тихо гаснет свет,
Закончить дело, начатое мною,
Могли б ученики, но их ведь нет.

В своих учениках живет учитель,
В том – времени закономерный ход,
Не нужно ничего – я не проситель,
Но сердце мне покоя не дает.

Кому, не знаю, мне оставить знанья?
Не смог наставником в зените славы стать,
Кругом так тихо, словно в мирозданье,
Теперь и слова некому сказать.

               
СПОР ГЕНИЕВ ЗЛА И ДОБРА

ГЕНИЙ ЗЛА:
Мои дела прекрасны в ужасе своем,
Мне это доставляет наслажденье.
Игра, как говорите Вы, с огнем
Мне нравится, в том нравов пробужденье.
Не верю я ни в дружбу, ни в людей,
Они к деньгам идут, как смерть к живому,
Ни в политическое братство, ни в друзей,
Я не люблю пристрастия к чужому.
К чему нам продолжать извечный спор?
Инстинкт животных, наших глупых братьев
В природе сохранился до сих пор.
Я случай расскажу, из жизни взятый:
Бежали по дороге три собаки,
Наткнулись на обглоданную кость,
Накинулись они и сталь драться.
В той драке у одной оторван хвост,
          Болталась у второй прокушенная лапа.
Они зализывали кровь, текущую из ран,
А третья, кость схватив, умчалася в бурьян.
Закон природы: сильный победит
И не уступит кость свою собратьям.
Своим же собственным мечом
Делить на равных – это униженье!
Кто изворотливей, смекалистей умом,
Тот из любого выйдет положенья.
А добрых дел елейная мякина –
(Коровкам божьим бы её жевать)
Рассчитана лишь на простолюдина,
Который любит  только есть и спать.

ГЕНИЙ ДОБРА:
Ведь часто путались в сознании людей
Два этих признака – добра и зла,
Как голоса за переплетами дверей
Агента по страховке и вора.

Любящий жизнь всегда боялся смерти,
Но был готов за жизнь он умереть.
С огромной территории планеты
Хотел бы он всё черное стереть.


Но силы зла всегда вперед шагали.
Корчуя их ростки, добро вослед идет.
И если б люди   все причины знали,
Тогда бы от невзгод избавили  народ.

 К несчастью, наша жадность остается,
Живучей, как змея - кормилица всех зол,
И где он, где отважный тот орел,
Который с тварью этой разберется?
               


                ИЗЛИШНЯЯ ЖАЛОСТЬ

Законам волчьим стала обучать
Своих волчат матерая волчица –
Живое всё подряд уничтожать,
И даже то, что в пищу не годится.

Осваивал приемы молодняк,
Наставница без устали следила,
Раздалися детеныши в костях,
Окрепли мышцы, появилась сила.

Семейство людям стало досаждать,
На пастбищах лишилися покоя,
И вот тогда я начал вспоминать
Слепых котят, чинителей разбоя.

Я мог волчицу застрелить веной –
Из двух стволов ей в сердце смерть смотрела,
Но жалость всё же овладела мной,
Детеныши – и сердце охладело.

Убить волчицу и забрать волчат,
И молоком вскормить их буйволиным.
Я этого не смог тогда понять,
А всё решил бы выстрелом единым.

               


             БЫТОВЫЕ РАССКАЗЫ.   БАСНИ
 
                РАССКАЗ
Старушка-мать, вся выплакав себя,
Восьмым десятком опираясь на клюку,
Дрожащими губами еле шевеля,
Рассказывала мне про жизнь свою.

«Был сын, в Гражданскую родился,
Разруха, голод год какой.
Муж с темными людьми водился,
Пропал, осталась я вдовой.

Не раз простирывала руки,
Спина гудела от хлопот,
И так, под плетью бабьей муки
Жила в труде из года в год.

Подрос мой сын и стал учиться,
Мне угол выделил завод…
Однажды кто-то в дверь стучится,
Меня по имени зовет.

Открыла я и онемела –
Мой муж с ребенком у двери!
Стоит он, как окаменелый,
И узелок в руке дрожит.

Как снег на голову свалился.
- Впусти!    - Входи, нежданный гость!
Войдя, слезами так залился,
Что растворил былую злость.

Корил он жизнь, свою судьбину,
Просил: «Прими, я буду жить,
Отцом хорошим стану сыну,
Позволь вину мне искупить!»

Мальчонку я усыновила,
Поверив, мужа приняла.
Кто знал о том, что злая сила
Его тогда ко мне гнала?

Как с волком лань в одном овраге
В боязни месяц прожила.
Не угасал в нем дух бродяги,
А в мыслях улица была.

Должно быть, продал черту душу!
Оставил нас и укатил.
Он проходимцем стал бездушным,
А может быть, таким и был.

Что делать мне? И я растила
Теперь уже двух сыновей.
И за заботами забыла
Всю черноту прошедших дней.

Мы жили дружно. Вечерами,
Придя с работы, шли гулять.
Они смотрели женихами -
Крепки, богатырям под стать.

Счастливым только время это
Могу сегодня я считать.
Тогда со мною были дети,
Гордилася, что им я мать.

Война ребят моих забрала –
Погибли оба под Москвой.
Глаза от слез не высыхали,
Осталась с этой вот клюкой».
               

                СОСЕДИ

У старого горца в балкарском ауле
Вдруг телка пропала. Но в том ли беда?
Искали её в Тютюн-Су и на Штуле,
Но утром сама она как-то пришла.
А к вечеру всадник в ворота стальные
Въезжает на взмыленном пегом коне.
Кричит на хозяев: «Крадете скотину
Из стада колхоза! Ответите мне!»
«Послушай, завфермой, побойся Аллаха,
Вором старика пред могилой назвать!
Ведь ты же мужчина и носишь папаху,
Людей постеснялся б такое кричать!
А если ты шутишь, то шутки такие
Всегда принимал я с обидой, всерьез».
«Ты что, Ибрагим, уже сутки вторые
Ищу эту тёлку, задрал её б пёс!»
«Да как же ты ищешь-то нетель чужую?
Ведь хочешь найти то, чего не терял.
Быть может, похожа она на другую?
Наверное, ты перепутал, Шаухал!»
Завфермой тогда говорит Ибрагиму:
«Неделю назад закупали мы скот.
А коль покупаем у частных скотину,
Её мы обычно биркуем. Так вот,
Привел к нам на пункт эту самую тёлку
Сосед твой Каншау и сдал её нам».
Старик почесал волевой подбородок
И двинулся прямо к соседским дверям.
Сосед возмутился, начал тараторить,
А под конец откровенно соврал:
«Скотина моя! Что с тобою мне спорить?
Нужны были деньги – её я продал».
«На правду, Каншау, замок не повесишь,
Соломой гнилою ей рот не заткнёшь!
Зачем старика своей ложью бесчестишь?
Пусть нетель нам скажет, где правда, где ложь».
Три раза её за аул выводили,
И трижды опять возвращалась она
В знакомый ей старенький двор Ибрагима.
И всем стало ясно, чьей тёлка была.
Всегда клевету преступленье рождает
И честь человека сжигает дотла.
И тот под презреньем свой век доживает,
Кто шел хоть однажды стезёю вора.               
               
                ФАЛЬШИВЫЙ МЕД
У пасеки ревнивым пчеловодом
Провел всю жизнь сознательную дед.
Случалося и хворым, и здоровым
              За пчел держать пред совестью ответ.
Но сладкий мед давался очень горько,
Здоровье убывало, как вода,
Меж улиев крутилась старушонка,
Хотя держалась еле на ногах.
Им много ль надо? Есть своя избенка,
И не в чужом дворе им умирать,
На книжке трудовая есть тысчонка,
И старики решили пчел продать.
Неимоверно увлеклись продажей,
В те дни их было просто не узнать,
И деловой клиент из Волгограда
Уговорил без ульев пчел отдать.
Пересадили в ящик из фанеры
Отборных пчел десятка три семей,
И «ЗИЛ», крутнув хвостом из газов серых,
Рванул ужаленным тотчас к шоссе.
Старик молчал, держа в руках червонцы,
В своих упреках потеряв себя,
Как будто продал жизнь свою и солнце
И не нашел покоя и тепла.
Однажды заглянул к нему приятель.
Узнав о пчелах, был ошеломлен.
Вскричал, подпрыгнув: «Кто тот покупатель?
Таких людей преследует закон!
Да как же ты, Иисусовский ровесник,
Простую истину понять не мог,
Что пчел без ульев покупает «смертник»?
Продажей ты на гибель их обрёк!
Переработать сахар пчел заставят,
Осилит центнер каждая семья,
Всё выкачав, им корма не оставят,
Голодной смертью явится зима.
Холодным посохом ноябрь ударит,
Остаток осени мороз скует,
И в это время где-то на базаре
Появится фальшивый «чистый» мед.
А человек, страдающий недугом,
Наверняка фальшивость не поймет,
И, заплатив свой пенсионный рубль,
Он как лекарство купит этот мед»
                ***
Рассказ этот – не плод моей фантазии,
В его основу был положен факт,
Ну, а старик после такой оказии
Схватил уже не насморк, а инфаркт.
               
 

                СТАРЫЙ ПЁС
Мой старый пес, чего ты хвост поджал?
Тебя тоска по суке так скрутила?
Ты думаешь, что тот породистый нахал
Облизывает ей морщинистое рыло…
Она сегодня на красивой даче
Спит на шелках и кушает из злата,
Повсюду ей сопутствует удача,
Со всеми там она запанибрата.
Она на тишину теперь лишь лает,
Не поджимает хвост в тени кутов,
А ты же мерзнешь в стареньком сарае,
Скрываешься от злых соседских псов.
Такое сытым днем одним не скрасишь…
Ты почему-то, старый пес, молчишь?
Да, трудно, когда жизнь свою собачишь,
Над этой безысходностью скулишь.
Ты не скули, и выть тебе не надо,
Коль сука убежала от тебя.
Она сама, наверное, не рада,
Поняв, какого потеряла пса.
Теперь ей не страшны мороз и стужа,
Но грезится заброшенный сарай,
Она имела раньше в нем пса-мужа,
На даче  – пса и жалкий его лай.
               

                ГОЛУБЬ И КОШКА
Лоснится шерсть, ухожена она,
Глаза подведены под хитрое шаманство,
Ступает осторожно, не слышна –
Живой клубок лохматого жеманства.
А простодушный голубь на окне
Глядел спокойно, как она крадется,
Его спасали стекла от когтей.
Но ведь стекло когда-то разобьется?
Прыжки бесплодные по много раз
В день повторять она не уставала,
Нарочно безразличной притворяясь,
              На подоконнике улегшись, поджидала.
И как-то выхватил кошачий взгляд
Средь уличных картин, что происходят,
Песочницу, игравших в ней ребят,
И рядом голубь, не боясь их, ходит.
Она - к двери, и просится во двор,
В сметливости породе не откажешь этой,
На голубя вперила жадный взор,
Когда, крадучись, подбежала к детям.
Прыжок! И он о землю бьет крылом.
Его излишняя доверчивость сгубила.
Так мы простились с нашим голубком,
Которого вся детвора любила.
               
 
                ЛИСА И МЕДВЕДЬ (басня)

В густом лесу, на солнечной поляне,
Стоял, как в сказке, домик лесника,
А рядом пасека. Душистыми цветами
Была поляна эта залита.

И пчелы, облетая километры,
В труде нелегком проводили дни,
Медовый запах разносили ветры
И донесли до рыженькой лисы.

Почистив шубку, забралась плутовка
В укромные места поляны той.
Она боялась выстрела винтовки,
Но сладкий мед отнял её покой.

В погожий день пошел в обход хозяин,
И видит шельма – пасека пуста.
Схватив бидон, наполненный до края,
Шмыгнула в лес, и такова была.

Наевшись досыта, снесла к берлоге
Пустой бидон и вымазала лаз.
И, уронив пять капель на дороге,
В обратный путь плутовка собралась.

И надо ж было гаденькой вороне
За крохами к берлоге подлетать.
Наслышана была она о меде,
И ну давай скорей зверьё скликать.



А то, что медолюбы все медведи,
Для братии звериной – не секрет,
На том играют рыжие соседи.
В лисе – начало всех медвежьих бед.

Улика – веешь упрямая и злая,
А тут и капли меда, и бидон,
Так звери, мишку в краже обвиняя,
Лисе отвешивали низенький поклон.

               

             ОСЕЛ И ПОНИ (басня)
В базар воскресный я купил осла,
Ну, думаю, в хозяйстве пригодится,
Заменит, может быть, он мне коня.
И этим стал в открытую гордиться.

Все говорили: «Ишка твой, как конь!
Ретив, умен и предан, как собака.
Сидишь верхом, а под тобой – огонь!
На зависть всей округе скотиняка!»

Проходит время, приостыла страсть,
Твердить о нем, так значит, быть похожим.
Жил, тем не менее, он так же всласть,
Трубя свои приветствия прохожим.

Заманчивая мысль ко мне кралась,
Я незаметно в сеть её попался,
Купил седло – осел ведь не карась,
Приклеил гриву, ну, а он зазнался.

Собою любовался, как Нарцисс,
Сбегая к мутной луже у дороги,
Надень уздечку – удила бы грыз
               Он, как ахалтикинец быстроногий.

И как-то по крутой дороге той
Рысила скромно маленькая пони.
Осел вскричал: «Диковина, постой!
Ты что ж идешь – ни здравствуй, ни поклона?»


Насмешливо качая головой,
Ему спокойно пони отвечает:
«Я маленькая лошадь, ты осел большой,
                Где нет сторожевых, там лисы лают».

               
             
                УШИ И ПАСТЬ (Басня)
Игрой судьбы был возведен
Осел на пост солидный,
И этим лес был низведен
До степени обидной.
Кругом курили фимиам,
И в честь слагали оды,
Случалось обезьянить львам,
Включаясь в хороводы.
Чтоб стадом легче управлять,
Пресечь разбой и дикость,
Решил Осел приказ издать -
Пошел на разноликость.
«Везде поставить патефоны,
С цветами яркими горшки,
Лесам мохнатым срезать кроны,
Культура нам нужна в глуши!
Под корень вырубить кустарник,
И весь валеж снести в овраг.
Ты норму выполнишь – ударник,
А коли нет, так лесу – враг!»
Приказ исполнен – пни торчат,
И ветры вольные гуляют,
Округу в десять верст видать,
А волки зиму ожидают…
Пришла желанная пора!
Хвост волки в прорубь не совали,
Задрали глупого Осла,
Потом зверушек всех задрали.
Лес опустел, беззверен, гол…
Когда получит власть Осел,
 Когда торчат из кресла уши,
За креслом будет пасть. Не жди тогда добра,
И частым гостем станет напасть у твоего двора.

 
                БОБЕР И ЛИС  (Басня)

Искусно обойдя глубокую быстрину,
Где у излучины смиряется река,
Бобер построил крепкую плотину,
Как говорят, на долгие века.

И часто приходил к обжитому разливу
Испить водицы старый, в клочьях, лис,
Там песни заводил на разные мотивы
Про общество лесное и про жизнь.

Вода сближает жаждущие души,
Но в ступе времени толочь её нельзя,
Соседи знать должны друг друга лучше.
К чему им беспринципная вражда?

Лис не был дураком – и бит, и катан,
Хозяина запруды он принял,
И чтобы не был дружбы стул расшатан,
Бобра он в шахматы усердно обучал.

Но как понять Бобру и то, и это,
Хоть выпрями извилины в мозгу,
Над десятью ходами бились лето,
И много раз лис объяснял игру:

«Король, он стар, в движениях умерен,
Ему и пешка каждая дерзит,
Он никогда в защите не уверен,
Спокойно на доске он не стоит

А Ферзь – фигура вроде кардинала,
Пронюхает интригу – сразу в бой,
Глубокий рейд - и начинай сначала,
Она большой охотник за ладьей.

Ферзю же только ход коня опасен,
И конь ферзя боится, как огня,
Размер фигур не должен быть напрасен.
В игре старайся не терять коня.

Бобер, ты слышал о коне Троянском?
И как он сделал свой кованый ход?
Неважно то, что был он деревянным,
А смог же выдернуть засов ворот.

Фигура хитрая в своем значенье,
Конь в поле зренья должен быть всегда,
Предпочитает быть вне подозренья,
Толкаться около чужого короля.

Сломает королевские ворота,
Ворвется в брешь, сумятицу создаст,
И скроется за первым поворотом,
Лягнет ферзя, потом ладье поддаст.

Без тактики прямолинейный Слон
Везде и всюду лезет на рожон.
Ему свернуть бы, но пока  вернется,
К нему простая пешка подберется.

Подкосит и займет его пути –
Всё больше с краю, легче так пройти.
А там, гляди, и дальше просочится,
На первом плане Ферзем закрепится.

Ладья не любит тесноты в канале,
Простор - ей, вне его движенья нет,
Ведь даже пешка, первая каналья,
Движенью может наложить запрет.

Ладья имеет сан и титул графский
В том месте на доске, где тесно ей,
Для рокировки, без особой ласки,
Король сближается при бесфигурье с ней.

Порой он просит помощи. Ладья
Не без усердья стойко защищает
Мундира честь. Чужого короля,
Бывает, часто к стенке припирает».

«Ты, Лис, в нору пролезешь и  сквозь трубы,
Уж извини, но я скажу вот так:
Заговорил ты, кажется, мне зубы».
Бобер ушел. Лис крикнул вслед: «Дурак!»

               
 
  ЧЕРНАЯ ЛЕГЕНДА
 «Дела давно минувших дней…»               
 А.С. Пушкин
                Среди бесчисленных развалин
По обе стороны реки
Стоят две башни, и печальны
Две серокаменных сестры.
По ним не ходят часовые,
Не лают псы сторожевые,
В них вековая тишина
Не пробуждается от сна.
Довольны мирною судьбой,
Меж ними вражды былой,
Но роковые были дни,
Тому свидетели они.
                - 2-
В Тауболате древнем жили
Два рода, будто два крыла,
Взаимной дружбой дорожили,
Решали вместе все дела.
Те и другие имениты,
Своим богатством знамениты.
Не раз за мирною бузой
Сидели рядом день деньской
И время ладно коротали
Родов обоих аксакалы
Рассказами про то, про сё,
Про старое сое житьё.
                - 3-
Признает равного лишь равный,
Орел всегда к орлу летит.
Давно заняли берег правый
Реки, что к Тереку спешит,
Уздени рода Мирзоханов.
Князья из рода Амирханов
                На левом жили. Их владенья
Сливались где-то в отдаленье,
А разделяла их тогда
Условно взятая межа.
И как-то раз на той меже
Сошлись соседи в сентябре.
                - 4 -
И самый старший из узденей,
Сословью воздавая честь,
Приветствовал своих соседей,
А князь, приветствуя их всех,
Закончил зло: «Уздени, вы
Заняли часть моей земли!»
«А где же нам пасти свой скот?
Мы видим, как из года в год
Вы нас сгоняете к реке.
Нет, Амирхан, на Кестанте
Царить не должен твой закон,
Ведь склон меж нами поделен!»
- 5-
Со склона падающий камень
Грозит рождением обвала.
Разгар страстей и речи пламень
Достигли высшего накала.
Из ножен выползал кинжал,
Но проблеск разума вогнал
Его назад ударом резким.
Вот смолкла брань у перелеска.
Разъехавшись тогда, они
В сердцах враждебность увезли.
Раздором ставшая межа
Легла на острие ножа.
                -6-
Настал конец беседам мирным,
Всё предвещало – быть беде!
Не слыл в ущелье родом смирным
Род Амирхановых, а те –
Покрыты славой кровной мести,
Ревниво дорожили честью,
И их обидчиков всегда
Ждала карающая мзда.
Они сочли за оскорбленье
На землю их межи смещенье.
Собрался срочно на тюре
Род Мирзоханов в октябре.
                -7-
                Решил тогда совет старейшин
Под корень уничтожить род,
Не миловать детей и женщин,
Пусть в саклях их трава растет,
Над очагом витает Джин,
А ветер, дующий с вершин,
Жилищ обмазку выдувает
И скорбно в щелочках рыдает.
Быть посему – все согласились.
Нарушить тайну, предать род
Не многие тогда б решились,
Предвидя, что потом их ждет.
                -8-
Огонь, что варит сталь для серпа,
И для кинжала варит сталь.
Кузнец, ковавший серп для хлеба,
Для смерти выковал кинжал.
Им утоляли жажду мщенья,
Гасили им вражды горенье.
Права ему земные в том
Давали люди. Лишь потом,
В предсмертный час, к ним приходила
Судьёю память, и просила
Ответ за все деянья дать.
Но что ей грешный мог сказать?
                - 9-
Как черный гром таится в грозах,
Так и трагедия – средь гор.
Услышал в страшных тех угрозах
Уздень Солтан свой приговор.
Княжна Айкюн, дочь Амирхана,
Давно жила в душе Солтана.
Зачем, судьба, лишаешь ты
Его единственной мечты?
Солтан бесшумно вышел в двери,
На скакуна - и по ущелью
Раздался мерный стук копыт –
Он к Амирхановым спешит.
                -10-
В часы душевных потрясений
Его держала властью всей
Любовь в мучительных сомненьях,
И он не спал порой ночей.
А в снах она к нему являлась,
Его Айкюн, и улыбалась,
Не даром солнце и луна
Свои ей дали имена!
И людям взор она ласкала
Цветком, что рос на серых скалах,
Была прекрасна и чиста,
Как родниковая вода.
                - 11-
Тропинка горная Солтана
Приводит к башне под скалой.
Стояла сакля Амирхан
Под башней той сторожевой.
Его встречает лаем дружным
Десяток псов, несущих службу.
Из двери выглянул холоп,
И факел, как горящий сноп,
Прожег ночную тьму ущелья.
И голос, как из-под земелья:
«Эй, путник, кто ты? Слезь с коня!
Иди, погрейся у огня!»
                -12-
Князь оказал приём по чести,
С собою рядом посадил.
Сказал, что ждет гостей из Местии,
А сам он в Кабарде гостил.
И сакля разом пробудилась.
Айкюн не вышла. Что случилась?
Быть может, днем утомлена?
А может быть, она больна?
Спросить о ней он не решился.
Накрытый стол от явств ломился.
Налив бузы в большой гоппан,
Тост произносит Амирхан:
                -13-
«Теперь не чтят былую славу,
И сын отцом не дорожит.
Земля наполнена отравой,
И каждый камень ядовит.
Мы захмелели все от хлеба –
Рабы земли и слуги неба,
И наша тленная душа
Не стоит нынче ни гроша.
Я думаю, решим мы спор,
Вражда – не мудрость наших гор,
И все за дружеским столом
К решенью общему придем».


                -14-
Произносили горцы тосты
Не ради красного словца.
И мудрость, сказанную просто,
Ценили гордые сердца.
Что может быть добрее слова?
Что злей быть может слова злого?
Слова быстрей тугих ветров
Уносят стаи облаков,
Что собрались, грозя бедою,
Над мирной вылиться землею.
Ответный тост держал Солтан,
В руке дрожал его гоппан:
                - 15-
Деревьям – листья, птицам – крылья,
А людям разум дал Аллах.
И то, что я хотел услышать,
Звучало, князь, в твоих устах.
Ты веришь в шаткую надежду.
Меняет зло свою одежду,
И, натянув добра башлык,
Явиться может, спрятав лик,
Захочет сжечь твоё гнездо,
Что будет сном озарено.
Пью за твоё здоровье, князь!
Надеюсь, не в последний раз».
                -16-
Мысль роковую в этом тосте
Почтенный князь не уловил.
Он не увидел в позднем госте
Гонца, что смерть предупредил.
Скакун во тьму унес Солтана.
Как магма в кратере вулкана,
Кипела злость в его груди:
«А что же ждет всех впереди?
Князья за дружбы возвращенье,
Надежда есть на примиренье!»
Рождался в мысли той просвет
И исчезал, как в буре след.
                -  17-
Он оглянулся. Свет лампады
Искрился в сакле у князей.
И горы темною громадой
Стояли тихие над ней.
Октябрь угнал снега в долину –
Одеть печальную равнину.
Холодным ветром ударял,
Тепло ущелья вытеснял.
А в небе точки появлялись –
Ночные звезды загорались,
Как будто темный свод небес
Дырявил палкой старый бес.
                -18-
Решали споры наши деды
В одной иль в крайности другой.
Не потому ли часто беды
Являлись длинной чередой?
Как вдруг отсутствие Солтана
Взымело силу урагана,
И встрепенулись даже те,
Что были в полудремоте.
Прошел шумок среди узденей:
«Он никогда нам не был верен!
Родная кровь нас предает!»
Слышны шаги – Солтан идет.
                -19-
Суровый голос Мирзохана
Гремел раскатисто, как гром:
«Я знал, что поздно или рано
Отступника увижу в нем!»
В глазах старейшины сверкали
Сто тысяч молний и искали
Путь обращения в слова.
Он был похож тогда на льва,
Стоящего перед добычей.
Спросил скорее для приличья:
«Солтан, скажи нам, где ты был?»
И снова сам заговорил:
                -20-
«Ты ездил к князю Амирхану!
Так что ему ты говорил?
Клянись Аллахом и Кораном,
                И хлебом, что тебя взрастил!
Не запятнал ты нашу честь?
Ты скажешь правду всю, как есть!
От правды ты не отступись,
Клянись, собачий сын, клянись!»
Он всё сказал, клянясь Кораном,
Но мало верили Солтану.
Уздени сыпали проклятья,
Тогда он обратился к братьям:
                -21-
«Уздени, вы должны понять –
Хлеб нас и их роднил годами.
Нам жизнь потомков осквернять
Нельзя подобными делами.
Из-за клочка сухой земли
Вы завтра будете в крови
Жизнь Амирхановых топить!
На пяди той гнезда не свить
Не только нам, но даже птице!
Князь хочет с нами помириться,
Искупит бранность своих слов,
Покляться в этом я готов!»
                -22-
Когда подует свежий ветер,
Всегда рябит морская гладь.
Их всколыхнули речи эти,
Но Мирзохан вскричал опять:
«Тебе ль судить деянья рода?
Мы не хотим среди народа
В упряжке с нищими ходить,
Нужды телегу волочить!»
«На том пиру, презренья полном,
Где будет литься кровь рекой,
Мирза, ты можешь стать достойным,
Но не почтенным тамадой!»
                -23-
В горах всегда крутые нравы,
Законы тверже, чем гранит.
Солтан назначен для расправы
С семьей Айкюн. Он искупит
Лишь тем вину в глазах узденей.
Но в нем рождалось отчужденье:
«Зачем открыто не сказал,
Что род узденей замышлял?
Искал пути я к примиренью…
Скорей туда, без промедленья!»
В мгновенье на коня вскочил,
Но тут же кем-то схвачен был.


                -24-
Уздени вышли все из сакли,
С презреньем молвил Мирзохан:
«Кораном клялся ты, не так ли?
А сам таил в душе обман!
Ты против нас пойти посмел,
Ты роду изменить хотел?
На стороне своих врагов
Встать из-за девушки готов!
Мы уничтожим княжий род,
Ты знаешь это наперед,
Тебя ж надежно спрячем мы,
Бесчестный выродок змеи!»
                -25-
Был брошен, скрученный ремнями,
В сторожевую башню он.
Как иноверцам в божьи храмы,
Туда всем доступ запрещен.
Его терзало исступленье,
И ярый дух сопротивленья
В груди истерзанной стонал,
Иль, как обвал в ней грохотал,
И воздух жадными глотками
Он пил иссохшими губами…
Но вот уже спешит рассвет,
Вокруг рассеивая свет.
                -26-
Аул проснулся. Купол неба
Атлантом подпирал Кавказ,
И минарет мечети белой
С муллой виднелся в этот час.
Еще вчера, приняв решенье,
Князь Амирхан в свои владенья
Направил серого коня.
Ему вослед хромой слуга
Тащился на гнедой кобыле,
Как ехал бы к своей могиле.
Вставала красная заря,
К земным делам она звала.
                - 27-
Иные на базар в равнину
Путь держат с раннего утра,
Продать нелишнюю скотину
Подстегивает их нужда.
Потом вернутся, шутки ради
Враньем соседей позабавят,
Покажут купленный товар,
Вздохнут и скажут, что базар
Для них был этот неудачен,
Что кто-то кем-то одурачен:
Один в цене не уступил,
Другой всё дорого купил.
                -28-
Солтан, наказанный жестоко,
Недвижимо в углу лежит,
Лишь просит мысленно пророка
Про обретенных не забыть.
А рядом в сакле на шагрени
Спокойно ждали ночь уздени.
Под седла встали скакуны,
Как будто в первый день войны.
Мирза – недремлющее око,
Глядел всё в сторону востока.
Сгорал лучиной яркий день,
В ущелье опускалась тень.
                -29-
Притихли горы в ожиданье,
Зловещий мрак повис кругом,
Как будто в этом оправданье
Найдет история потом
Тому, что здесь не станет клана,
Не будет князя Амирхана,
Айкюн скончается от ран.
Летели, словно ураган,
Уздени с берега другого,
И, не произнося ни слова,
Поодаль в гурт связав коней,
Обрушились на жизнь людей.
                -30-
Родной очаг стал эшафотом,
И тех, кто ввержен был в беду,
Постигла участь гугенотов.
А кто оплачет их судьбу?
Но всё же жизнь сквозь блеск кинжала
Пути к спасению искала.
Через такой шабаш, впотьмах,
Бежала женщина в слезах,
А вслед неслися крик, смятенье,
Мольбы и стоны, боль, мученье.
Лишь ей остался верен рок,
И он берег её, как мог.
                -31-
Чалмою дымною обвилась
Огню подвластная скирда,
Коровы в бешенстве ломились
К реке со скотного двора.
Окончив свой разгул, уздени
Исчезли, словно приведенья.
Чепкены белые в крови,
Теперь они уж не людьми
К старинной башне подскакали,
Где брата – узника держали:
«Откройте, пусть теперь идет,
Уже никто его не ждет».
                -32-
Сквозь слезы узник засмеялся,
Услышав ржание коней,
По темной башне заметался,
Освободившись от ремней.
Последний шаг его порыва
Привел к бездонному обрыву.
Раздался крик из глубины,
А следом – резкий всплеск волны.
Упреком горьким стал он роду,
И не берут оттуда воду,
А на скалу у той реки
Глядят печально старики.
                -33-
Бежала от холодной стали
Дочь в Безенги к отцу, вдовой,
Хотя уздени все считали
Её давно уж неживой.
Невестка князя тяжела,
На перевале Думала
Сквозь страх кровавой лихорадки
Начались родовые схватки.
У женщины родился сын,
И тишина ночных вершин
Плач отражала громким эхом –
Жизнь продолжалась человеком!
 
  ВОЗВРАЩЕНИЕ
 

- 1 -
В стране, где только штык имеет слово,
Машина смерти сбоя не дает,
И за пожар масштаба мирового
Карали малочисленный народ.
Вошли войска в дремавшие аулы,
Как в тюрьмах к обреченным - палачи.
Даны минуты, чтоб связать баулы
Да взять в безвестье горсточку муки.
Всё просчитали, всё предусмотрели -
Ведь акции велися по утрам.
К восходу солнца села опустели,
Нас рассовали по товарникам.
«Больных не брать», - такую установку
По всем ущельям получил конвой.
Составы шли почти без остановки
Тот страшный путь, указанный Москвой.
И сколько нас осталось вдоль откосов
Стальных дорог под клювом воронья!
Бросала, словно в море труп матроса,
Омыв слезой, умершего семья.
Исполнен акт верховного приказа.
Лаврентий «грудь готовил под медаль».
Перо писало, сабля без отказа.
Гнала народы в каторжную даль.
            - 2 -
Пустырь промерзший, вой ночного ветра,
Крупой весенней засыпало лед.
Там, в тупике шестого километра,
Сгружали обездоленный народ.
            Покрылась стонами земля казахов:
В сто тысяч душ бесправная семья,
Гонимая жестокой плетью страха,
Разбрасывалась по степным краям.
И люди шли путем исчезновенья
Сквозь резервации и геноцид,
Не подменяя мужество терпеньем,
Не тратя гордость на куски обид.

Упругая спираль пространств холодных
Сужалась, как стервятника круги.
И помышлять о статусе свободных
В те времена мы просто не могли.
А радиус, обложенный запретом,
Был недалек от городской черты,
Его переступивший спал «валетом»
На нарах непротопленной тюрьмы.
И в спецкомендатуры в месяц дважды
Сгоняли и ходячих, и больных.
Не веря «волчьим» паспортам бумажным,
Сверяли по могилам всех живых.
Избрав не очень чистую дорогу
В поимке своих внутренних врагов,
Последствия со следствием шли в ногу
Солдатами карательных взводов.
Как будто синдикат преступных наций,
Чьи действия свелись к одной статье,
Мололись люди наших резерваций
Режимной мельницей НКВД.
В четыре года мы, «враги народа»,
Держась за юбки матерей своих,
Шли через детство «меченой породой»
Под окрик спецкомендатур глухих.
А впереди, разинув мрачно двери,
Нас ожидали детские дома,
И там портреты Берии висели
Гнуснейшей шуткой подлости и зла.
И остановился горше хлеб чужбины,
Он, как подачка, в горле застревал.
В глубоких рудниках под свет лучины
Его киркою мальчик добывал.

                - 3 -
Мы были коногонами в двенадцать,
В четырнадцать душил нас силикоз,
Кончали похоронами в семнадцать, -
Чтоб всех оплакать, не хватало слез.
Теряя кровь свою, вживались в землю,
В полнации на это обошлось.
Что было до того седому Кремлю,
Решившему с пристрастием вопрос?


Как травы в засуху, бледнели мысли,
И в горстку пепла превращался мозг.
С понятьем «выжить» вынужденно свыклись,
Под спудом этой мысли каждый рос.
Хорошие задатки исчезали
И появлялись финские ножи,
Мы по-плохому самоутверждались,
Как нас учила уличная жизнь.
Татуировка, воровство и водка,
Блатные песни, драки и табак,
Полубалтийская, с ленцой, походка
Вели прямой дорогою в ГУЛАГ.
Так на краю истории мы жили
В ее последнем, грязном закутке,
И наши территории могли бы
На медном уместиться пятаке.
Народ всегда сочувствовал  народу.
Тебе спасибо, сын степей – казах,
Что ты от жаждущих не прятал воду
И хлеб не ел при запертых дверях.
И те, что сосланы намного ранее,
Прошедшие чужбины путь сполна,
Простые люди, жители Рязани,
Спасибо Вам за добрые сердца.
                - 4 -
Но в крепость застоявшихся морозов
Ворвался солнечных лучей пучок.
В гудках  прощальных черных паровозов
Был слышен правды слабый голосок.
За март наказан мартом вождь всесильный –
Великий отчим, деспот и тиран,
Слезами наций, как дождем обильным,
Поливший земли азиатских стран.
Повеял ветерок надежды хрупкой,
Стоявших туч движенье началось.
И чувство странное в лохмотьях жутких
Тайком под сердце медленно кралось.
А было это чувство – возвращенье,
Двоякое, неясное пока,
Как будто выходили из затменья,
И свет нам резал бритвою глаза.


Свободу областную даровали,
Республика, Союз пошли потом,
Гражданство поэтапно возвращали,
Отняли ночью, отдавали днем.
Похожие на пережженный сахар,
Успевшие в своих котлах остыть,
Мы плакали, как горько плачет пахарь
Над полем, выжженным огнем, навзрыд.
Проснулись чуть живые полустанки,
Колеса паровозов грызла сталь,
Мучительны минутные стоянки,
Но хуже убегающая даль.
Казалось, степь бежит остервенело,
Выбрасывая мертвых из могил,
Как будто оставлять там не хотела
Тех, кто в суглинках навсегда почил.
Как оспою, могильными холмами
Изъедено лицо больших равнин,
Остались бабушка, сестра и мама,
Обратный путь проделал я один.
                - 5 -
Вернулись мы к оставленным селеньям,
Как к битым гнездам ласточки весной,
Стоявшим под присмотром запустенья,
Поросшим многолетней крапивой.
Тяжелые туманы ожерельем
На шеях скал висели по утрам,
И сакли, как глазницы подземелий,
На склонах гор зияли тут и там.
Вдохнули жизнь в замшелые ущелья,
Отдав свое тепло сырым камням,
На нас лежала тяжесть возвращенья –
Вернуть огонь потухшим очагам.
Как дважды пересаженное древо
С порубанной системой корневой,
Вживались жадно мы в земное чрево,
Чтоб зашуметь зеленою листвой.
Со временем и дерево дряхлеет,
И гибнет недозревшей наша мысль.
Что ж, даже смерть на родине имеет
Непреходящий, философский смысл.

               

ИЗ ДЕТСТВА
 

                -1-
Я вспомнил степь безжизненно-сухую,
Ковыль, бегущий вслед тугим ветрам,
Шахтерский город, улицу кривую,
Базар, гармонь и суетливый гам.
Войной суровой истощенный город
Не мог ещё подняться в полный рост,
Картошкой мерзлой утолял он голод,
Насущным был очищенный овес.
За булку хлеба вдовы отдавали
Костюмы не вернувшихся мужей,
И центром горя ставшие базары
Трясли безжалостно измученных людей.
Надрывные распевы инвалидов,
Как страшный крик надломленной души,
Смолкали у пивных и магазинов,
Где пропивались жалкие гроши.
«Напрасно старушка ждет сына домой,
Героя с тремя орденами,
А  Саша вернулся совсем не такой –
Калека с двумя костылями».
Они не подлежали осужденью…
Что делать им теперь? В чем их вина?
Судьба досталась не по усмотренью,
Их таковыми сделала война.
Гармонь-трехрядка рваными мехами
Сопела, выдыхая эту жуть,
И плакал инвалид ослепшими глазами,
И плакал потому, что подают.
Бывало так, что гадина иная,
Чью рожу не испортишь кирпичом,
С ухмылкой в кепи камешки бросая,
Смеялась над безруким иль слепцом.
Безрукий матом разгибал подкову,
Слепец на звон «спасибо» говорил,
И как-то раз Андрею Петухову
Базар за это крепенько влепил.

Но как понять моральному уроду
Простую истину и горечь бытия,
Что инвалид-солдат ковал свободу
И выносил её, как мать дитя.
И то, что он глазами инвалида
Глядит на этот чудный белый свет,
И то, что он руками инвалида
Сжимает зачерствевший черный хлеб.
Эх, детство наше в стеганых фуфайках,
Да в кирзах, латанных пятнадцать раз,
Глядишь сегодня из-под рваной майки
На нас, седых, с морщинками у глаз.
Утиль Савельич – важный укротитель
Кобылы вислоухой,  как часы
Являлся и взывал, как исцелитель,
Чтоб нищетою накормить весы.
Сдавали вторсырьё и брали нитки,
По ниткам можно о житье судить,
А по ночам – шипящие карбидки,
И мать, в иглу вдевающая нить.
                - 2 -
Эх, детство, то, в котором дружно жили,
Не думая, что будет через час,
Ершистое, но мы его любили,
Хотя оно не радовало нас.
Дощатые заборы у конюшни,
Плетни соседские, порой свои
Растягивали мы на лыжи, клюшки,
И тем встречали снег крутой зимы.
А летом, подвязавшись к дяде Васе,
Лизали мы истрепанный ЗИСок,
Он брал нас в рейс, и это было счастье –
В кабине прокатиться с ним разок.
Иль, разведя костер в крутом овраге,
Мы врали до зеленой хрипоты
Про ведьм, чертей и колдовские чары,
Да так, что впредь боялись темноты.
У входа в дом встречал, раскрыв зубища,
Гроза ребят – проклятый черный джин,
Не Карлсон он, живущий там на крыше,
А страшный гном, весь свитый из хитрин.


Чулок, набитый старою соломой, -
Футбол, выдерживал минуты две,
Но были среди нас свои Бобровы,
Которым мог завидовать Пиле.
                -3-
Из детства в зрелость мы всегда выносим
Портреты тех людей, что нам близки,
Как через лето мы проносим в осень
Цветение угаснувшей весны.

У матери моей была подруга,
Её я тётей Диной в детстве звал,
Фронтовика отважного супруга,
Убитого под Оршей наповал.

Рязанская, росточка небольшого,
Была она с огромнейшей душой,
Не знаю, кем работала в столовой
На шахте, именуемой «шестой».

Две дочери её – Мария, Шура,
На выданье, красавицы собой,
Коса- краса, созревшая фигура,
И нрав неукротимый, озорной.

Отряд наш босоногий возглавляла
И выдумщицей дерзкою была
Мария, чуть на фронт не убежала,
Да, к счастью,  завершилася война.

Им нравилось всеобщее вниманье,
Кокетство было свойственной чертой,
Мария шла на первое свиданье,
А мы – за ней, нехоженой тропой.

Охрана личная для большего порядка,
Марию нашу вдруг обидит тот,
Во всеоружии – и палки, и рогатки,
Условный знак – и их пускаем в ход.

Любовь не шутка! Взрослые ревнивцы
Прозвали нас проклятой саранчой.
Влюблённых облагали мы гостинцем –
Кулек конфет, а можно и деньгой.

Не платишь дань – люби в другом районе,
А к нашим девкам больше не ходи!
Не виноваты мы, что ты влюбленный.
Какое дело нам до той любви?

Иным парням, согласно договору,
Девчонок вызывали в нужный час,
Других, жадюг, впотьмах из-за забора
Петлей за ногу стягивали в грязь.

Но уплывали в тихом темпе вальса
По танцплощадке в городском саду,
В страну любви Мария-атаманша
И Шура – зам, по прозвищу «А-ну».

Всех отшивали, этих – просмотрели.
Откуда женихов тех занесло?
Две свадьбы разом в лето отгремели.
Прощай, конфеты и рубли в кино.

Осталась беспризорною ватага…
Что делать? Ведь не будешь же скучать?
Горланившие некогда «Варяга»
Мы стали песни новые мычать.

И, оттарзанив синяками детство,
Почувствовав отроческую грань,
Сперва влюблялись вроде по-соседски,
По-модному копируя экран.

Девчонок тех, что дергали за косы,
Не стали почему-то обижать,
Возникшие нешкольные вопросы
Нам стали в душу робость нагонять.
 
О, годы детства, вам обязан многим!
Вы мне - опора на большом пути,
Моё успокоенье в час тревоги,
Источники любви и теплоты. 
 
 

                СМЕРТЬ И ГОРЕЦ   
 
                -1-
Летела туча, извергая громы,
 Чтоб черным змеем съесть покой земли,
И огненною саблей грозных молний
Горам срубала острые шпили.

Всё грохотало, ухало, стонало,
И шквальный ливень, издавая рев,
Сносил всё в реку, и она вскипала,
Стараясь вырваться из берегов.

И этим ужас наводила адский,
Тряслась от страха робкая земля.
Вдруг голос смерти, непривычно сладкий,
Окликнул горца, тот сдержал коня.

«Неужто всё? – подумал всадник в страхе –
Не славно здесь так просто погибать».
А в это время камень сбил папаху,
И стала смерть стеною обступать.

«Не бойся, нынче я тебя не  трону,
Наступит время, в дом твой загляну,
По своему извечному закону
Последний вздох тяжелый оборву.

Будь осторожен, молодой красавец,
Ты полон сил, но все ли по плечу?
Открою я соблазнов чудный ларец
И этим жизнь твою укорочу».

И после тех речей исчезла туча,
В ущелье брызнул с позолотой свет,
И радуга по берегам сыпучим
Мостом ажурным встала ливню вслед.

Опомнившись, он крикнул «Смерть, послушай,
О том, что ты идешь, пошли мне весть!
Своей неясностью меня не мучай,
Окажешь этим пребольшую честь».

И над горами пронеслось: «Согласна!»
Ответ подобный так его взбодрил,
Что он, забыв великую опасность,
Себя, глупец, бессмертным возомнил.
               
                -2-

Проходят годы, мало их иль много,
В канонах жизни есть своя чреда:
Так, где-то чёрт толкнет немного Бога,
Порой сломает черту Бог рога.

Огонь, наверно, первый признак жизни,
А возраст всё же тянется к теплу.
Вдруг к очагу подходит странный призрак,
Чуть слышно обращаясь к старику.

«Сказала и пришла, сдержала слово,
Пора переселяться в мой чертог.
Теперь у нас с тобой одна дорога,
И нету больше у тебя дорог».

- Но разве ты наш уговор забыла?
Должна же ты меня предупредить!
- Четырежды тебя предупредила,
Что я близка и обрываю нить.

Так, седина – моей руки касанье,
Ведь иней предвещает власть зимы,
Вот первое моё напоминанье,
Тогда ты был у кокковой черты.

Второе – я твои точила зубы,
покрыв их неприятной желтизной,
И ты, болезненно сжимая губы,
Жевал еду корявою десной.

А третье – разве глаз лучист и зорок,
И также смел, стремителен твой взгляд?
Поблекло всё, когда шагнул за сорок,
И потерял, как стало пятьдесят.



Четвёртое – когда ударило полвека,
И начал звуки слух не различать,
Тогда всю полноценность человека
                В тебе я стала быстро сокращать.

Так разве слов своих я не сдержала?
Ведь это были вести, не намёк.
Последней, пятой, я сама предстала,
Пойдем, пойдем, пусть гаснет огонек.

Мы с жизнью – круг, и замкнуты друг в друге,
Приемли холод мудрости моей,
И нету знака равенства в том круге,
Она – во мне, я начинаюсь в ней.

Я санитар, носитель горьких истин,
Так делит роли нам природа-мать.
Для жизни оставляю место чистым,
Чтоб новому на нём произрастать.