1.
рождена ты была слишком чистой и светлой, слишком яркие краски были в твоих глазах,
слишком громко и чисто ты пела, слишком искренне радовалась хмурым утрам;
слишком сильно потом волновалась за смертельно больного отца
и боялась, безумно боялась, что проснется завтра мать пепельно-бело седа.
ты была чище Евы, и сильнее гораздо Лилит,
и никто не виновен, что сил не хватило, что бы весь мир покорить.
2.
и глаза твои - посветлее льда и прозрачней стекла, но уже их синее гораздо моря.
и не то, что бы ты еще чего-то боялась, даже криком уже не сломать,
и совсем уже даже не страшно, что проснется завтра седою мать,
за отца ты уже не волнуешься даже, а над ним волнуется кладбищ трава,
ты летишь все дальше и дальше, ты давно уже встала на два крыла,
ты уже не рисуешь ярко, потому что, наверное, не чиста уже так душа.
ты уже не поешь, ты все больше молчишь,
и, ты знаешь, мне все сильнее тебя жаль.
ты уже нашла свой собственный край,
ты уже к нему подошла.
ты не веришь в любовь, чужд тебе грех,
ты б не видела этот лживый мир уже чертовы тысячи сотен лет.
3.
сколько раз за милым ангельским ликом, обращенным к тебе всею сутью,
открывая последние двери, сталкивалась с дьявольской жутью?
4.
у тебя подрастает дочь, у нее зеленятся глаза.
твою детскую, некогда ясную синь, она не взяла – у ребеночка взгляд отца.
и на звонкий вопрос об отце – ты молчишь, для дитя это слишком горькая правда.
ты рисуешь ее и поешь для нее, а чуть позже – уже она для тебя.
и наивно смеется, ясно и чисто: мама, мне нравится здесь! – и обводит рукою мир,
вы последние два творенья природы, два последних лучика солнца для этой прогнившей насквозь земли.