Сдирая перхоть с орденов
И потускневший лак с госпремий,
От первобытных до империй
Клеймим вдогонку, стар и мал,
Оракулов (теперь — лгунов),
Героев (ныне — тухлых шпал
Под рельсами разоблачений),
Вождей (уже лишь приключений
Злых персонажей иль смешных).
Мы сами жаждем пьедестал!
И с песней воздухов брюшных
Сучим на свыкшихся коленках,
Что Шолохов? — Есть Евтушенко!
И хоть паяцем, но — ва-банк.
Сменить ушедших на иных,
Что розовым покрасить танк,
У книжного костра погреться,
Сжечь флаг иль им же подтереться,
Прах сплюнуть взорванных церквей,
Представить шлюхой Жанну Д`Арк
И каждому сказать — плебей.
Пусть нет таланта, нет и званья,
Но сердцу дорого признанье
Толпы, как девичье — «твоя»…
И ты ползешь, как скарабей
По ней, и мыслишь: «Вот он — я,
И мой каприз — закон отныне!»
Подвластны всё и вся гордыне,
И путь кровав ее коней.
Так в шкуре льва сильна свинья,
Отчизны древо у корней
Взрыхлившая до основанья
И грозно ждущая признанья.
От постаментов, пирамид,
Стел, мавзолеев, цоколей,
Гробниц, курганов, стел и плит
Презреньем веет и доныне
От неугаснувшей гордыни.
Но для Помпея — Птолемей,
Для Голиафа же — Давид,
Для Вифлеема — Иудей,
И для Приама сын Ахилла,
Для Рима — доблестный Атилла,
Для фаэтона — солнца луч,
И для осла — свой Апулей
Всегда найдутся. Но везуч
Свою гордыню обуздавший
И только Божий суд познавший, —
Да разве стелешь где упасть?
Когда умен, в чести, живуч?
О, нет, гордыня это — страсть,
Не утолив, не отречешься,
На зов друзей не обернешься,
Не поднесешь, не защитишь,
Предашь и не полюбишь всласть,
Не вздрогнешь если..., не простишь,
Гранит — твоя душа, сомненья —
Твои враги, а люди — звенья
Твоей цепи поверх икон.
Лишь кровью мир не удивишь —
Сиял в ней гордый Вавилон,
Надменный Лир небрежно кликал,
Суровый Мехлис грубо цыкал,
Презрительный купался Пирр,
Бесстрастный воспевал Дантон,
Спесивый Гиммлер мрачно пил.
Страшней людской — гордыня наций,
Где кровь, как хлеб после оваций
Сверхрасам, кожам и богам.
Арийский дух, славянский пыл,
Еврейский культ, арабский гам,-
И все велики, и все правы,
Голубоглазы, кучерявы,
И, как заманчивый итог,
Весь мир ложится к их ногам.
Молитв и мольб высокий слог
Не упредит, не остановит,
И трупный червь себя готовит
К обильной будущей жратве,
И песнь сию как эпилог,
На пыльной атомом ботве,
Проросшей после человеков,
Споет скрипучий мертвый ветер.
Так прочь гордыню и всплакнем
В Ираке, Штатах иль Литве,
И пощадим, и помянем?
Когда земля могилой будет,
Кто нас простит, кто нас осудит,
О чем прошу я, вот дурак!
Моя гордыня жжет огнем
И целится в лицо кулак
Чужой гордыни, и проклятьем
Я исхожу, и пред распятьем
Затем бестрепетно стою.
О, Боже! Что же всё не так?
О, Боже! Что я говорю...
Мараш, YII песнь