Судьба пила, крестясь, и ****овала с магами…
Я шёл, живой ещё, с приспущенными флагами
И тёр лицо своё наждачкой, старой и тупою.
Я шёл навстречу долгожданному покою
По осиротевшей стороне, где бились воины,
Где люди, как коровы, до смерти задоины,
Где вороньё кишит над трупами безликими,
Где жгут любовь и стать стремятся дикими
Детишки ночи, очумевшие и в дупель пьяные,
Что даже никогда не ели кашу манную,
Где колют в вены тьму да страх без устали,
Могилы братьев посыпая прокисшею капустою,
Где в Храме Божьем свечи пулями погашены,
И где попы давно в безумие раскрашены,
Где песни все как дикий вой и горький плач,
Где счастье ещё знают только судьи да палач…
Судьба гадает, опьянев, с чертями-магами,
Всё заполняя плесенью, кровавой брагою…
И солнце тоже спряталось – огниво бережёт!
А по земле кровавый смог как червь ползёт.
Остервеневший ветер похоронный марш ревёт,
А зла змеище кормит тленом и рьяно стережёт.
И смерть всё носится на обновлённой колеснице,
Вонзая в души смертных роковые свои спицы.
И Бог не успевает всех их грешных отпевать.
Седой могильщик взмок и перестал их погребать.
А беспощадный рок стервятником кружится –
Он не насытился ещё и потому ему не спится!…
В гробницах прадедов в разгаре змеиные пирухи.
И даже кое-где ещё собой торгуют шлюхи!
Звучит неистово оркестр – "Дьявольское знамя"
И всё сильней, пылает гуще в центре пламя.
О, это поприще усопших – великовечная свобода –
Каждый похож на фантастичного урода!…
Могильный храп – умершие всего лишь тихо дремлют –
Ни ад, ни рай их разложившиеся души не приемлют.
Лишь, уцелевший чудом, перепуганный монах
Рыдает сипло на коленях в неведомых псалмах.
Сгоревший храм, святая всех святых, уныло тлеет –
Там музыкант какой-то нервно руки греет.
И баба молодая, словно Божья Мать, с ребёнком
Стоит, крестясь, как статуя в обугленных иконках.
А кое-где всё причитают и кряхтят старухи,
И наблюдают – как по трупам бродят мухи.
На пьедестале одра смерти заражённые пирухи –
Там вам оргазм за кость доставят шлюхи…
Судьба пила, крестясь, и ****овала с магами…
Я шёл контуженный, с приспущенными флагами,
И обливался потом стылым, словно небо плакало,
И время тикало себе, а сердце такало.
Гремел, как гром, последний уцелевший колокол.
Орал Иисус в тиши, распятый и распоротый.
Глухая боль стонала мемуары в летопись как пугало,
И где-то жизнь … ещё бессмысленно мяукала…