спасибо, что в рощах осенних
ты встретилась, что-то спросила,
и пса волокла за ошейник,
а он упирался,
спасибо,
Андрей Вознесенский
Невыносимо
слушать тишину, в которой ничего не повторится.
Тянуть удавку, паузы тянуть,
закашливаясь смехом, плакать в лица.
Задушенные зайчики бегут
по грязному стеклу больничных коек –
и в окнах отражается – не Брут,
не друг, а первый круг и первый повод.
Во втором кругу ада проходят на вылет родные,
улыбаются вяло, бессмысленно машут руками;
если выпишут в третий, возьми на двоих выходные
и размытый диагноз, в котором зачёркнуто «мама».
На третий день мы поняли, что нас запутали: родился, опоздала.
За окнами скучает Лисичанск, а за душой – ни веры, ни скандала.
Не хочется, не можется – живи! Картаво улыбайся. 28.
Почти что жизнь. Когда мне было три… Не важно! Не молчи.
Уйди
и брось нас
в четвёртый,
где попарно ходит тварь, где ты уже сыграл, а мне учиться
фальшивому оскалу, чтить букварь, вгрызаться в эту ночь, рыдать волчицей,
давиться чёрствым месяцем назло разморенным, расхристанным и верным
чужим мужьям и быту – повезло родиться Маргаритой, не Еленой.
Из пятого не выйти, не войти в шестой, давай оставим постулаты,
так линии расходятся в пути… Спаси меня, воскреснув хоть когда-то.
Крещу тебя неведомой молвой по линиям разомкнутых ладоней,
пускай наш ад останется со мной, а косточки твои змея не тронет.
Мы больше никогда не повторим всего, что не сказали и не скажем –
и небо разбивается о Рим на чёртовой распятой распродаже.