Liebe Martha,
сижу в окопе под Сталинградом.
ноги стынут, и даже каска примерзла к коже.
нас здесь много таких, замерзших, и грязных тоже:
мы сидим с автоматами в общей голодной массе.
я – эсесовец, принадлежащий к арийской расе
среди сотен таких же, wahr, abgezehrt, verfroren,
ведь уж чуть ли не опозорен:
третий день я сижу, забитый, дышу на ладан
здесь,
в окопах под Сталинградом.
мы уж взяли Смоленск и Харьков, пустили корни
в города, чьих названий никто здесь уже не вспомнит.
и ведь надо же было попасть в этот чертов Сталин…
как его? Сталинград – город пепла, огня и стали.
и застрять здесь, в грязи, в окопе, без сна, покоя.
знаешь, Liebe, есть в этих русских что-то такое,
чего я не могу осмыслить, понять, измерить,
есть в них то, чему я, ариец, не должен верить.
untermensch – вот кто русский, Martha! и heil, mein F;hrer!
им дорога в пучины ада, в прогнилость тюрем.
закидай их гранатами, бей, убивай же гада!
здесь,
на улицах Сталинграда.
так учили нас, Martha. я – человек, другие –
инородные, жалкие, мерзкие и плохие,
что нет места среди людей им, среди арийцев.
только снится мне, Liebe, что не человек, убийца
и что изверг я, Martha! ведь я застрелил ребенка
на руках у его отца, и его пеленки
в тот же миг пропитались кровью, горячей, красной.
как у нас, у людей, понимаешь? а я прекрасно.
ведь я просто стоял и смотрел, как отца ножами
забивали до смерти, а руки мои дрожали,
так дрожали, что я впервые с 41-го года
почувствовал не в других, а в себе урода.
не истинного арийца, бойца, солдата,
а тварь с отсутствием права ношения автомата.
ты бы видела, как он рыдал над багровым трупом,
как бросался на всех, кто рядом был, хоть и глупо
и напрасно пытаться было спасти мальчонку.
ему вырвали печень, сердце и селезенку
на глазах у толпы, смеясь за свою расправу.
их тела потом выбросили в канаву.
но ни в жизнь мне теперь не забыть того мертвого взгляда,
застывшего в небе над Сталинградом.
meine Frau, я совершил преступление века –
увидел в русском не выродка – человека.
если кто-то об этом узнает, меня повесят,
четвертуют, сожгут, утопят, забьют, и если
не сожжешь ты письмо мое, тебя та же участь
ожидает.недавно был здесь кошмарный случай,
когда deutschenсолдату вспороли брюхо
лишь за то, что он полюбил советскую шлюху.
Martha, Martha, я запутался, сбился, каюсь.
и не знаю, зачем, за кого я теперь сражаюсь,
за кого мои пули летят вхолостую в небо.
я теперь не хочу убивать за фюрера, мне бы
посмотреть на тебя хоть еще раз, глотнуть портвейна
на покрытом осенними листьями береге Рейна.
и не видеть их лиц, в голове как заело пленку:
отец, стоящий с трупом своего ребенка,
семимесячного младенца, как наша Bettie.
я сейчас бы отдал, наверное, все на свете,
чтоб вернуть эту пулю в ствол своего автомата.
ты прости меня, Martha, под телом моим граната,
что взорвется в любое время.и не сидеть уж
нам у Рейна, как раньше, я уже труп, я ветошь.
и люблю тебя, Martha. тебя и малютку Bettie.
вы не верьте тому, что написано, вы не верьте,
что арийская раса – боги, цари и вепри.
я ариец, да, эсесовец, но человек ли?
нет мне неба, лишь бесконечное пекло ада,
здесь,
под окопами Сталинграда.