In the Sever Hotel, that 's the one where today I ‘ve been writing,*
In a giant wardrobe, of a carved and the ugliest kind,
I beheld unexpectedly several pages, there hiding,
A bundle of few crumpled ones that someone ‘s left behind.
No address, nor an envelope, it appeared that these pages
Have not ever been sent, this the writer no longer required.
Well, I started to read them. I ‘ve looked through th’ developing stages….
The clock stroked ten, then eleven. I kept reading, unable to retire.
It began, as was usual, with the year, and the date, and th’ addressing;
Th’ writer seemed quite unable to achieve his convenient stride,
Then he offered apologies, of the loss of some volume confessing.
So, I skipped all these lines and impatiently peeked inside.
PAGE ONE
In an hour or so, to the North by a plane I ‘ll be flown.
Our parting is final, letters brings no more pain when I write.
I ‘ll keep writing my letters, though their fate ‘s away to be thrown
(a chance, you ‘ll read to a friend, then away from your memory slide).
So it happened that we could not stay any longer together!
What was it, the mistake, where was it, th’ triple-damned spot, deadly spot?
Why could we not correct it, amend, rectify altogether,
What was wrong, what wrong steps or wrong moves had led us to the nought?
Knowing that could have helped us to fix it, go back, I am guessing,
But it cannot be found, that spot did not, possible, exist.
There will be no recorded complaints of misdoings protesting, --
Look for it, search for it, - you ‘ll find nothing, on that I insist!
As for th’ letters of mine, - I have always been scared of them madly…
How ‘s it possible to file them, to handle them, not burn them, but keep?
Read, re-read them, compare, at you will treat them sadly or wildly,
Only further despairs you will find in the old faded heap!
Once you read all of them, as if seeking for some reassurance.
The first ones stated: I could not exist on my own at all.
In each letter, exceeding in thickness an average brochure,
I declared that to you I would ran, cross rail sleepers, -- or crawl.
All I thought, or I knew, I at once in those letters recorded,
During the third separation (at least, it is the conclusion I drew)
With each day in my letters, more often, more loudly worded,
Made appearance the words hardly seen there before: “I love you”.
Then a new lot appeared (maybe, saying ”the second” is better?),
Daily letters to you, the beloved and the loving me wife.
There were not many blots, nor my tears ‘d made them moister or wetter,
-- Fairly-tender and workaday letters of my routine life.
They were still not too smooth. In these pages, against light by looking,
One might find rubber traces … These traces would soon disappear…
Very soon th’ third series appears, th’ very last of my cooking.
These intelligent letters would never make one shed a tear …
Judging calmly, one ‘d think that is wrong? are not th’ letters quite pleasant?
All was fine in the letters. Two letters I wrote every day,
And then waited impatiently for an invaluable present
Of your help, your advice or your view you might wish to portray.
It is simply because, this “because” for a moment dismissing,
I knew you so very closely – you, clever, intelligent, fair…
The only thing was not there (between lines, true, but still it was missing):
That at every minute I needed you merely like air.
Having read all them through, by the letters you were agonized.
Not a word, as if frozen -- another, though modern, Lot’s wife!
All the years of the intimate life, they away have been razed,
Devastated by th’ letters received -- in the fifth year of life…
You stayed silent that day, hiding th’ face in an old sofa cushion.
Then, without a word, and suppressing your dolour, malaise,
Hearing my heavy steps in the lobby, some furniture pushing,
Quickly hid th’ bundle of th’ letters away from my possible gaze.
Should these letters destroy us? Should we tirelessly try to work out,
How th’ “friendship” in th’ sneakiest manner our “feeling” replaced?
Thus the end has begun, when, by reading old letters, we found:
They, these relics were needed, and were, as remainders, embraced.
* The translation is offered in extracts. The work is being continued, and the translation, inshAllah, will be extended.
К. Симонов. Пять страниц.
В Ленинградской гостинице, в той, где сегодня пишу я,
Между шкафом стенным и гостиничным тусклым трюмо
Я случайно заметил лежавшую там небольшую
Пачку смятых листов - позабытое кем-то письмо.
Без конверта и адреса. Видно, письмо это было
Из числа неотправленных, тех, что кончать ни к чему.
Я читать его стал. Било десять. Одиннадцать било.
Я не просто прочёл - я как путник, прошёл по письму.
Начиналось, как водится с года, числа, обращенья;
Видно, тот, кто писал, машинально начало тянул,
За какую-то книжку просил у кого-то прощенья...
Пропустив эти строчки я дальше в письмо заглянул.
ПЕРВАЯ СТРАНИЦА
Через час с небольшим уезжаю с полярным экспрессом.
Так мы прочно расстались, что даже не страшно писать.
Буду я отправлять, будешь ты получать с интересом,
И знакомым читать, и в корзину спокойно бросать.
Что ж такое случилось, что больше не можем мы вместе?
Где не так мы сказали, ступили не так и пошли,
И в котором часу, на каком трижды проклятом месте
Мы ошиблись с тобой и поправить уже не смогли?
Если б знать это место, так можно б вернуться, пожалуй,
Но его не найдёшь, да и не было вовсе его!
В нашей жалобной книге не будет записано жалоб:
Как её ни листай, всё равно не найдёшь ничего.
Взять хоть письма мои, - я всегда их боялся до смерти.
Разве можно не жечь, разве можно держать их в руках?
Как их вновь ни читай, как их вновь ни сличай и ни мерь ты,
Только новое горе разыщешь на старых листках.
Ты недавно упрямо читала их все по порядку.
В первых письмах писалось, что я без тебя не могу.
В первых письмах моих, толщиною в большую тетрадку.
Мне казалось - по шпалам, не выдержав, я побегу.
Всё, что думал и знал, заносил на бумагу сейчас же,
Но на третьей отлучке (я сам себя в этом ловлю)
В письмах день ото дня по-привычному громче и чаще
Повторяется раньше чуть слышное слово «люблю».
А немного спустя начинаются письма вторые -
Ежедневная почта для любящей нашей жены,
Без особенных клякс и от слёз никогда не сырые,
В меру кратки и будничны, в меру длинны и нежны.
В них не всё ещё гладко, и если на свет посмотреть их,
Там гостила резинка; но скоро и ей не бывать...
И тогда выступают на сцену последние, третьи,
Третьи, умные письма, - их можешь не жечь и не рвать.
Если трезво взглянуть, - что же, кажется, страшного в этом?
В письмах всё хорошо, - я пишу по два раза на дню,
Я к тебе обращаюсь за помощью и за советом,
Я тобой дорожу, я тебя безгранично ценю.
Потому что я верю и знаю тебя всё короче,
Потому что ты друг, потому что чутка и умна...
Одного только нет, одного не прочтёшь между строчек:
Что без всех «потому» ты мне просто как воздух нужна.
Ты по письмам моим нашу жизнь прочитать захотела.
Ты дочла до конца, и тебе не терпелось кричать:
Разве нужно ему отдавать было душу и тело,
Чтобы письма такие на пятом году получать?
Ты смолчала тогда, просто-напросто плача от горя,
По-ребячьи уткнувшись, на старый диван прилегла,
И рыдала молчком, и, заслышав мой шаг в коридоре,
Наспех спрятала письма в незапертый ящик стола.
Эти письма читать? За плохое бы дело взялись мы, -
Ну зачем нам следить, как менялось «нежны» на «дружны».
Там начало конца, где читаются старые письма,
Где реликвии нам, - чтоб о близости вспомнить, - нужны.