Удары головой об стол не могли не сыграть свою роль в деле исполнения им своего долга. Когда его тайно засылали в космическое пространство для высадки на Луну, при запуске была такая вибрация, что его голова с невероятной частотой стала биться о стеклянную стенку шлема. Если бы не предыдущая закалка, он бы не выдержал этих ударов уже при взлете. Вибрация повторилась и при посадке на Луну, но все-таки он высадился на Луну, как того требовала инструкция, опередив представителей других великих держав, закопав в податливой лунной пыли вымпел пославшей его державы, пожелавшей остаться неизвестной до нужного момента. Самым трудным оказалось сделать самое простое: замести следы, чтобы последующие астронавты и космонавты, а также дублирующие их наблюдательные приборы не могли зафиксировать факт пребывания здесь кого-то задолго до них. Это потом, когда надо будет предъявлять права на Луну, на пользование всей ее пылью и теми полезными ископаемыми, которые она скрывает, тогда его подвиг станет известен землянам, а может быть, и не будет, главное предъявить миру вымпел опередившей всех державы.
А тогда надо было всего-навсего замести следы, и это при отсутствии атмосферы, движение которой, называемое ветром, с успехом бы сделало это за него. А тут заметаешь один след, тут же возникает другой. Он уже в ужасе подумал, что ему придется до скорого своего конца заметать собственные следы, и он уже не вернется на уютную Землю, а будет выть на нее, как пес, думая, что это и есть Луна. Но тут он догадался, что надо изобразить из себя вибратор, который может так взвихрить среду своего погружения, что след закроется чуть ли не сам по себе. И он ухитрился повторить ту вибрацию при взлете, но уже не головой, а всем телом, чтобы колебание ушло в ноги, так, чтобы лунная почва буквально ушла у него из-под ног. У него получилось! Получилось! – вопил он в оболочку шлема, хотя никто слышать его не мог. И действительно получилось: до сих пор никому неизвестно об этом его пребывании на Луне. Время этого сенсационного известия еще не наступило. Потому остается в тайне от общественности и тот факт, что этот неизвестный подвиг был совершен лишь благодаря этим, перенесенным ранее, ударам головой об стол. Хотя все могло быть иначе: именно благодаря закалке, полученной ранее при выполнении задания на Луне, он смог вынести впоследствии пытку с битьем головой об стол. Да разве это важно...
– Вы тут в беспамятстве что-то о Луне говорили, – привел его в себя задумчивый иностранный голос. – Луна – это довольно известное небесное тело, важное, однако, скорее для выполнения любовного, а не воинского долга. Было бы хорошо, если бы вы нашли в себе силы объясниться менее поэтически. Возможно, в этом виновата проведенная над вами довольно грубая работа, так сказать, инициатива масс, разбуженная непрерывными военными действиями. Уточните, пожалуйста, когда, где, что вы предпринимали на местности, имеющей кодовое название Луна. И какие вы можете привести доказательства в пользу того, что вы были там раньше нас. Итак, какие доказательства? – голос был довольно вкрадчив, хотелось надеяться, что его обладатель не будет прибегать к более избитым крутым мерам.
– Там газеты зарыты, – с трудом поднимая к небу язык при произнесении звука «т», – ответил он.
– Какие газеты, свежие ли? – вежливо справился голос.
– Кажется, «Красная звезда», она всегда свежая. А число, год, месяц – все само за себя говорит. Газету не подделаешь. Тем более «Красную звезду». Хотя это могла быть и «Женьминьжибао». А, может быть, даже «Аль гумхурия». Или «New York Times». Мне газету не показывали. Мое дело было закопать и только. Газета была в капсуле.
– И вы даже не заинтересовались, что за газета! – удивился голос.
– Я вообще не читаю газет. Нас учили использовать газеты только для скрытого наблюдения за объектом. Сквозь дырку в газете. Поэтому, как только мне в руки попадает газета, я делаю в ней дырку и смотрю на объекты, даже если они не предназначены для тайного наблюдения. Привычка.
– Значит, вы не можете сказать, о чем писали газеты в тот знаменательный день?
– Что-то писали... А вот что?
– Что значит «а вот что»? Здесь вопросы задаем мы, то есть я. Я, например, оберштурмбанфюрер СС, а вы говорите «а что»! Встать, – рявкнул вдруг оберштурмбанфюрер, направив при этом острие немецкого языка в сторону страдательного агента.
Тот рванулся, но встать не позволила повязка. Вот ведь как ловко забинтовали, на все пытки и побои вперед.
– Ладно, лежите, – снова мирно позволил эсэсовец. – Я даже сочувствую вашему положению. Все пытались от вас отделаться, то передают вас в войсковую разведку, то в гестапо, то вот к нам, и никто развязать вас не может! Ответьте мне лучше на прямой вопрос, что вы знаете о происхождении Луны?
– Существует несколько гипотез...
– Такой ответ меня не устраивает. Мне нужен прямой ответ на мой прямой вопрос.
– Луна отвалилась от Земли. Тогда на Земле людей еще не было, поэтому подтвердить этого никто не может.
– Вы хотите сказать, что люди появились позже, чтобы тупо смотреть на осколок Луны? Отвечайте! Что вы молчите? – кипятился военный немец, – или вы вообще не человек?
Человек ли я, подумал он, посмотрев сквозь проступившие сквозь повязку слезы на собственную мумию. Да, пожалуй, если так сохраняют, то все-таки нужный человек. Хотя категория нужности не обязательно совпадает с категорией человечности. Человек человеку нужник, подивился он гнусному ходу своих мыслей. Однако вопросы задают, будто он все знать обязан. Кому обязан? Иностранцам всех стран? Он попытался, моргая, избавиться от слез в глазах. Сквозь эти слезы проступало чужое, допрашивающее лицо. Оно было под фуражкой, хотя в помещении было тепло. Железнодорожник, подумал он, хотя ясно сознавал, что это вовсе не железнодорожник, но что-то железное в нем было. Ведь глядит на него и не скрывает своего лица! А ему самому сколько раз приходилось скрывать свое подлинное лицо, менять облик в известных целях, то отращивать, то сбривать отовсюду волосы, носить парики, темные очки, курить, дабы в дыму не бросались в чужие глаза его славянские черты, если он находился среди курящих арийцев, или арийские, если он вынужден был вращаться в подчеркнуто славянофильских кругах. Когда он работал над созданием американской атомной бомбы соответственно в Америке, под именем Гейгера-Мюллера-Бойля, его чуть не выдало его лицо. На встрече со студентами в Принстоне, где он вынужден был отстаивать необходимость немедленного применения этого опасного оружия, он внезапно увидел знакомое лицо из отдела срочной политической дезинформации. Пере6ежчик! Уже было известно, что появился такой перебежчик, который вместо дезинформации режет правду-матку о своем отделе в глаза изумленного противника. Его, конечно, скоро обязательно уберут свои. Но пока еще не убрали. Знает ли перебежчик, что именно он через агентов в Германии, воспользовавшись, кстати, теорией относительности и наивностью ее создателя, передал необходимые чертежи чудовищного оружия ведомству Лаврентия Берия? Что из-за этого его подвига русским в своем Арзамасе пришлось копировать именно американский образец, гораздо более громоздкий, чем свой, отечественный! Знает ли дезинформатор, что именно он готовил дезинформацию по работе над взрывателем водородной бомбы, разбавив незаметно газированной водой тяжелую воду, что замедлило создание означенной бомбы американскими коллегами? Как попал в этот зал перебежчик-дезинформатор? Не для того ли, чтобы вглядеться в лица ученых-физиков и определить ту степень дезинформации, которая на них прямо не написана? Итак, знает ли дезинформатор его в лицо? Но ведь он же узнал дезинформатора в перебежчике. Значит, они могли встречаться, скажем, где-нибудь в тайных коридорах власти. Что-то подозрительно перебежчик смотрит в его сторону, или он вообще всегда смотрит подозрительно по сторонам? И тут откуда-то из третьего ряда резко выбежала студентка, довольно милая, хотя и растрепанная, и в один момент влепила ему в лицо торт, он даже не успел подумать, безе, бисквитный или наполеон, студентку тут же вывела вон охрана, его тоже нежно взяли под микитки и увели за сцену, где заботливо обтерли и умыли, пока он спешно сам слизывал остатки торта со своего законспирированного лица, затем его увезли от греха подальше за пределы обзора, доступного перебежчику.
Об этом случае газеты писали сдержанно, жалея прежде всего студентку, которой пришлось потратиться на торт. Какие силы стояли за ней? Скорее всего, никакие, иначе вместо торта приобрели бы более грозное оружие.
– Боболев! – скомандовал его нынешний мучитель. Вошел детина с засученными рукавами и, не дожидаясь новой команды, ударил его в то же самое лицо, еще не готовое забыть мягкость и тем более сладость исторического торта.
– Довольно! Ступайте, Боболев, – скомандовал мучитель, заметив изменение в испытуемом лице, повязки съехали от удара, и на нем проступило недоумение: терять ли сознание или сосредоточиться на мысли, насколько он заслужил этот удар. Заслужил, пожалуй и этот удар заслужил… Но почему именно от Боболева?
(... ...)