Когда я родился, что-то поселилось во мне.
Это что-то обнимало мои плечи, когда мне страшно.
И готово было гореть в огне
За меня. Но тело-то наше.
И чем дальше, тем меньше я это ощущал,
Перестал с ним говорить и гулять по аллеям.
Минимум несколько раз на неделе
Беседовать и чай по ночам пить.
И, что это произойдёт, я почему-то знал.
Я со временем перестал чего-то хотеть и хотел лишь уйти поскорее.
Хотя не знал, от откуда надо уходить.
И, в основном, выходил из себя.
Нас объединяли в одно.
Мы были одним целым внутри моей груди.
Говорили — «приходите вместе»,
Но я всё чаще приходил один.
Нам не надо было ни нарушать заповеди,
Ни помнить о них.
Не приходилось кричать на людей с порога,
Не приходилось видеть слёз матери.
Нам не надо было ни гулянок, ни пира.
Мы были сильней рук отца, Бога
И всего чёртового мира.
А потом оно ушло из меня, как только я дососал из него все силы
И желание жить. Как только написал новое стихотворение.
Как только начал говорить моё, а не наше.
Оно ушло из меня месяц назад,
А, может,
Гораздо,
Гораздо
Раньше.
Я не испытал ровным счётом нихуя.
Ни вакуум,
Ни испуг.
Ничего.
Только теперь я не знаю, кто я.
И кто все эти люди вокруг.
Я беру в бледную руку кисть,
Беру белые стены в грязном кафеле.
(Я не знаю это публичный или сумасшедший дом)
И, надеясь, что существую по-настоящему,
Пишу —
«Вернись,
Дорогой
(Артём.)»