Мне с Иоганном Гёте хорошо -
в нём всё уместно (разумею вирши).
Ни вдох сирени, ни ночной горшок
не назовёшь избыточным и лишним.
Свеча роняет сальную слезу,
нахохотавшись над солёной шуткой.
Но глянешь и - на голубом глазу -
становится ветхозаветно жутко.
Огнём и серой полон небосвод,
и ветер в окна ломится, тупея.
А здесь - глаза ясней озёрных вод
под серою ковригою тупея.
- Ну, что советник? Как твои дела?
- Я всё-таки умру и это плохо.
Но вечное жужжание сверла
не замечает славная эпоха.
Школяр несёт бутылку, пастор - чушь.
Все переносят ветреное лето.
Когда бы страшно! Просто не хочу
смотреть на мир глазницами скелета.
Меня вдыхает белая сирень.
И я её, по-своему, вдыхая,
гляжу, как ею полыхает день,
как врЕменным бессмертьем полыхает.