Лириум споро сжирает память. Как ни проси, хоть кусок оставить капризно не хочет. Пишу записки. "Подняться надобно в восемь тридцать, потом будет суд, после казни - завтрак..." Когда ты не помнишь - мир горек, шаток. Ты, кажется, как-то сумел все бросить. Хоть память частично уже в полоски, но все я отдам, чтоб не стало хуже.
Ну где ты, Каллен, когда ты нужен?
Пытаюсь вспомнить, куда уехал, но в голове только гром и эхо, и ночь под звездным огромным небом. Тогда ты, кажется, дал монетку, с тех пор ее я ношу в кармане. Хоть грош цена ей, но тоже - память.
Спросить неловко, и на вопросы: "Случилось что-то?" - отвечу: "Просто".
Отдам приказы: не беспокоить. Еще зачем-то прошу удвоить мою охрану под самой дверью. Мне очень страшно и жутко нервно, мне снится синий: бежит по венам, он ярче каждой звезды Вселенной. Он горек очень на вкус, опасен, его страшнее лишь только красный. И он мне видится вдруг и тоже горячим пульсом ползет под кожу, и рвет ее, как сухой пергамент. Кристалл из тела растет и жалит. Поет. И песня его тоски пустой иллюзией бьет в виски.
Десятый день - и без минерала. Мне в легких воздуха мало, мало! - и дверь открывшуюся не слышу.
А Каллен рядом садится:
"Тише".