От угла зрения содержание не меняется.
Владимир Нечаев
Кто-то повернул угол зрения, или угол этот развернулся сам по себе, но привычная утренняя картинка стала внезапно какой-то мифической. Не здешней.
Пока очередное белое облако, выброшенное из заводской трубы, поднималось к безупречно чистому небу и расползалось по нему, словно сажа, глаз вырвал из общего контекста уличной жизни размытый по контуру сюжет. Будто видел это всё слабо зрячий. Или наоборот – видящий настолько хорошо, даже идеально, что не различал границ видимого и невидимого, реального и сюрреального, естественного и искусственного. Мир вдруг изменился настолько, что наперёд выплыло всегда остающееся где-то за кадром суетливо-размеренной жизни городской окраины.
Прямая тротуарная дорожка, имевшая до определённой степени опрятный вид, старательно норовила ускользнуть вправо и затеряться меж серых, угловато торчащих бетонных стен. Но стены стояли неприступно, и просочиться сквозь них не представляло никакой возможности ни почувствовавшему свободу тротуару, ни воробью, выпятившему грудь перед кошкой благородной окраски и не менее благородной породы. Кошка, как и тротуар, была в меру ухожена и также норовила вильнуть вправо – в сторону воробья, нагло посмевшего чего-то там чирикать в присутствии их персиково-персидского величества. И если укутанную в асфальт дорогу сдерживала только сила воли, то кошку держал поводок.
Смышлёный воробей, смекнув, что судьба нынче на его стороне, важно выкатывал пернатую грудь и разевал клюв, из которого неуверенно, но вполне победоносно, вылетало чвиканье. Чвиканье это было настолько мало и прозрачно, что не успевало никак долетать до уже видавшего виды синего предлетнего неба, чтобы стать частью огромного цивилизованного мира, а потому поглощалось полностью серой громадой стены, колыхавшейся позади воробья. Единственным живым существом, слышавшим гордое «чвик-чвик», являлась кошка, но у неё был поводок и была хозяйка – взъерошенная особа маленького роста, принадлежность к женскому полу в которой выдавала лишь длинная толстой материи юбка. Особа нервно курила, ожидая, когда кошка сделает свои кошачьи дела, про которые та напрочь забыла, увлёкшись наглой свободой птахи. Облачко дыма, выпущенное изо рта, словно из заводской трубы, также стремилось к всеобщему воссоединению, но едва долетало до низко растущих ветвей размашистых ив, запутывалось в них и более не подавало признаков жизни, кои подавала кошка, натягивая поводок. Особа обозначенного выше пола недовольно дергала поводок и нервно переступала с ноги на ногу, видимо, в нетерпении сделать все дела за кошку. Воробей же напротив – никуда не спешил и продолжал выпячивать грудь с чувством полного птичьего самосознания и достоинства, довольный собой и жизнью. Небо огромными пригоршнями черпало густые белые облака, монотонно выползавшие из заводской трубы. Капли росы на низко свисающих листьях ветвей, напоенные никотином, медленно испарялись и становились частью всеобщего вселенского организма.
Картинка постепенно приобретала чёткие очертания, словно кто-то невидимый пожелал вернуть всё на привычные места. Пришедшее на миг прозрение вместе с росой, никотином и чвиканьем растворилось в утреннем небе, смешавшись с облаками, искавшими своих натуральных сородичей.
Женщина бросила окурок на тротуар, слегка, совсем по-женски, притоптала его ногой, чуть приподняв край юбки, уверенно потянула поводок. Кошка покорно побрела за хозяйкой, забыв о принадлежности к знатным корням. Воробей взлетел на ветку и испил с неё оставшиеся капельки влаги.
Угол дома сиротливо смотрел на так и не свернувшую к нему асфальтированную дорожку.